Снежные псы - Веркин Эдуард - Страница 22

• Предыдущая
• 22/80
• Следующая

Обратный путь показался мне короче. Это, наверное, оттого, что я все время спал. А проснулся потому, что резко похолодало. В сей раз мы не падали, медленно опускались. Выглянули из-за облаков. Город не изменился. А чего ему было меняться?

Потом возле норы мы долго ругались, кому волочь Ракитченко внутрь. В конце концов мне надоело ругаться, и потащил я. Ракитченко был нетяжелый, к тому же возле входа в нору домовитый Яша припас тележку, сделанную из детской коляски. Я сгрузил Ракитченко на тележку и покатил вниз.

Перец остался у входа, сказал, что сейчас подойдет. Прогнал. Наверняка будет любоваться своим новым ножом-ложкой. Что за герой мне попался? Мелкий клептоман какой-то…

Я спускался в пещеру. Становилось теплее и темнее, встречный ветер гнал запах каши и сушеных грибов, и от этого запаха мне снова захотелось спать.

Яша Автохтон как всегда возился возле полевых кухонь и имел счастливый вид. У него всегда такой вид, Яша – наивное существо. Перец вроде когда-то жизнь ему спас, и теперь Яша и все его потомки у него в услужении будут, что наполнит их жизнь смыслом.

Я свалил поэта на кучу с углем.

– Припасы? – осведомился Яша.

– Угу. Освободи его от сетей, он нам скоро понадобится.

– Варить будем? – совершенно спокойно спросил Яша.

Завернутый в сети замычал.

– Сначала нафаршируем. Гречневой кашей, – так же спокойно ответил я.

А потом вдруг подумал, что хватит все время шутить. Я все время шучу и шучу, а на самом деле ничего смешного-то и нет.

– Ладно, – сказал я, – разверни его просто, варить не будем.

– Слушаю, второй сагиб, – кивнул Яша.

Второй сагиб! Вот так всегда. А кто сказал, что я второй? Кто? Может, я, наоборот, первый?

Яша выхватил из-за пояса кривой кинжал и быстро, с виртуозностью опытного торговца рыбой, разрезал сети. На уголь съехал Ракитченко. Отряхнулся и предстал.

Как-то он изменился. Голова изменилась. Была сейчас лысая, а посередине оселедец. Длинный довольно. Раньше, насколько я помнил, у Ракитченко оселедца не было. Видимо, отрос. Поэт изменил имидж.

Я щелкнул пальцами, и Яша предупредительно вручил мне в руки миску с кашей. Сунул ее Ракитченко, тот посмотрел на меня с тупизной. И я на него с тупизной. Насколько я помнил, Ракитченко был повыше ростом. И пошире в плечах. А этот был мелким. Вряд ли за время, прошедшее с поэтического дристажа, он так стоптался. И оселедец еще…

И тут я понял, что это не Ракитченко, и сразу устал окончательно. Потому что узнал придурка – это был Тытырин. Тот самый, в избушке которого мы отдыхали. Тоже, кстати, поэт. Он еще спер у меня платину. Всю ту, которую я добыл в честном бою в Деспотате. Кажется, в своем рескрипте Перец называл его недопоэтом. Кажется, мы должны были его обезвредить.

Обезвредили. Перец может быть доволен.

– Какие люди! – сказал я равнодушно и отобрал кашу у негодяя. Не заслуживал он каши.

И снова щелкнул пальцами. Послушный Яша подал мне нож.

– Это не я! – тут же взвыл Тытырин и тряхнул оселедцем. – Не я, поверьте, клянусь Беловодьем! Это Пендрагон! То есть Ляжка! Он заставил меня! Искусил кривденью, Березань на земле обещал, все как есть! О-о-о! И повелся я, и стал слаб, паки жужелица малая… Короче, он мне угрожал угрозами стра-а-шными!

– Как? – спросил я ради интереса.

– Как? Как он угрожал мне? Запугивал запугами ужа-асными…

– Как угрожал? Как запугивал? Конкретно!

Тытырин поглядел на нож и тут же стал конкретным. В своем понимании.

– Сказал, что вырежет у меня на спине, как коварный печенеже во засаде на Святославе княже…

– Что вырежет? – остановил я ненужные тут рассуждения о древнерусских приключениях.

– Поэму, сочинение свое приснопакостное.

– «Шагреневый трактор»? Нормально говори, по-русски! У меня были трудные три года, я устал от некоторых вещей. Ты понял?!

Это я уже проорал.

– Понял, понял, – покивал Тытырин. – Ты устал от некоторых вещей.

– А от каких вещей я устал, знаешь? – Я зловеще растянул глаза пальцами.

