Приключения Мильса Веллингфорда - Купер Джеймс Фенимор - Страница 22

Все эти подробности я узнал из разговоров с французами. Остров этот служил для них прекрасным убежищем. Тут было много источников, с пресной водой, роскошная растительность. Французы уже успели посадить тут овощи. Они раскинули несколько палаток в тени деревьев.

Рассудительный и вечно веселый ле-Конт был философом. Принимая жизнь такою, какая она есть в действительности, он старался и другим облегчить участь, насколько это позволяли обстоятельства. По его настоянию, я пригласил Мрамора наверх, и мы оба стали выслушивать условия, предложенные нашим победителем. Ле-Конт, все его офицеры и многие из экипажа были прежде пленниками англичан, а потому мы могли объясняться друг с другом без затруднений на английском языке.

— Само собою разумеется, ваше судно со всем грузом переходит к нам, — начал ле-Конт, употребляя то французские, то английские слова, — итак, этот вопрос решен. Но если вы в состоянии отнять его у нас — пожалуйста; всяк за себя и за свой народ. Смотрите: вот французское знамя, и оно будет развеваться здесь до тех пор, пока у нас хватит сил защищать его, и даю вам честное слово, что хотя «Кризис» достался нам слишком легко, но продадим мы его дорого. Слышите? Теперь, милостивый государь, я предоставлю в ваше распоряжение остров, на котором вы можете занять наше место, тогда как мы устроимся на вашем. Оружие останется временно у нас; но, уезжая, мы оставим вам ружья, порох и прочее.

Вот слово в слово программа условий, предложенных капитаном ле-Контом. Мрамору, при его характере, трудно было безропотно покориться; но что же нам было делать? Мне удалось доказать ему, что сопротивление с нашей стороны было совершенно бесполезно.

Наш экипаж высадился на остров. Ящики и все личное имущество было бережно перевезено в лодках «Полины». Мрамор посвистывал, но я заметил, что он фальшивил: по правде сказать, ему было не по себе; я же не особенно мучился, считая это происшествие исправимым.

— Вот, господа! — вскричал ле-Конт, подняв руки кверху в знак высшего великодушия. — Вы тут останетесь полными хозяевами, как только мы уйдем, а мы вам кое-что оставим из своего небольшого скарба.

— Удивительное великодушие, — проворчал Мрамор мне на ухо. — Он нам оставит остров, скалы, кокосовые орехи, а сам отправится на нашем судне со всем его грузом! Я готов держать пари, что даже свою чортову шкуну он утащит с собой.

— К чему пыл, командир? Я уверен, что мы еще можем облегчить свою участь, поддерживая пока с французами хорошие отношения.

Оказалось, что я был прав. Ле-Конт пригласил нас позавтракать в палатку французских офицеров.

— Это, господа, просто несчастное военное приключение, — заметил ле-Конт, сбивая колотовкой шоколад с видом настоящего гастронома. — Прелесть, Антуан, превосходно.

Появившийся Антуан, юнга, имевший кожу медного цвета, получил от капитана приказание снести чашку шоколада «мадемуазель», передать ей поклон и затем сообщить, что она уедет с острова через несколько дней, а через три-четыре месяца увидит прекрасную Францию. Последние слова были произнесены очень скоро и на французском языке, но я достаточно знал язык, чтобы понять их смысл.

— Он, верно, злорадствует над нашим несчастьем, — проворчал Мрамор. — Но пусть не больно-то хорохорится, он еще не у себя; ему еще предстоит несколько тысяч миль.

Я стал объяснять Мрамору, что говорилось, но он не хотел меня и слушать.

После завтрака ле-Конт отвел меня в сторону, чтобы объяснить свои намерения. Он выбрал меня, а не Мрамора, так как заметил строптивое настроение последнего; к тому же я понимал французский язык. Он объяснил мне, что французы в тот же вечер спустят шкуну в море, что мачты, снасти, паруса, все уже готово, что мы можем через две недели двинуться в путь. Нам перевезут большую часть наших съестных припасов. Одним словом, нам остается только водворить мачты на шкуне, оснастить ее, наполнить трюм и отправиться в ближайший дружественный нам порт.

— По-моему, вам лучше всего направиться в Кантон; он отсюда не дальше, чем Южная Америка; там вы найдете много своих соотечественников. А оттуда вам будет легко добраться во-свояси. Да, такой план великолепен. А вот и палатка «мадемуазель»! — вскричал ле-Конт. — Пойдемте узнать, как она себя чувствует сегодня.

