Журнал «Если», 2001 № 06 - Дяченко Марина и Сергей - Страница 7
- Предыдущая
- 7/84
- Следующая
Она торопливо плеснула из бутылки в рюмку, отхлебнула коньяк, как воду. Поморщилась, затем улыбнулась:
— Да… Это было такое счастье… И сто спектаклей — счастье, жизнь… И сто двадцать… И сто пятьдесят… Одну роль я почти семнадцать лет играла, Тимочка. Мне другие роли предлагали — не бралась, думала, не стоит; вот отыграю свой «Шторм»… А когда «Шторм» сошел с Кона, мне уже было за сорок, а я играла восемнадцатилетнюю… «Шторм» выдержал сто пятьдесят семь представлений! Я поняла, что больше никогда и ничего не сыграю. Не могу ничего играть после моей гениальности на Коне. Обо мне так и говорили — «гениальная Тимьянова»… А я не знаю, была ли я хорошей актрисой или Кон сделал меня такой, потому что ему понравился спектакль. Возможно, именно Кон и убил во мне актрису. Это как наркотик — к нему пристрастишься, а потом — пустота. Я могла бы играть по сей день, я могла бы работать, Тима! Кон… Я так его любила. Я его обожала, это чудовище! Лучше бы тебе держаться от него подальше… Нр ты не хочешь синицу в руках. Ты не хочешь годами ставить детские утренники…
— Не в том дело, мама.
— Я знаю, в чем дело, — сказала мать раздраженно. И тут же попросила почти шепотом: — Тима… Обещай, что ты хоть мне-то спектакль покажешь. Прежде чем тащить его на Кон…
Женщина стирает белье в ледяной воде. Всхлипывает, стискивает зубы — и стирает снова, трет о железную гофрированную доску, вода в тазу берется льдом, женщина ранит руки, но продолжает стирать…
В ремарке нет никакой стирки, нет мороза, нет грубого фартука прачки. Согласно пьесе, героиня сейчас скучает на даче, сидит в беседке, разговаривает с гостем под далекое пение граммофона…
— Молодец, Оля. Умница! Кир, не подходи так близко. Держи дистанцию — во всех отношениях…
Репетиция шла своим чередом; Тимур сидел в зале, в пустынном царстве скрипучих кресел, и ему казалось, что он видит исходящую от ребят энергию. Купается в ней; с Кириллом надо будет дополнительно поработать, он немного проваливается в этой сцене, роль Писателя — не из легких… Но Тимур знает, что и как сказать, что и как сделать, чтобы все встало на свои места. Оля молодец. А Дрозд… Что с Дроздом? Определенно что-то происходит, надо будет выяснить после репетиции…
Женщина отбрасывает мокрую тряпку. Ее руки сведены судорогой, она не может пошевелить и пальцем. Ведет светскую беседу.
…Три года назад Тимур поставил этот спектакль в собственном воображении и многократно просматривал его, критиковал и снова просматривал, проигрывал по очереди все роли, разочаровывался, ненавидел, гнал прочь… Вскакивал ночью от внезапных ярких снов — а эту сцену можно бы изменить вот так… Возвращался к спектаклю, зачитывал пьесу до бурых пятен кофе на страницах, рисовал мизансцены, вылавливал в толпе лица людей, похожих, как ему казалось, на вымышленных им героев. Вот беда — с каждым новым просмотром то, что виделось Тимуру, все более отдалялось от исходника, от пьесы, от текста, знакомого «со щенячества»; Тимур ставил курсовые и дипломные работы, был в институте на хорошем счету, но только полгода назад набрался смелости и окликнул в коридоре проходившую по своим делам студентку Виту — чтобы предложить ей роль в «Трех братьях»…
…Здесь будет перемена света. Тимур точно знает, каким должен быть этот свет, примитивное клубное оборудование не способно на такой эффект, но Кон… Кон сделает.
…Кирилл и Борис нашлись одновременно. Оля пришла позже — перед этим ее роль играла друга актриса, но только с появлением Дрозда все стало на свои места, и призрачные персонажи навязчивых Тимуровых снов стали наконец обрастать плотью, и тогда он ронял с ужасом, что все делал неправильно, что эти вот живые люди властно меняют его замыслы самим своим существованием и что все надо начинать с начала…
…Ему казалось, что музыка в лирической сцене Дрозда и Оли так же материальна, как его, Тимура, рука. Что он может протянуть ее и подтолкнуть диалог — в нужную для спектакля сторону.
