Естественная убыль - Лаврова Ольга - Страница 2

• Предыдущая
• 2/10
• Следующая

Начальником кондитерского цеха была некая Маслова. Первейший, видимо, объект, на который надлежало нацелиться.

Так и получилось, что аресты в «Ангаре» начались с Масловой, а в дальнейшем — при ее содействии, потому что она стала рассказывать сразу, взахлеб; накипело, накопилось, тронули — и полилось через край. Об одном молила: смягчить бы как-нибудь удар для мужа, в котором не чаяла души.

Молодая женщина, хорошенькая, двое дочерей. В квартире во время обыска Знаменского поразило обилие белья с необорванными еще ценниками и совсем доконала коллекция детской обуви на все сезоны и всех размеров до тридцать шестого включительно. Запасала мать впрок, боялась угодить за решетку. Горькое занятие.

Вскоре взяли Кудряшова (завпроизводством) и прочих соучастников; ресторанная верхушка, как водится, целиком была завязана. Директор, правда, разыгрывал невинность, будто сейчас из яичка вылупился. Только что принял должность, на него по «Ангаре» еще улик не собралось, нечего и искать.

Большинство привлеченных были как-то по-человечески незначительны, а вот Маслова и Кудряшов занимали Знаменского. Сегодня они должны были впервые встретиться после ареста. Но Знаменский не сразу ей сказал. Женщина сидела перед ним потухшая, постаревшая. Но изящество и миловидность в ней сохранились, на это Знаменский рассчитывал.

— Как здоровье?

— Доктор сказал, дня через три можно обратно в общую камеру… если не буду волноваться.

— В вашем положении трудновато.

— Э, будто я раньше не психовала!

— Звонил муж. Дома все благополучно, дети думают, что вы в больнице. Дочка получила пятерку за диктант.

— А как он сам, Пал Палыч? Что говорит обо мне? Он… очень переживает?

Любовь. Даже о матери не спросила. О себе, похоже, вообще мысли нет.

— Переживает. Снова просил свидания.

— Ой, нет! Чтобы он увидел меня здесь… такую…

— Зря. Вот что, Ирина Сергеевна, когда я сказал ему, что вы обвиняетесь только в халатности…

— Спасибо, Пал Палыч! Большое спасибо!

— Вы просили — я сказал, но это зря, честное слово. Лучше бы ему знать.

— Нет-нет! Коля такой… такой непрактичный, — на лице возникло умиление. — Такой честный, наивный! Я, конечно, расскажу, но надо его подготовить.

Любовь. А любовь, говорят, слепа. На счастье ли, на горе…

Рядом с Масловой Кудряшов резал глаз избытком жизненных сил. Вместо головы румяный кочан. Любил он покушать и выпить. Внешне простоват, но привычки сибаритские. Одет, что называется, с иголочки и выбрит только что — при тюремной норме раз в неделю. Передачи ему таскают богатые, есть что сунуть кому надо.

— Гражданину следователю! Ирочка, лапонька, вид у тебя неважнецкий.

— Посторонние разговоры, — казенно одернул Знаменский.

— Пожалуйста, сколько угодно. — Крепкая рука протянула пачку сигарет. — «Мальборо», гражданин следователь. Друзья не забывают.

— Советую привыкать к отечественным.

— Зачем? Плебейство.

Любимое его словечко. Хотя сам-то и есть чистокровный плебей, дорвавшийся до денег и кое-какой власти.

— Обвиняемые Маслова и Кудряшов, в связи с противоречиями в ваших показаниях между вами проводится очная ставка. Разъясняю порядок. Вопросы задаю только я. Отвечает тот, к кому я обращаюсь. Первый вопрос общий: до ареста отношения у вас были нормальные? Не было личных счетов, вражды? Кудряшов?

Тот со смаком затянулся.

— С моей стороны не было. А чужая душа — потемки.

— Маслова?

— Нет, не было.

— Тогда начнем. По чьей инициативе Маслова была переведена из НИИ торговли в ресторан?

— По моей.

— Для чего?

— Решили реорганизовать кондитерский цех, и я просил прислать способного специалиста.

— А для чего понадобилась реорганизация?

Кудряшов похвастался:

— Модернизировали производство, поставили дело на современную ногу!

— А на ваш взгляд, Ирина Сергеевна, для чего понадобилась реорганизация?

