Расскажи, расскажи, бродяга - Лаврова Ольга - Страница 6

• Предыдущая
• 6/9
• Следующая

— Ненароком познакомились на каком-то полустанке, выпили, Федотов рассказал о себе.

— Случайному знакомому рассказывают просто истории из жизни. Без точных фактов.

— О чем и речь! Он имеет адреса, даты, анкетные данные. Меня гнетет разработанность легенды. Чем кончилось для Федотова это знакомство?

— Лепко железно уверен, что Федотов не появится?

— Да. Федотова нам с тобой надо найти! Среди живых или… — он в сердцах хватил кулаком по подоконнику.

— А что ты мне дашь, кроме этой роскошной директивы? Призраков искать не обучены.

— Есть описание со слов матери: брюнет, глаза карие, уши оттопыренные, на левой руке ниже локтя родимое пятно с копеечную монету, правый верхний резец скошен внутрь.

— Если среди мертвых — ладно. Среди тех, кто попал в аварии и прочее — тоже. Адова работа, но реальная. А если он жив-здоров и спит где-нибудь в стогу или пьет чай у вдовы Н.?

— Пускай себе пьет чай.

— Понял! — воспрянул Томин. — Тогда программа ясна.

…Ей нездоровилось: кашель, горло саднит. Но к врачу идти не имело смысла. Как ты себя ни чувствуй, диагноз один — ОРЗ. Слово «грипп» в бюллетенях запрещено, будто и болезни такой у нас не водится. Один из нелепых секретов, к которым все привыкли. Например, снежный человек. Пусть бы существовал, кому мешает? Нет, спецы с пеной у рта доказывают, что он невозможен. Или разум у животных. Любая кошка продемонстрирует вам сообразительность, выходящую за рамки инстинктов. Но раз навсегда — инстинктивное поведение — и никаких гвоздей! Точно боятся за престиж венца творения.

Кажется, дома есть горчичники, календула. Добрые бабушкины средства.

Субботу она просидела на бабушкиных средствах, в воскресенье сестра еще облепила ее перцовым пластырем и без конца поила чаем с малиной. Кибрит бездельничала на диване, для верности гнала от себя племянника, стараясь думать о чем-нибудь приятном.

Самым приятным за минувший год была Болгария. По счастью, не в туристической группе, а по приглашению друзей, что давало свободу и больше денег. Сравнительно, конечно. Можно бы истратить вдесятеро против того, что имелось, потому что у прилавков все женские чувства скулили и рвались с цепи.

Впрочем, главное заключалось не в магазинах, а в удивительном радушии окружающих. В крошечном подвальном кафе Софии скрипач, заслышав русский говор, подошел к их столику и заиграл «Очи черные». Это было как улыбка привета, и такие улыбки сопровождали Кибрит целый месяц, куда бы она ни поехала, и сливали день за днем в сплошной праздник

В Болгарии она узнала радость быть русской. В Риге, к примеру, или в Ташкенте кто-нибудь обрадуется тебе потому, что ты русский? Нет. Хоть бы избежать косых взглядов! А тут радовались — «братушки». Болгария была несравненно более славянской, чем Россия. Речь людей, вывески на улицах трогали что-то корневое, может быть, генетическую память. Особенно вывески с твердым знаком в конце слов.

Она привезла манеру говорить «мерси» (Болгария поголовно говорила «мерси»), надолго загар, много воспоминаний и несколько рисованных от руки карт страны: каждый новый знакомый набрасывал для нее маршрут, который бы позволил все увидеть. При этом точно очерчивались контуры болгарской земли, а расстояния между городами были указаны с погрешностью всего в три — пять километров. Очень уютно иметь маленькую родину, которую легко объять сердцем и понять.

К понедельнику остались сонливость и рассеянность. Кибрит знала наперед, что кашель продержится еще с неделю, но будет донимать больше по ночам. И поехала на работу. Если устанет — помогут.

Она легко уживалась в мужском коллективе НТО. С женщинами ладила туже, хотя когда-то ой какой была оголтелой мужененавистницей — ни одной феминистке не снилось. Причина крылась в том, что в детстве уж слишком донимали ее мальчишки — дергали за косы, толкались, дразнили. Это было форменное бедствие, ей буквально не давали прохода. Лет до двенадцати пышно цвела мечта: сложить мальчишек в кучу и прихлопнуть насмерть! После она уразумела, что их террор — деформированное выражение интереса. Она попросту нравилась. Но отголоски мечты держались еще некоторое время. А потом вдруг все стерлось, мальчишки оказались такие же люди, с ними стало весело и просто. Исключая Пал Палыча, в отношениях с которым существовал особый подтекст.

