Резец небесный - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 8

• Предыдущая
• 8/51
• Следующая

Когда поезд остановился на станции «Восточный Бродвей», к выходу пробился и Джордж. Выйдя из метро и маленько переведя дух, он четыре квартала продирался сквозь бесконечные толпы клерков, завершивших свой трудовой день. Вконец измученный, Орр добрался до нужного ему здания в восточном Вильяметте – мрачной глыбы стекла и бетона, взметнувшейся из каменных джунглей строений помельче – в точности так, как тянется из подлеска к свету и воздуху живое дерево. Крайне мало чистого воздуха и дневного света достигало мостовых, где, как в бане, царили духота и вечная морось. Дождик в Портленде в заводе исстари, но постоянная жара – семьдесят по Фаренгейту note 3, это второго-то марта! – началась в результате загрязнения атмосферы не так уж давно и жителям была еще как бы в диковинку.

История борьбы с промышленными и городскими миазмами восходила к середине двадцатого века, но и теперь ей не видать ни конца ни краю – работы по очистке атмосферы, загаженной избытками углекислоты и прочих индустриальных прелестей, дадут ощутимые результаты разве что через несколько столетий. И то лишь при условии, что будут вестись упорно и непрерывно. Когда из-за парникового эффекта подтаяли полярные шапки и заметно поднялся уровень мирового океана, одной из первых серьезных его жертв стал мегаполис Нью-Йорк, а все атлантическое побережье Штатов оказалось под реальной угрозой затопления. Зато как бы в знак компенсации за потери в Атлантике воды залива Сан-Франциско схоронили под собой сотни квадратных миль городских свалок, копивших отбросы еще с 1848 года. Что же до Портленда, то, благодаря береговой гряде и удалению от побережья на восемьдесят миль, затопление ему не грозило – разве что от хлябей небесных.

Климат в западном Орегоне и раньше отличался сыростью; теперь же дождь изливался на головы орегонцев без конца, и скоро жители Портленда привыкли сравнивать себя с рыбами, обреченными на жизнь в котелке с медленно закипающей ухой.

К востоку от Каскадных гор, в местах, где еще три десятилетия назад царила бесплодная пустыня, как грибы после дождя стали возникать новые города: Уматилья, Джон-Дей, Френч-Глен и прочие – и хотя летом там по-прежнему свирепствовал зной, зато осадки выпадали в разумных пределах, всего 45 дюймов в год (при полных 114 в Портленде!). Это позволило переселенцам заняться земледелием, и пустыня вскоре вовсю зазеленела. Новые города разрастались быстро – население Френч-Глена, к примеру, уже достигло без малого семи миллионов, тогда как Портленд без каких бы то ни было видов на будущее застрял на трех, а за счет беженцев на новые территории начал даже несколько терять в жителях. Все в Портленде оставалось по старинке и как бы покрылось патиной безнадежности. Никаких улучшений. Недоедание, столпотворение, мусор и вонь на всех улицах стали обыденным явлением, нормой жизни. В старых кварталах свирепствовали цинга, тиф и гепатит, а в новых – насилие, бандитизм. В первых властвовали крысы, в последних жизнью людей распоряжалась всесильная мафия. Джордж Орр в этом гадюшнике оставался лишь потому, что, проведя здесь всю свою жизнь, иной не мыслил и не верил, что где-то может быть по-другому. А также по инерции и из-за вялости своего характера.

Мисс Кроуч, безразлично улыбнувшись, жестом позволила пройти прямо к доктору. Прежде Орру казалось, что приемная психиатра, как кроличья нора, обязательно должна иметь минимум два выхода. У Хабера же был лишь один, но он как бы удваивался за счет того, что не столь уж часто принимаемые пациенты друг с другом никогда не сталкивались. В медцентре Орру рассказали, что доктор Хабер, посвятивший себя в основном научным исследованиям, практикует совсем немного. Это, впрочем, создавало Хаберу репутацию преуспевающего медика, что подтверждалось и его сердечными, радушными манерами. Но сегодня, находясь в более уравновешенном состоянии духа, Орр оказался повнимательнее к мелочам и приметил кое-что для себя новое. Кабинет Хабера не блистал хромом, не изобиловал кожаной мебелью – нет, этих обычных признаков преуспеяния не было и в помине, отсутствовал и лабораторный кавардак, характерный для ученого-фанатика. Обитые дешевым винилом стулья и кушетка, стол, фанерованный замызганным пластиком под дерево, – нигде никаких натуральных материалов.

