Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/87
- Следующая
Марта, как обычно, примчалась по первому зову – то есть спустя всего два с половиной часа после того, как Андрей позвонил ей с любезно предоставленного соседом по койке мобильного телефона. Под извинения Липского протягивая ему старенький «сименс» с подслеповатым монохромным дисплеем, Мишаня сказал: «Да ладно, чего там, свои же люди! Какие могут быть счеты промеж двух инвалидов? Тем более ты с ним не убежишь». – «Не убегу», – согласился Андрей. «Ну, а то! Поди, если б мог, и то не побежал бы», – ухмыльнулся щербатым ртом Мишаня.
Узнав, где он и что с ним, Марта обозвала Андрея кретином и бросила трубку. А через два с половиной часа – если быть точным, через два часа и тридцать четыре минуты, не считая секунд, – дверь палаты распахнулась, как от сильного порыва ветра, и на пороге возникла она – высокая, стройная, в наброшенной поверх делового костюма белой больничной накидке, с независимо вздернутым подбородком и с пакетом апельсинов на изготовку.
Как всегда, она была умопомрачительно красива, предельно серьезна и вся, от острых каблучков модных сапожек до кончиков ниспадающих на плечи платиновых волос, сосредоточена на деле, которым занималась в данный момент. Она была похожа на ветер – опять же как всегда, когда впервые появлялась в поле зрения. Это первое впечатление, создаваемое ее летящей походкой и реющими вокруг прекрасного лица дивными волосами, уже на первой минуте разговора сменялось другим, не столь романтическим, зато куда более точным: переходя к делу, Марта становилась похожей на летящую в цель пулю. Делом она занималась всегда, когда не спала (даже в постели с мужчиной она не предавалась страсти, а вкалывала на результат, стремясь за минимальный промежуток времени получить максимум удовольствия), и, поскольку Андрей знал ее сто лет, ассоциация с ворвавшимся в затхлый склеп вольным ветром давно перестала его обманывать.
И все равно: входя в палату, она была похожа на ветер.
– Ох ты, – со смесью испуга и восхищения произнес кто-то, на полуслове оборвав похабный анекдот. По палате пронесся негромкий коллективный вздох, фоном которому служили множественные вороватые шумы: скрежет торопливо задвигаемой под кровать «утки», шорох сминаемой газеты с горкой шелухи от подсолнухов, скрип кроватных пружин и шелест простыней, поспешно накидываемых на торчащие в проход ноги в несвежих дырявых носках.
Мгновенно отыскав взглядом Липского, ни на кого больше не глядя, Марта процокала каблучками к его кровати и остановилась, критически обозревая открывшееся ей печальное зрелище.
– Красавец, – без тени сочувствия констатировала она, – Ален Делон. Да, с апельсинами я явно погорячилась. Угощайтесь, – добавила она и, не глядя, сунула пакет Мишане.
– Благодарствуйте, – потерянно промямлил тот, принимая подношение, и за спиной Марты показал Андрею большой палец, выразительно округлив при этом глаза.
Перебросившись с Андреем буквально парой слов ни о чем, Марта отправилась на поиски врача. Тут она, пожалуй, была права на все сто: жизни известного блогера Липского в данный момент ничто не угрожало, а лежать, посасывая через трубочку бульон, он с равным успехом мог и дома, в привычной, родной и куда более комфортабельной, чем здесь, обстановке. А если поименованному блогеру все-таки потребуется помощь медиков, то в столице Российской Федерации городе-герое Москве он получит ее без проблем, и помощь эта обещает быть куда более квалифицированной и оперативной, чем та, которую может предоставить районная больница города Клина.
Откуда-то с дальнего конца коридора послышались звуки набирающей силу перебранки. Кричали как минимум в три голоса – два женских и один мужской. Голоса Марты Андрей не слышал, да и не ожидал услышать: решая деловые вопросы, она никогда не говорила на повышенных тонах, но тех, кто рассчитывал ее переспорить, полагаясь на мощь своей луженой глотки, неизменно ждало горькое разочарование. По профессии Марта была адвокатом. Дела, которые она проиграла, можно было пересчитать по пальцам, и было это на заре ее карьеры, которая теперь приближалась к своему пику. Сочетание высочайшего профессионализма, глубокого знания юриспруденции, целеустремленности, неотразимого обаяния и полнейшей беспринципности делало ее практически непобедимой. Она была непобедима в суде, и слабый очаг сопротивления в лице дежурного доктора и парочки медсестер провинциальной больницы мог помешать ей не более, чем несколько мельтешащих перед лицом мошек. Если бы местный Айболит догадался посоветоваться с Андреем, тот сразу сказал бы, что напрягаться не стоит: исход сражения предрешен, лучше сразу выкинуть белый флаг.