…Понял, что надо начинать с начала. Не все поверили ему сразу — тот же Борис долго сомневался, смотрел недоуменно, «а нас на мастерстве учили по-другому»… И Дрозд вовсе не легковерен, но именно Дрозд, пожалуй, первый поверил полностью. Тимур помнил, как однажды, заявившись пораньше на репетицию, услышал случайно слова, для его ушей не предназначенные. «Тимка чует время, говорил Дрозд. — То, что он делает, на первый взгляд, кажется ересью, фигней, но ты вспомни историю театра, Борь…
Надо сказать, что Дрозд никогда никому не льстил — и потому, наверное, его актерская судьба никак не могла сложиться.
…И вот этот спектакль, проросший сквозь Тимура, как, говорят, прорастает бамбук сквозь живое человеческое тело — вот он обрел свою жизнь. Он существовал отдельно, самостоятельно; если Тимура, к примеру, завтра собьет машина — спектакль все равно останется… во всяком случае, Тимуру хотелось бы в это верить.
…Темнота. Умолк магнитофон, погасли все огни на сцене, погасла дежурная лампочка за кулисами.
— Привет, — сказал в темноте Дрозд, и этой реплики не было в пьесе. — Опять вырубили.
— Ничего страшного, — сказал Тимур. — Зажжем свечи.
— У меня озвучку переназначили на вечер, с пяти и до одиннадцати, — сказал Дрозд. — Каждый день, до восемнадцатого включительно… Что будем делать, Тима?
— Ты же понимаешь, — устало сказал Тимур. — Это сделано специально, чтобы сорвать нам репетиции.
Дрозд почесал мочку уха:
— То есть вопрос стоит таким образом: мне бросать работу?
— Как ты думаешь: Кон примет этот спектакль? — спросил Тимур, глядя Дрозду в глаза.
Он был двухметрового роста, Дрозд. Тимур смотрел на него снизу вверх.
— Как ты думаешь, если бы нас не боялись… если бы у нас не было шансов — хор кто-нибудь почесался бы, чтобы нам помешать?
— Да, Тима, — сказал после паузы Дрозд. — Я понял… Если мне не дадут отпуск на эти две недели — придется увольняться.
— Это твое решение, — сказал Тимур глухо. — Но мне кажется, что ты прав.
«Комедия характеров» в дегтяревской постановке была единственным спектаклем Кона, которого Тимур до сих пор не видел. Это был самый свежий спектакль, последняя премьера; в ночную очередь под стены Кона Тимур отправился без содрогания, даже с некоторым удовольствием: Тимур любил эти ночевки, даже зимой, даже в дождь; ночь перед кассой была преддверием радости, началом спектакля, красивым ритуалом, требующим от истого театрала выдержки и смирения.
Пристроившись на складном стульчике у костра из деревянных ящиков, слушая треп нескольких «чистых» театралов и нескольких театралов-спекулянтов — а эти-то были завсегдатаями ночных очередей,
Тимур снова и снова прогонял перед глазами свой спектакль, мысленно делал замечания актерам и прогонял снова, пока его не толкнули локтем в бок, довольно невежливо:
— Тимка, а ты что здесь делаешь?
Тимур поднял глаза. У костра обнаружился его однокурсник Илюха и камуфляжной куртке и ватных штанах — с оглядкой на холодную ночь.
— За билетами сижу, — сказал Тимур.
Илюха присвистнул:
— Что, за билетами на собственного бати спектакль?
— Это какого бати? — подозрительно спросил ближайший справа театрал-спекулянт. — Дегтярева? Он же Тимьяновой сын, Греты!
— Одно другому не мешает, — хохотнул Илюха.
— Заткнись, — сказал Тимур.
— Ну, прости, Илюха тут же пошел на попятный. Просто странно мне…
Тимур промолчал.
Категорически запрещается использовать на сцене открытый огонь! Категорически, Тимьянов! Я предупреждала!
— Но ведь света не было, — повторил Тимур, стараясь, чтобы голос звучал доброжелательно. — Мы оплачиваем эту сцену и хотели бы, чтобы условия…
— Кто позволил вам занимать помещение до часу ночи? У нас уже был подобный разговор, помните, Тимьянов?
На столе перед администраторшей лежала огромная коробка конфет. Но женщина не смотрела на коробку — она смотрела Тимуру в глаза; раздражение ее не было наигранным. Она действительно очень шилась.
- Предыдущая
- 7/84
- Следующая