Рослый, пышногривый и темно-рыжий (точь-в-точь конь гнедой) хозяин кабинета, сияя ослепительной улыбкой, поднялся навстречу и протрубил:

– Добрый, добрый день, мистер Орр!

Его сердечность казалась вполне искренней, но все же несколько преувеличенной, точно объявление о скидке, выставленное напоказ в витрине,

– результат профессиональной выучки, когда каждая интонация оттачивается и доводится до автоматизма. Орр ощутил в этом явственное желание понравиться, произвести впечатление. Похоже, мелькнула мысль, Хабер как бы не до конца уверен в реальном существовании своих пациентов и своей помощью им хочет что-то доказать сам себе. Это громогласное радушие приветствия словно предполагало, что ответить-то на него, может статься, будет вовсе некому.

Орру захотелось вдруг произнести в ответ доктору тоже что-нибудь дружелюбное, завязать с ним эдакую непринужденную беседу, но голова была пуста, как сухая тыква.

– Здравствуйте! Похоже, Афганистан уже на самой грани войны, вот-вот начнется, – пробормотал он первое, что пришло на ум.

– Гм, может быть, но так пишут в газетах еще с прошлого августа, – усомнился Хабер.

Как и следовало ожидать, в мировой политике доктор оказался куда более сведущ. Орр же, и прежде не очень ею интересуясь, за последние сумасшедшие недели вообще выпал из курса событий.

– Не думаю, чтобы это серьезно задело Альянс, – охотно развивал тему Хабер. – Разве что на иранской стороне выступит еще и Пакистан. Но тогда Индия окажет вполне значимую, а отнюдь не символическую, как до сих пор, помощь Израгипту. – Таким нелепым сокращением окрестили журналисты новую форму союза Египта с Израилем. – Полагаю, речь Гапта, произнесенная на днях в Дели, доказывает это со всей очевидностью.

– Все равно начнется, – сказал Орр, уже осознав всю печальную неуместность затронутой темы. – Война, я имею ввиду.

– Вас это всерьез беспокоит?

– А вас разве нет?

– Пока как-то не очень. – Доктор расплылся в своей широченной улыбке, точно некий добрый медвежий божок. И все же за ширмой веселости угадывалась толика его вчерашней настороженности.

– Ну а меня беспокоит, – сказал Орр, но Хабер вроде как пропустил его слова мимо ушей. Орра это даже слегка задело – задаешь вопрос, так уж не открещивайся, – но досаду он проглотил и смолчал. Врачу виднее, как и что.

Орр вообще частенько ловил себя на сомнительном убеждении, что все вокруг лучше его знают, что делать, – может, оттого, что в собственных поступках подобной уверенности зачастую отнюдь не испытывал.

– Спалось нормально? – любезно справился Хабер, присев под реющим по ветру хвостом Темени-Холла.

– Спасибо, хорошо.

– Как насчет еще одного путешествия в Царство Грез имени Хабера? – В глазах доктора будто затаились буравчики.

– Вроде бы для того я сюда и пришел.

Орр видел, как доктор поднялся и обогнул стол, успел заметить, как широченная ладонь потянулась к его горлу – затем наступило ничто…

– …Джордж! Джордж…

«Мое имя», – спохватился Орр. А кто позвал? Голос вроде бы незнакомый. Сухой мир, иссушающий легкие воздух, а в ушах – тягостный звон, эхо чужого возгласа. Яркий дневной свет и никаких пространственных координат. И возврата нет. Орр проснулся.

Смутно знакомые стены вокруг, смутно знакомый массивный мужчина в свободной рыжеватой хламиде, с каштановой бородкой, белозубой улыбкой и непроницаемым взглядом темных глаз.

– Судя по показаниям энцефалографа, сон был краткий, но весьма оживленный, – ударил по ушам низкий голос. – Давайте-ка его сразу же и обсудим. Чем раньше припомнишь, тем полнее картинка.

Орр уселся, преодолев острый приступ головокружения. Сидел он на кушетке – как он на ней оказался?

• Предыдущая
• 8/51
• Следующая