И весь ее джаз… - Гольман Иосиф Абрамович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/49
• Следующая

Ибо были прекрасны.

Ефим родился в этом городе и обожал его. Он любил всякую Москву: весеннюю и осеннюю. Надо бы добавить «летнюю и зимнюю», что было правдой. Но слово «всякую» допускает сокращение описания.

Вообще, вкусы профессора Береславского были крайне эклектичны. Он, например, любовался нетронутой частью архитектуры Кремля, однако был бы против того, чтоб снести Кремлевский дворец съездов. Построили – значит, пусть стоит. Ведь для кого-то именно этот архитектурный ужас остался в сердце, как память о Москве.

Ему было жаль гостиницу «Россия», не сгоревшую в нескольких пожарах, но убитую инвестпланом. И даже дурацкую черную коробку отеля на Тверской было жаль. Береславский был бы против нового строительства чего-то подобного. Но считал, что раз построено – ломать не надо. Это как с ребенком – что родилось, то родилось. Никто ж не советует отправлять не оправдавшее родительских надежд дитя обратно, на перестройку.

В общем, родной город доставлял Ефиму Аркадьевичу тысячу причин для неосознанной радости узнавания и любования.

Что, разумеется, не мешало ему проклинать Москву, ее мэра и даже лично В. В. Путина в чудовищных пробках или в душном метро. Впрочем, про метро – это скорее аллюзия, чем реальная претензия: метро профессор не посещал уже давненько.

Еще из интересного на корме был здоровенный бортовой мангал. Вся еда для банкета готовилась внутри, на камбузе, и здесь – если был заказан гриль.

Ефим с удовольствием потянул воздух своим большим носом. Там было несколько вкусных составляющих сразу.

Пахло шашлычным дымком – повар разжигал угли. Чуточку – дизельным выхлопом, но не так, как в автобусном парке, а как в порту, когда предвкушаешь дальний круиз. И еще пахло рекой.

Странно, но здесь, в центре огромного мегаполиса, господствовал аромат речной свежести. А над водой даже летали чайки, время от времени оглашая окрестности не городским криком.

Потом Соколов повел гостей к машинному отделению. В нем довольно громко пыхтел шестицилиндровый дизель внушительного рабочего объема и крохотной по нынешним меркам мощности – сто пятьдесят лошадиных сил. Такое сочетание давало сразу два противоположных качества. Слабая энергонагруженность конструкции делала ее – при заботливом уходе – практически вечной. С другой стороны, движок был немеряно прожорлив, и если б круизы были не двух-четырехчасовыми, разорил бы своих хозяев.

Еще один минус живой древности – вибрации при работе дизеля были довольно ощутимыми. Даже сейчас, когда он работал в четверть силы, крутя лишь электрогенератор.

А в моторный отсек тем временем заглянул седовласый Михалыч, друг Машиной семьи и капитан будущего банкетохода. Пока их кораблик стоял на переделке, он работал у Соколова, чем все были довольны.

Затем, пройдя по «протоптышам» – круговым тропинкам вдоль борта, – по трапу спустились вниз, в главную кают-компанию. Здесь вполне могли культурно отдохнуть человек тридцать – тридцать пять.

И наконец, последнее помещение располагалось в носу. Оба сужающихся борта до носа закрывали диваны из кожзама. Низ образовавшегося треугольника занимала барная стойка, над которой висела большая плазма, и звуковое оборудование.

– Здесь мы поем, – объяснил Соколов, вызвав повышенное внимание вокалистки Ежковой.

Был на кораблике и свой секретик. В носовом отделении можно было отодвинуть средний диванчик, открыть то ли дверь, то ли окошко и выйти наружу, на самый нос суденышка.

А между диваном и барной стойкой от пола до потолка тянулся отполированный металлический стержень.

– Для стриптиза? – уточнил профессор.

– Нет, это конструкционный силовой элемент, – разочаровал его Соколов. Но не до конца: разве нельзя красиво раздеться около конструкционного силового элемента?

В общем, осмотр Береславского вдохновил.

Начиная с наличия отдельной каюты и кончая стриптиз-шестом, на котором, как оказалось, держался весь кораблик.

Тем временем на борт начали прибывать отдыхающие – все из одного небольшого банка. Человек двадцать, в основном девушки.

