Герои и антигерои Отечества (Сборник) - Чуев Феликс Иванович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/106
- Следующая
Официальный Петербург был чрезвычайно встревожен парижскими событиями или, вернее говоря, откликом на них в Германии и Австро-Венгрии. 8 (20) февраля 1882 года государственный секретарь Е. А. Перетц отмечал, что:
«Речь Скобелева к парижским студентам, произнесенная против Германии, волнует петербургское общество».
Примерно в эти же дни граф Валуев отметил в дневнике:
«Невозможное множится… После речи здесь ген. Скобелев сервировал новую поджигательную речь в Париже, выбрав слушателями сербских студентов».
Александр III выразил недовольство случившимся. В «Правительственном вестнике» было опубликовано специальное заявление правительства, в котором оно осуждало выступление Скобелева.
«По поводу слов, сказанных генерал-адъютантом Скобелевым в Париже посетившим его студентам, — говорилось в заявлении, — распространяются тревожные слухи, лишенные всякого основания. Подобные частные заявления от лица, не уполномоченного правительством, не могут, конечно, ни влиять на общий ход нашей политики, ни изменить наших добрых отношений с соседними государствами, основанных столь же на дружественных узах венценосцев, сколько и на ясном понимании народных интересов, а также и на взаимном строгом выполнении существующих трактатов».
В Париж ушло распоряжение, приказывающее Скобелеву немедленно вернуться в Россию. 10 (22) февраля граф Орлов докладывал:
«Я сообщил генералу Скобелеву высочайшее повеление возвратиться в Петербург. Несмотря на лихорадку, которой он болен, он выедет завтра и поедет, минуя Берлин, о чем я предупредил нашего посланника».
Через два дня последовало новое донесение:
«Генерал Скобелев выехал вчера вечером. Ему указана дорога через Голландию и Швецию, дабы избежать проезда через Германию».
Опасение русских дипломатов имели основание, поскольку общественное мнение Германии было настроено против Скобелева. Беспристрастный наблюдатель, англичанин Марвин, посетивший в эти дни Петербург и бывший проездом в Берлине, свидетельствовал:
«По всему пути в разговорах только и слышалось, что имя Скобелева. В Берлине имя его повторялось в речах и беседах всех классов общества».
Иначе, естественно, относилась к Скобелеву французская общественность, представители которой откровенно радовались смелым словам «белого генерала».
Вскоре после обращения к сербским студентам Скобелев посетил Ж. Адам. Нечего и говорить, что ее восторженное отношение к нему после всего происшедшего удвоилось.
По словам Ж. Адам, незадолго до свидания она получила из России письмо, в котором говорилось:
«Не доверяйте Скобелеву. Он желает сделать Европу казацкой и господствовать в ней».
Более того, в письме утверждалось, что Скобелев деятельно подготавливает свою кандидатуру на болгарский престол.
Ж. Адам показала письмо генералу. Он прочитал его, смутился и заметно огорчился.
— Неужели подобные глупости могут вас печалить? — спросила Ж. Адам.
— Да! — серьезно и задумчиво ответил Скобелев. — Бывают подозрения, которых можно избежать одним путем — путем смерти. Бывают минуты, когда я готов на самоубийство.
— Какие ужасные слова!
— Мне отвратительны эти подозрения!
Разговор, безусловно, любопытный, но весьма сомнительный: не чувствуется откровения. Здесь Скобелев, видимо, предвидя опасность избранного пути, впервые заговорил о смерти: к этой мысли, как можно убедиться дальше, он возвращается неоднократно.
Скобелев несколько раз уверял: происшедшее не входило в его планы, что он стал жертвой газетной сенсации, что якобы когда утром он прочитал свою речь в газете, то немедленно пошел в редакцию «Нувель ревю», но там его встретили словами: «Простите, но умоляем вас: не отказывайтесь от ваших слов». (Потому что такая речь, такие слова о Германии сейчас крайне важны для Франции, потому что никто из французов не решился бы сейчас сказать их по адресу своего врага.)