– От каких вещей ты устал?

– Я тебе перечислю. Устал от придурков. Если ты успел заметить, тут полным-полно придурков. Тут все придурки! Мне даже кажется, что я сам придурок, меня уже пропитали здешние придурочные ветры. Я устал от оригиналов. Вы тут все такие оригиналы, что даже глазам щекотно. Иду туда – там оригиналы на метлах летают, иду сюда – тут оригиналы стихи читают… Почему вы все стихи сочиняете, а? И сплошь дрянные, дрянные, дрянные! Хоть бы для интереса кто-нибудь сочинил хорошие стихи… Это же не Страна Мечты, а Страна Дрянных Поэтов!

– Да-да, – неожиданно быстро согласился Тытырин, – дрянных поэтов теперь немерено. Я сам прозаик, между прочим…

Но я его не слушал, я продолжал:

– Я устал от придурков с саблями, от придурков с луками, от придурков с базуками…

– Понятно, понятно, – успокоил меня Тытырин. – Я понял все…

– Тогда рассказывай, баран, идиот. Хорошо рассказывай. Ручь шла о «Шагреневом тракторе»?

– Нет, не о «Тракторе», – покачал головой Тытырин. – «Беспредел». Он говорил про «Беспредел медведей». Как все тогда уснули, он мне и давай угрожать. Укради, говорит, платину, потом вместе поделим. И представьте теперь: я поэт-почвенник, а у меня на спине такое… Постмодернизм ведь! А платина утонула, честное слово…

Тытырин рассказывал, а я думал, что он, может быть, и не врет. А может, врет. Разницы никакой. Никакой, а скука все равно…

Появился Перец. Поглядел на нашу добычу, все сразу понял, сел на уголь.

– Где Ракитченко? – спросил строго.

– Какой Ракитченко? – не понял Тытырин.

Перец поглядел на походную кухню.

– А… – вспомнил Тытырин. – Ракитченко, ну как же. Талантливый парнишка, хотя с рифмами у него проблемы, надо много работать. И тематика какая-то посторонняя… Да, да, помню его, как сейчас. Я как раз тогда в уединении был, ну, осмысливал результаты фестиваля, и приходит Ракитченко. Взволнованный такой, окрыленный. Говорит, что хочет вернуться… Хотя нет, не так было… ваши перелеты всю память отшибли. Это я к нему пришел. А он как раз под лодкой лежал, новые стихи сочинял. Мне, между прочим, первому прочитал. Странная тематика – про то, как будто бы в обычную реку заплыл кит… Короче, в его духе.

– Короче! – недовольно сказал Перец.

– Короче так короче. Короче, было так. Он прочитал мне стихи и сказал, что нашел себя. Свое, так сказать, поэтическое лицо. И теперь может со спокойной совестью возвращаться. И вернулся. А мне завещал лодку, котелок и ложку. А что еще надо настоящему поэту… то есть прозаику? Ничего. Места там благостные… А это у вас драконы?

– Драконы, – кивнул Перец.

– Так ведь здорово же! – восхитился Перец. – Шайка драконов – просто здорово! Я думаю, перед таким вот другом никакой кобольд не устоит. Давайте устроим набег на Деспотат, а? Оставшуюся платину как раз отвоюем. У них там платины – выше бровей. И вообще – развели рабовладение… Притом в тот самый момент, когда человечество идет к демократии семимильными шагами…

Еще один трепач, подумал я. Почему тут одни трепачи? Поэты и трепачи. Впрочем, наверное, это одно и то же. И толку от Тытырина, наверное, не будет. Вряд ли он способен что-то стоящее сочинить. Куда его теперь девать? К Яше, в помощники повара?

Видимо, примерно такие же мысли крутились и у Перца. Стоял он напротив Тытырина, слушал и чесал подбородок. А Тытырин продолжал. Что надо бы давно отмстить неразумным хазарам, уничтожившим свободу в традиционно свободной Стране Мечты, что…

– Пойду-ка отдохну, – сказал я. – Посплю.

– Иди-иди, – разрешил мне Тытырин.

Хотел я дать ему, ну, зуб выбить или фонарь хороший поставить для рассеивания наглости… но потом раздумал. Потому что утомился. И вообще – ощущал легкое недомогание. Наверное, рыбки активизировались.

Интересно, почему тут так все организовано, а? Хочешь одного, получается же всегда другое… Как там Перец сказал про главный принцип? Мечта имеет границы? Не, мне кажется, что главный принцип тут совсем не такой, по-другому все тут. Мечты сбываются. Желания сбываются тоже. Но совсем не так, как хотелось бы тебе…

• Предыдущая
• 22/80
• Следующая