Третейский судья - Лаврова Ольга - Страница 17

• Предыдущая
• 17/23
• Следующая

— Подпись! — и указывает пальцем место.

Вечерний ресторан. За столиком Коваль и Катерина. Она по-взрослому: в длинном декольтированном платье, Коваль долго его выбирал. Девушка мало смотрит по сторонам, она замкнута на Коваля и дышит своим коротеньким счастьем.

Он тоже при параде и в добром расположении духа. Оценивающе оглядев Катерину, говорит:

— Надо купить тебе приличные сережки.

— Да ну!

Катерине хочется приличные сережки, что на языке Коваля означает дорогие. Но она как-то боится радоваться его подаркам. Вдруг решит, что она потому липнет, что он богатый.

— На память, — настаивает Коваль.

— Ну купи, — соглашается она с грустинкой, потому что «на память».

С эстрады объявляют:

— Дамы и господа! Сегодня среди наших гостей знаменитый Вилли Токарев. Попросим его подарить нам песню!

Под аплодисменты публики из глубины зала — из-за спины Коваля — идет Вилли Токарев. Проходит мимо столика, спохватывается:

— Макс! Счастлив вас видеть! — трясет руку Коваля. — Вы тоже вернулись?

— Пока нет.

Вилли смотрит на него, на Катерину, опять на него. В глазах вопрос.

— Ее зовут Катя, — роняет Коваль.

Вилли целует ручку. Катерина переживает звездный миг. Вилли Токарев как певец ей до лампочки. Но ведь он звезда! И у всех на глазах поцеловал ей руку! Кому расскажешь — не поверят.

— Я буду петь для вас, — говорит Вилли, жестом объединяя Коваля и Катерину, и уходит к эстраде.

— Макс, откуда ты его знаешь?!

— Свела однажды судьба.

— Ты ему сказал «пока нет». Пока не вернулся. Но можешь вернуться?

— Чем черт не шутит… когда-нибудь…

Катерина расцветает. Она пропускает мимо ушей растяжимое «когда-нибудь». Он не возьмет ее с собой, зато вернется.

Вилли кончил переговоры с оркестром и поет.

— Вилли, когда уезжал, думал, насовсем? — спрашивает Катерина.

Коваль кивает.

— А вот вернулся…

И Макс вернется! Ей хочется сказать: «Я буду ждать тебя», но она чувствует, что это прозвучит как в кино. А главное, нет уверенности, что ему это нужно, чтобы она ждала. Катерина умнеет. Она быстро-быстро учится понимать, что не следует навязываться, всюду таскаться за Максом хвостиком, пытаться хитрить или взбрыкивать: от этого ему делается скучно.

Закончив, Вилли направляется обратно мимо столика Коваля.

— Возвращайтесь! — говорит он.

— Если бы не уехал, кем бы ты сейчас был? — спрашивает Катерина. — Демократом или кем еще?

— Я был бы олигархом.

Катерина строит гримаску:

— Они противные.

— Ты знакома с олигархами?

Девушка смеется.

— Я был бы разумным олигархом.

— Они разве дураки?

— Зря разбазаривают страну. Нельзя продавать сук, на котором сидишь… Впрочем, разговор для тебя неинтересный.

— Почему это? Я все-таки понимаю. Был Советский Союз. Нас весь мир боялся. А что теперь?

— Ты в нем жила — в Союзе? — добродушно подсмеивается Коваль.

— Конечно. До второго класса!

— Дурочка ты, Катя. Россия — чудесная страна. Здесь великие возможности. Все кипит, меняется.

Катерина таращится изумленно. Она не подозревала, что живет в чудесной стране.

— Макс, почему же ты уехал?!

— Так сложилось…

Оба замолкают, задумываются. Он против воли вспоминает Веронику. Однажды они вот так же сидели в ресторане, и он пошел к роялю и играл для нее. Оркестр уловил мелодию, подхватил. Это было красиво. Вероника слушала, распахнув глаза, и отвернулась, когда подступили слезы…

Катерине не нравится, что у Макса отсутствующий взгляд.

— По-моему, ты жалеешь, что уехал, — нарушает она затянувшуюся паузу. — Возвращайся скорей.

— Помолчи! — обрывает ее Коваль.

И Катерина умолкает. Без обиды. Нечего лезть, если человек задумался. С каждым днем она взрослеет.