Примерно так же смотрел на это и Гамбетта, признавшийся Скобелеву во время их встречи 20 февраля, что эта речь «уже оказала им, французам, великую пользу, воспламенив сердца патриотическим жаром и возбудив надежды на союз с Россией». При этом он отмстил, что в своей газете был вынужден ради политической осторожности «осуждать бестактность генерала».
Разговор касался большого круга политических проблем, интересовавших обе стороны. М. Д. Скобелев с обычной для него пунктуальностью записал вкратце эту беседу:
«Моя речь сербским студентам со слов Г. возбудила большое патриотическое воодушевление. Необходимо как нам, так и французам работать над разрушением в воображении людей страха германской легенды… Гамбетта говорил о том, что государь окружен людьми неспособными, за исключением Игнатьева, который для него загадка. Игнатевист ли он или патриот? Говорил о необходимости к коронации стать на почву Земского собора…»
По словам И. С. Аксакова, Скобелев перед отъездом из Парижа еще раз виделся с Гамбеттой, обедал у него вместе с генералом Галиффе. Речь вновь шла о сближении России и Франции. По возвращении на родину Скобелев сделал для Аксакова запись своих парижских впечатлений на шести страницах, но напечатаны они были только в отрывках.
Вероятно, что Гамбетта готов был использовать Скобелева в своей политической игре, стремясь втянуть Россию в войну с Германией, а затем потребовать от последней территориальных уступок для Франции (напомним, что в 1871 году Франция проиграла войну Германии и от нее были отторгнуты некоторые области. — А. Ш.). Об этом свидетельствует хотя бы скобелевская версия всей той истории. Мы уже говорили, что Скобелев неоднократно пытался отрицать преднамеренность своего выступления перед студентами. Он пытался внушить это даже своим единомышленникам и друзьям. Так, И. С. Аксакову он писал:
«Ее я, собственно, никогда не произносил. Да и вообще никакой речи не говорил. Пришла ко мне сербская молодежь на квартиру, говорили по душе и, конечно, не для печати. Фар напечатал то, что ему показалось интересным для пробуждения французского общества и со слов студентов, меня не спросясь.
Я бы мог формально отказаться от мне приписываемой речи, но переубедили меня и Гамбетта и мадам Адам. Первый особенно настаивал на ее полезном впечатлении в молодежи, армии и флоте: так как в конце концов все сказанное в газете „Франция“ сущая правда и, по-моему, могло повести не к войне, а к миру, доказав, что мы — сила, то я и решился не обращать внимания на последствия лично для меня и молчанием дать развиться полезному, т. е. пробуждению как у нас, так и во Франции законного и естественного недоверия к немцу».
Впрочем, спустя некоторое время, вспоминая парижскую речь, М. Д. Скобелев говорил уже совершенно противоположное:
«Я сказал ее по своему убеждению и не каюсь… Слишком мы уж малодушничаем. И поверьте, что если бы мы заговорили таким языком, то Европа, несомненно, с большим вниманием отнеслась бы к нам».
Завершая рассказ о событиях в Париже, следует привести письмо графа Капниста управляющему министерством иностранных дел Гирсу, написанное примерно через месяц после отъезда Скобелева.
«Теперь, когда улеглось первоначальное волнение, вызванное выступлением генерала Скобелева, — пишет Капнист, — можно уже определенно утверждать, не боясь впасть в преувеличение, что его речь наделала много шуму во Франции и приняла размеры подлинного политического события. Необходимо также отметить, что инцидент этот был встречен во Франции с чувством полнейшего удовлетворения… Разговаривая однажды с моим другом военным, поэтом Полем Дерулендом, сказала мне г-жа Адам, мы должны были себе признаться в нашей интимной беседе с глазу на глаз, что в настоящее время во Франции только мы двое и составляем всю партию реванша. Несколько времени спустя та же дама говорила мне по поводу речи генерала Скобелева: „Вы понимаете, что я, с точки зрения французских интересов, могла лишь поддержать генерала в предпринятой им кампании. Франция от всего этого может лишь оказаться в выигрыше. Пусть Россия сама судит о том, насколько это в ее интересах“».
- Предыдущая
- 42/106
- Следующая