Вась Васич ушел их встречать, а Ефим Аркадьевич направился уже знакомым маршрутом с Ежковой в каюту обсудить текущие вопросы.

Первым делом сдвинули занавески и приоткрыли окна. Сразу пошел свежий вкусный воздух. Кораблик уже успел отойти от причала и, преодолевая течение, начал разворачиваться, чтобы идти к Лужникам.

Маша сидела на диванчике рядом с Береславским и как-то напряженно молчала.

– Колись уже, – просто сказал Береславский. – Что стряслось?

– А что, заметно? – встрепенулась девушка.

– У тебя на лбу написано – случился ужасный ужас, – неуместно заржал Ефим Аркадьевич.

– Случился, – еле сдержав всхлип, сказала Маша.

– Кто-то заболел? – Профессор сразу стал серьезным. – Сестренка?

– Нет, с этим, слава богу, все нормально, – ответила Ежкова. Ответила, и почувствовала, что в самом деле стало легче: если б к Женьке вернулась та беда, было бы несравнимо хуже. А так – всего лишь потеряла бизнес. И, возможно, однушку в Кунцево, купленную неимоверным напряжением сил.

– То есть все живы-здоровы? – переспросил Береславский.

– Да, – твердо ответила Маша.

– Тогда переводим проблему из разряда «беда» в разряд «неприятности», – подытожил профессор.

– А может, есть и угрозы здоровью, – сказала Машка и вот теперь заплакала.

Отревевшись – профессор в это время выпил свою чашку чая, а потом и ее, – Ежкова коротко рассказала о проблеме.

– Реально страшный мужчинка? – спросил Береславский, уже без юмора.

– Очень, – поежилась Машка. – Он сказал, что даже в тот день уже убил человека.

– И съел трех младенцев, – добавил Ефим Аркадьевич. Впрочем, веселья поубавилось и у него.

Нормальные люди вообще неохотно подставляют свои головы под что-то неприятное. Но если они нормальные, то и не бегут от опасности, не исследовав ее причину и глубину.

– Итак, какие у тебя варианты?

– Отдам ему все, – сказала Ежкова. – На крайняк, продам квартиру. За нее шесть миллионов дадут, если не торопиться.

– И жить будешь на катере? – задумался профессор. – А икру он точно не хочет забрать?

– Ему деньги нужны.

– Всем деньги нужны, – заметил Береславский. – Но ты-то у него икру сперла, а не деньги. И то случайно. Так что, по любым понятиям, он не вполне прав.

– Я его боюсь, – закончила дискуссию Машка. – Не собираюсь подставлять родственников.

– И не надо, – сказал Ефим Аркадьевич. – Сколько мы в итоге продали икры?

– Я – восемь кило, включая ваши пять. И вы около двадцати.

– Итого – двадцать восемь, – подытожил профессор. – Это все, что мы ему должны. По четвертаку за кило будет семьсот тысяч. Даже по сорок тысяч за килограмм – и то будет немногим больше миллиона. А вовсе не шесть.

– Я же сказала, он не согласен брать икру.

– А я не согласен платить деньги, которые не должен, – сказал Береславский.

– Вы вообще не при делах, – не приняла аргумент Машка. – Даже с двадцати кило вы получили только свои проценты. Значит, это мой долг. Я его и отдам. Кстати, мысль про катер хорошая. В этой каютке можно жить.

– Особенно зимой, – согласился профессор. Он уже прикинул, что в январе в этом помещении его и четыре дамы бы не согрели. Машинально додумал мысль: теперь как бы с одной справиться. Возраст, к сожалению, тек исключительно в одну сторону, и хотя пока удавалось обходиться без виагры, но Береславский не льстил себе: рано или поздно замечательный период его жизни, связанный с никогда не надоедающими прелестницами, окончательно завершится.

– Все равно лучше, чем подставлять родственников, – убежденно сказала Ежкова.

– Я тебе не родственник, – задумчиво проговорил профессор.

– Вы о чем? – не поняла Машка.

– Смотри, мы должны были вложить еще по «лимону», так? В музыку, мебель и т. д.

– Примерно, – расстроилась девушка. Ей теперь долго будет не до инвестиций.

– Давай поступим следующим образом. Я выкупаю у тебя икру. И сам вложу эти деньги.

• Предыдущая
• 24/49
• Следующая