Юрьев взял в архиве дело об убийстве девушки по имени Вероника, прочел от корки до корки, сделал для Пал Палыча закладки: протокол задержания подруги с описанием изъятых у нее, принадлежавших убитой, вещей; постановление о предъявлении обвинения А.Г. Марголиной, первые показания обвиняемой, приговор суда, кассационная жалоба адвоката. И еще несколько уже вбок торчащих листков с обозначением мест, которые привлекли его внимание: «2-й абзац», «пятая строка снизу».

«Хорошо с Юрьевым работать, надежно», — думает Знаменский, пока тот излагает свои новости:

— Беда, что около подъезда нет лавочки, Пал Палыч. Была бы лавочка, сидели бы пенсионерки и смотрели, кто к кому ходит. Сейчас не возникало бы проблем. А то я показываю фотографию Янова, мне говорят: «Что вы, сто лет прошло!» Только одна сказала: «Кажется, он». Кажется.

— А на суде его не видели?

— Нет, спрашивал.

— На похоронах?

— Не было похорон. Эта Вероника — убитая девушка — она из Касимова. Туда и увезли… Да, еще деталь, возможно, не случайная. Любовник Вероники, как и Янов, ездил на белой «Волге».

Пал Палыч отмечает деталь.

— Больше в доме ничего приметного?

— У меня только на это убийство сердце ёкнуло.

— Так… Ну а что злодейка подруга?

— Отбыла срок, работает в торговой конторе курьером.

— Вы даже успели с ней поговорить? — изумляется Знаменский.

— Нет, Пал Палыч, когда же? Вызвана сегодня на четыре.

— У меня как раз окошечко, — закидывает удочку Знаменский.

— То есть… вы сами допросите?

— Мы с Томиным. Если не возражаете?

— Что вы, Пал Палыч, это ваш случай.

От Марголиной словоохотливости ждать не приходится. Здесь нужно личное обаяние и умение разговорить хоть немного — как раз Пал Палычу карты в руки.

— Томину я вкратце сообщил результаты, — добавляет напоследок Юрьев.

— А он в министерстве?

— В буфете с Китаевой.

Полчаса назад они подсели за столик к Юрьеву, кончавшему обедать, и завели кокетливый разговор:

— Татьяна, я вами заинтригован.

— Да-а?

— Как получается, что к концу рабочей недели вы больше загорелая, чем после уикенда?

— Ах, вы ко мне приглядываетесь?

— А как же…

— Говорят, ухаживаешь за Прекрасной Татьяной? — встречает Томина Знаменский.

— А на что она еще годится.

Это одновременно комплимент и сожаление: женщина классная, но я бы предпочел классного эксперта. Избаловала их Зиночка на всю жизнь.

— Ладно, ухажер. Прочти быстро кассационную жалобу и закладки.

Томин забирает дело. Вскоре Юрьев приводит Марголину.

Та хмуро окидывает взглядом кабинет и находящихся в нем людей. Она хорошо одета, но лицо потрепанное, нервное. Преждевременные морщины старят ее, она выглядит лет на тридцать пять — тридцать восемь. Сказываются годы за решеткой.

— Здравствуйте, Анна Григорьевна, — приветствует Знаменский.

Женщина не отвечает.

— Проходите, садитесь.

Она садится на указанное место. Томин, коротко на нее глянув, продолжает читать дело.

— И что вы мне скажете? — агрессивно спрашивает женщина, чуть помолчав.

— Я надеюсь, вы нам кое-что скажете.

— Я все сказала десять лет назад. Зачем меня вызвали?

— По правилам следствия я не могу объяснить. Нам приходится снова интересоваться окружением убитой. И я прошу вас помочь.

— Мне только не хватало помогать органам!

— Вы были ближайшей подругой Вероники? — Пал Палыч как бы не замечает ее враждебного тона.

— Возьмите судебное дело, там все написано.

— Дело я смотрел. В нем нет, по-моему, многого нужного. Я бы на месте судьи направил на доследование, — он ищет подход к раздраженной женщине, не очень, впрочем, кривя душой.

Та смотрит подозрительно: уловка или правда?

— А чего вам не хватает в деле? — испытывает она его.

— К примеру, я бы выяснил, не давала ли Вероника повода к ревности. Или не вызывала ли в тот день сантехника и электрика. Не помните, она не жаловалась, что телевизор барахлит? Раковина подтекает? — Знаменский спрашивает это, чтобы расположить Марголину к себе, и отчасти преуспевает.

• Предыдущая
• 17/23
• Следующая