В пятидесяти шагах от нас я увидел две маленькие палатки, утопавшие в зелени; тут же струился и ручеек. Ле-Конт, который был, действительно, красивым мужчиной, не более сорока лет, так и просиял, приближаясь к палатке; около двери ее он кашлянул раза два, чтобы возвестить о своем присутствии. Тотчас же вышла прислуга принять его. Черты лица этой женщины показались мне знакомыми, но я не мог припомнить, где и когда я встречал ее. Пока я решал этот вопрос, входя в палатку, я вдруг очутился перед Эмилией Мертон и ее отцом!

Мы сразу узнали друг друга, и к изумлению ле-Конта мне оказали самый радушный прием, как старому знакомому. Хотя Эмилия утратила здоровый цвет своего лица, все же она была еще свежа и красива. Она и ее отец носили траур. Заметив, что ее мать отсутствовала, я догадался о причине.

Мне показалось, что ле-Конту не понравилось, что меня встретили так любезно; но будучи хорошо воспитан, он не захотел стеснять нашего разговора и вскоре удалился, под предлогом, что ему необходимо пойти сделать некоторые распоряжения. Уходя, он почтительно поцеловал руку Эмилии, от чего меня покоробило. В его манере держать себя с нею сразу проглядывали его намерения. Эмилия покраснела, прощаясь с ним.

Когда я посмотрел на нее, то, несмотря на свою невольную досаду, не мог не улыбнуться ей.

— Никогда, господин Веллингфорд, никогда, — с ударением повторила Эмилия, лишь только капитана не стало в палатке, отвечая, конечно, на ту мысль, которую она прочла в моих глазах. — Мы в его власти, мы вынуждены быть с ним любезны, но никогда я не выйду замуж за иностранца.

— Берегись, Эмилия, ты этим можешь обескуражить Веллингфорда, если бы ему пришла фантазия подумать о тебе.

Эмилия покраснела, но ее смущение продолжалось недолго. Она ответила с очаровательной поспешностью:

— Мистер Веллингфорд знает, что я не так плохо воспитана, чтобы заподозрить меня в желании оскорбить кого бы то ни было; но, во всяком случае, я уверена, что он никогда не позволил бы себе так приставать ко мне, как этот неспокойный француз, который походит скорее на турецкого султана, чем на почтительного поклонника. А потом…

— А потом что, мисс Мертон? — осмелился я спросить, видя, что она колеблется.

— А потом американцы — не иностранцы для нас, — сказала она, смеясь. — Вы сами знаете, папа, что у нас есть родственники в Соединенных Штатах.

— Совершенно верно, моя милая; и если бы мой отец остался жить там, где он женился, то мы сами были бы американцами.

Затем, по настоянию Эмилии, я рассказал обо всем, что произошло со мной за это время, стараясь не распространяться о подробностях последнего события.

— Когда мы покинули Лондон, — сказал мне мистер Мертон, — я намеревался отправиться в Вест-Индию, но так как мне предложили очень выгодное место на востоке, то я поехал в Бомбей. Нам оставалось три-четыре дня до места нашего назначения, как мы повстречались с «Полиной»; и наше судно, не имея достаточно сил для борьбы, было забрано французами. Сначала капитан ле-Конт охотно выпустил бы меня с оказией, но такой не представилось, и «Полина» привезла нас в Манилью. Здесь нас постигло большое горе, о котором вы, конечно, догадались, видя наш траур. Но тогда ле-Конт стал открыто ухаживать за моей дочерью, и с этим пропала надежда на освобождение: он все будет придумывать предлоги, чтобы отложить его.

— Но я надеюсь, что он не злоупотреблял своею властью?

Эмилия взглядом поблагодарила меня за ту горячность, с которой я выражался.

— О, нет, напротив, — возразил майор. — Он выказывает относительно нас изысканную любезность и заботливость. Навряд ли пассажиры пользовались где-либо большим комфортом и вниманием. В наше распоряжение предоставлена была на «Полине» целая каюта. В Манилье моя свобода ничем не стеснялась, с меня только взяли обещание возвратиться. Но вот беда: Эмилия еще слишком молода, чтобы связать свою жизнь с человеком сорока лет, слишком англичанка, чтобы полюбить иностранца, и слишком умна, чтобы взять себе в мужья человека, который сам по себе ничего не представляет…