— Сначала я действительно покупала оборудование, выдумывала новые рецепты. Мы стали выпускать фирменные пирожные, торты. Очень интересно было работать.

С появлением Кудряшова ее как подменили: комок нервов. А тот слушает и кивает одобрительно.

— Потом?

— Потом цех начали расширять и расширять. От нас уже требовали одного — как можно больше продукции.

— Ресторан поглощал лишь малую долю сладостей, верно, Кудряшов?

— Излишки продавались через магазины.

— Стало быть, модернизация привела к тому, что кондитерский цех вырос в небольшую фабрику?

— Мы боролись за максимальное использование производственных площадей, гражданин следователь.

— А точнее говоря, старая кормушка показалась мала.

Знаменский немножко поцарапал в протоколе, сейчас будет для Масловой трудная минута.

— Кто и когда привлек вас к хищениям?

— Меня опутал и втянул Кудряшов!

Тот даже отпрянул, сколько мог, и изумился. Очумела она, что ли?! Но быстро переварил отступничество Масловой, засмеялся.

— Чему веселимся? — поинтересовался Знаменский.

— Да как печатают в скобках: «смех в зале».

— А кроме смеха?

— Ну ее, пускай врет что хочет!

— Негодяй!

Перебранки на очных ставках неизбежны, иной раз и рукоприкладство случается, конвоира приходится звать: самому лезть в свару противно. Эти, конечно, драться не станут, пусть поругаются, Масловой оно духу придаст.

— Ирина Сергеевна, как вы узнали, что в ресторане действует группа расхитителей?

— Прошло месяца полтора, как я там работала… У меня в цеху свой закуток, ну, вы видели… Кудряшов туда принес «премию» — так он назвал. Как сейчас помню — три бумажки по двадцать пять рублей. Я на них купила первые в жизни лаковые туфли, а Коле нейлоновую рубашку. Потом еще много раз он приносил «премии».

— Чем они отличались от обычных?

— Обычные платил кассир, а тут сам Кудряшов.

— Была отдельная ведомость?

— Я расписывалась в какой-то бумажке.

Красные пятна на щеках, на лбу, руки на коленях подрагивают. Как бы опять сердце не прихватило. Одиночным выкриком «негодяй!» не разрядишься. Надо бы ей пошибче что-нибудь заготовить для Кудряшова. Он, в сущности, роковая фигура в ее судьбе, и давно вынашивалась неприязнь… Маслова повторяла подробности, уже Знаменскому известные, и он прислушивался краем уха, чтобы вовремя вмешаться с соответствующим вопросом.

— Однажды вызвал меня к себе. Это было после Восьмого марта. Вызвал и говорит: тебя авансом побаловали, пора включаться в дело. И объяснил что к чему.

— Вы подтверждаете эти показания?

— Да что мне было ей объяснять?! Сама соображала, не маленькая!

— Много я тогда соображала…

Кудряшов поджег новую сигарету и пустил дым женщине в лицо.

— Не прикидывайся дурочкой, — он усмехнулся, призывая Знаменского в свидетели. — Сунул ей на пробу — взяла, аж глазки заблестели. Стал покрупнее давать — опять берет. А «премии»-то больше зарплаты. Тут, извините, и козе будет ясно!

— Однако вы не ответили — состоялся или не состоялся между вами откровенный разговор в марте?

— Возможно, я ей что-то и посоветовал. В порядке так сказать, обмена опытом, — небрежным тоном, как о пустяке.

— Посоветовали — что?

— Ну, намекнул… не упускать своих возможностей.

Снова пауза, неслышно скользит авторучка по строкам протокола.

— С какой целью вас вовлекали в хищения?

— Я как завпроизводством цеха утверждала рецептуру: сколько чего должно пойти на разные изделия. Вся экономия зависела от меня.

— То есть то, что накапливалось для хищения.

— Да… Из этих продуктов делали «левый» товар. В основном пирожные «эклер» и «картошка». На них проще словчить. А сбытом ведал Кудряшов.

— Зачем ты, Ирина, прибедняешься? — сморщил Кудряшов свой объемистый нос. — Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, гражданин следователь. Маслова — высококвалифицированный специалист, даю слово. По твоему сладкому делу вуз кончила. Мы ей полностью доверили цех. Зачем бы я стал администрировать? Волюнтаризм проявлять? Она хозяйничала на свой страх и риск.

• Предыдущая
• 2/10
• Следующая