Она вяло занималась графологической экспертизой, прислушиваясь к телу — не настигнет ли предательская ломота в костях, означавшая запрещенную болезнь. Постепенно начала вникать в смысл записки, задумалась над словом «попрежнему». Так полагалось раньше: «повидимому, попрежнему, попустому» — слитно. Это повлекло два мелких открытия: что автор был грамотен и на возрасте.

Когда Пал Палыч появился в лаборатории, Кибрит не сразу и разобрала, чего он хочет.

— Погоди. Излагай потолковее.

Он почесал переносицу, покосился, не слышит ли кто.

— Просьба довольно нахальная… Короче, я дам тебе человека. Без имени. Без биографии. У которого единственная задача — скрыть свое подлинное лицо. Ты вооружишься всеми чудесами криминалистики — и ты скажешь мне, кто он такой!

— Пал Палыч, ты в уме?

— M-м, вопрос дискуссионный.

— Значит, я получаю некий организм, произвожу какой-нибудь спектральный анализ и сообщаю: это Женя Жучкин с Малой Бронной?

— Примерно.

— Вообще, у вас с Шуриком наблюдались иждивенческие тенденции. Но чтобы до такой степени!

Без имени, без биографии. Очевидно, тот же бродяга — дошло до нее.

— А где обещанная фотография?

— У меня, но толку чуть. Он уже плетет новую легенду. С ним можно биться до скончания века!

— Но ты предлагаешь мне работать на пустом месте!

— Какое же пустое? Он прожил целую жизнь! Как существовал? Что делал? Ведь следы этого в нем есть. Например, говорит, что годами пьянствовал. А если у него печень новорожденного младенца?

— Признайся, в чем ты его подозреваешь?

— Думаю, самая крупная фигура из тех, с кем я сталкивался. — И добавил, сам изумленный: — Я его ненавижу…

— Павел, окстись!

Ну почему именно сегодня? Что за спех? Голова тупая, ни пол мыслишки не брезжит. Надо сказать, что не могу, что он обрушивает на меня дикую задачу. Ничего я не в силах изобрести. Да, так и скажу.

Но тут в ней испугалась женщина. Обмануть его веру? Оттолкнуть? Сколько в его нежности профессионального восхищения и сколько мужского?

— Сигареты есть?

Редко-редко Кибрит курила. Только при выездах на тяжелые происшествия. Кое-какая закалка была, душа уже не пятилась в панике от крови, от злодейства. Но вид зарубленной топором девушки все равно потрясал, и тут сигарета отвлекала. В горле першит. Проклятая простуда. Лечь бы сейчас, укрыться, свернуться в комочек. А Пал Палыч смирненько сидит, считает, что я мозгую насчет бродяги.

Она старательно затушила окурок.

— Попытаюсь что-нибудь наскрести. В чем его взяли? — спросила наобум.

— Кепка, сапоги. Куртка вроде ватника.

— Стеганая?

Стеганая. Стежки заглублены. Туда набивается грязь. Пыль. На куртке бывают пятна. Карманы есть.

Ну и что? Ворот есть, пуговицы есть. Рукава… Лечь на правый бок, под одеялом тепло, пластырь между лопаток не мешает, если не двигаться… Кепка, куртка, сапоги. Куртка. Пыль.

— Как криминалист люблю пыль, — сонно забубнила она. — Сохраняется в одежде, сколько ни чисти. Есть вещества с точной географией. Есть профессиональная пыль — алюминиевая, цементная, это — просто как справка с работы.

Да, но бродяга-то не работал — внутренне возразила себе.

— Если шатался по стране, то микроспоры местных растений — наверняка.

— Правильно, Зиночка, давай!

Сама себя загоняю в ловушку. Спросил бы он лучше про мое здоровье…

— А как у него со здоровьем?

— На вид — бык.

Знаменский прищурился, и Федотов-Лепко материализовался на фоне лабораторных шкафов. Литые плечи, грудь культуриста, лицо славянского склада, обманчиво открытое, обманчиво мягкое, без морщин, светлые волосы скрадывают первую седину. Обманчиво простецкие манеры, в середке холодная пружина, заведенная до предела. Знаменский коротко обрисовал.

• Предыдущая
• 6/9
• Следующая