Он имел богатый опыт по части капитуляций – по крайней мере, в том, что касалось Марты. Когда-то – как теперь казалось, давным-давно, в прошлой жизни, – они были мужем и женой. Она была хорошим человеком и по-своему очень его любила. Он тоже ее любил, но любовь – материя хрупкая, малоизученная, а Марта не умела вовремя остановиться и дома оставалась такой же, как на работе – напористой, неуязвимой, всегда нацеленной на результат, как выпущенная из винтовочного ствола пуля. Она всегда лучше знала, что и как надо, и переубедить ее не было никакой возможности: нельзя переспорить человека, который зарабатывает на хлеб с маслом тем, что по три раза на дню неопровержимо доказывает, что черное – это белое и наоборот. При этом она действительно любила мужа – любила, как любят вещь или домашнего питомца, какого-нибудь попугайчика или хомячка.
Судя по тому, как быстро она приехала, в какой-то степени Андрей до сих пор оставался ее хомячком. И он не удивился, осознав, что это ему приятно – где-то, как-то, со множеством больших и малых оговорок, но все-таки приятно, а не наоборот. Хотя три года назад, устав от постоянных капитуляций, которые, увы, не приводили к окончанию военных действий, и подав наконец на развод, он не испытал ничего, кроме облегчения. Из опыта семейной жизни оба вынесли стойкое отвращение к институту брака, но, как ни странно, не друг к другу. Они продолжали встречаться – изредка, под настроение и когда не было других вариантов – и, как уже упоминалось выше, спешили друг другу на помощь по первому же зову.
Чем не городская идиллия начала двадцать первого века?
Отголоски ведущихся в районе ординаторской военных действий смолкли.
– Уделала, – держа в руке наполовину очищенный апельсин, констатировал Мишаня. – Вот это женщина! Не баба, а шестиствольный миномет. Жена?
– Бывшая, – с трудом садясь на постели, признался Андрей. Сесть оказалось по-настоящему тяжело, остаться в этом положении – еще тяжелее, но он крепился, потому что мог предсказать дальнейшее развитие событий с точностью до седьмого знака.
– Понимаю, – слегка его удивив, сочувственно изрек Мишаня. – Сковородкой по черепу – это еще не самое страшное. Хуже, когда прямо по мозгам – с утра до вечера, каждый божий день…
По уму, следовало бы посоветовать ему помалкивать и не совать нос не в свое дело, но Андрей промолчал: сосед хотел, как лучше, и не заслужил такой отповеди. Кроме того, его реплика, хоть и не могла считаться образцом высокого стиля, ничего, кроме голой правды, не содержала. Да и практически неизбежных в такой ситуации советов: учить ее надо, кулаком учить, чтоб знала свое место, – не поступило, из чего следовало, что Мишаня не так туп и неотесан, как можно подумать, глядя на его кричаще-яркий спортивный костюм, небритую челюсть и щербатую ухмылку.
Андрей как раз напоминал себе, что и сам в данный момент выглядит ничуть не лучше, когда в палату вернулась Марта. Волосы ее развевались, белая накидка трепетала за спиной, как крылья воинственного ангела, а в руке вместо пакета с апельсинами, содержимое которого стараниями хлебосольного Мишани уже распространилось по всей палате, была черная спортивная сумка.
Фляжка была блестящая, серебристая, обтянутая темно-коричневой тисненой кожей. Она появлялась на свет в самые неожиданные моменты, и всегда это происходило так, что Женька не успевал засечь, откуда, собственно, она берется. С учетом того обстоятельства, что Шмяк, по идее, лечился здесь от алкоголизма и сопутствующих психических расстройств, его манипуляции с флягой выглядели довольно загадочными и рискованными. Они явно шли вразрез с предписаниями лечащего врача и незыблемыми, как законы физики, правилами внутреннего распорядка пансионата. Более того, они противоречили словам и действиям самого Шмяка, который явился сюда добровольно – просто приехал один, на такси, без конвоя, состоящего из утомленных его пьяными выходками родственников, и отвалил сумасшедшие деньги за то, чтобы его избавили от пагубного пристрастия и, по его собственным словам, «подкрутили винтики в черепушке».
- Предыдущая
- 4/87
- Следующая
