Вещи - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 1

• 1/3
• Следующая

На морском берегу стоял он, глядя поверх длинных пенистых валов вдаль, туда, где можно было увидеть или, вернее, угадать высящиеся в туманной дымке Острова. Там, говорил он морю, там находится мое королевство. Море в ответ говорило ему то, что говорит оно каждому. Когда вечер надвинулся из-за его спины на водные просторы, пенные валы побледнели, а ветер притих, далеко на западе зажглась звезда. Возможно это было светом маяка, а возможно — всего лишь его желанием такой свет увидеть.

На горбатые улочки города он ступил уже в час поздних сумерек. Лавки и домишки соседей выглядели пустыми. Их уже вымыли и очистили, а все содержимое вынесли прочь в ожидании конца. Люди, скорее всего, были на Оплакивании в Зале Высот или же внизу, на полях вместе с Гневными. А Лиф не мог у себя все очистить и вынести — его товар был слишком тяжел, да и огонь его не брал. С товаром Лифа могут справиться лишь столетия. Эти вещи, где бы их ни сложить, где бы ни обронить, куда бы ни выбросить обязательно обретут видимость того, что некогда было или и сейчас является, а может, и будет городом. Потому он и не пытается от них избавиться. Его двор по-прежнему был забит штабелями кирпичей, тысячами и тысячами кирпичей, которые он сам изготовил. Печь для обжига стояла холодная, но в полной готовности. Бочонки с глиной и сухой известью, лотки, тачки и мастерки — все атрибуты его ремесла были на месте. На днях писец из Переулка Ростовщиков спросил его с усмешкой:

— Что, старина, собираешься построить кирпичную стену и отсидеться за ней, когда придет конец?

Другой сосед, проходя мимо по пути в Зал Высот, пристально поглядел на все эти штабеля, горки и груды идеально ровного и прекрасно обожженного кирпича мягкого красновато-золотистого цвета, залитые золотом послеполуденного солнца, и глубоко вздохнул, как бы ощущая всю их тяжесть у себя на сердце:

— Вещи! Вещи! Освободись от вещей, Лиф, освободись от тяжести, которая тянет тебя вниз! Иди с нами, мы вознесемся над погибающим миром!

Лиф взял кирпич из беспорядочной груды, аккуратно уложил его на верхушку штабеля и смущенно улыбнулся. Когда все соседи прошли мимо, он не пошел ни в Зал, ни за город, чтобы помочь уничтожить поля и перебить скотину. Вместо этого он отправился на берег, к самому краю погибающего мира, дальше была только вода. И сейчас, возвратясь в свой двор, с свою кирпичную мастерскую, с запахом соли на одежде и с лицом, раскрасневшимся от морского ветра, он не ощущал ни глумливого и разрушительного отчаяния Гневных, ни хныкающего отчаяния Сообщающихся С Высотами, а только опустошенность и голод. Он был невысоким, крепким человеком, и ветер с моря на краю мира дул на него весь вечер, но так и не сдвинул с места.

— Эй, Лиф! — сказала вдова из Переулка Ткачей, переходившая улицу несколькими домами ниже. — Я видела, как ты шел по улице, а после заката ни единой души, и темно очень и тихо, как в… — Она не сказала, с чем хотела сравнить темноту и тишину, опустившиеся на город, а продолжала: — Ты хоть поужинал? Я как раз доставала жаркое из печки, а ни малыш, ни я не сможем все это съесть до того, как наступит конец, это точно, и жалко же — такое мясо пропадает.

— Что ж, большое спасибо, — говорит Лиф, снова натягивая плащ, и они двинулись по Улице Каменщиков к Улице Ткачей, и в темноте морской ветер буйствовал на безлюдных мостовых.

В доме вдовы были зажжены все лампы, и Лиф играл с ее малышом — последним родившимся в городе ребенком. Он был маленький и пухлый и как раз учился держаться на ногах. Лиф ставил его, а потом отпускал, и малыш смеялся и падал, а вдова расставляла тарелки с горячим мясом и хлебом на столе, покрытом плотной плетеной скатертью. Они принялись за еду, даже ребенок, трудившийся всеми четырьмя зубами над ломтем черствого хлеба.

— А почему ты не на Холме или не в поле? — спросил Лиф, и вдова ответила исчерпывающим, с ее точки зрения, образом:

— О, но у меня ведь ребенок.

Лиф оглядел маленький дом, который ее муж, бывший в свое время укладчиком кирпичей у Лифа, построил собственными руками.

— Хорошо, — сказал Лиф. — Давно я не ел мяса.

— Я знаю, я знаю! Домов ведь никто больше не строит.

— Да, никто, — сказал он. — Ни оград, ни курятников, кирпичи не берут даже для ремонта. Но твое полотно все еще нужно людям?

— Да, некоторые хотят встретить конец в новой одежде. Это мясо я купила у Гневных, вырезавших все стадо нашего Сеньора, а заплатила деньгами, вырученными за кусок прекрасного полотна, которое я выткала для платья его дочери. Она хочет быть в этом платье, когда наступит конец! — Вдова слегка хмыкнула насмешливо, но и сочувственно, и продолжала: — Но сейчас уже не осталось льна и почти нет шерсти. Нечего ткать, нечего прясть. Поля сожжены, а стада уничтожены.

— Да, — сказал Лиф, поедая доброе, поджаренное мясо. — Плохие времена, очень плохие времена.

— И где теперь, — продолжала вдова, — брать хлеб, если все поля сожжены? И воду? Ведь они отравили все колодцы! Я жалуюсь как Плачущие, там наверху, да? Угощайся, Лиф. Ягненок, заколотый весной, — это лучшее в мире мясо, так всегда говорил мой муж, а потом приходила осень, и он говорил, что лучшее мясо — это жареная свинина. Давай, ешь, возьми вот этот кусок потолще…

Ночевать Лиф вернулся в свой домишко на кирпичном дворе. Обычно он спал спокойно и снов видел не больше, чем производимые им кирпичи. Но сегодня все было иначе. Всю ночь напролет он плыл к Островам, а может, его несла к ним по волнам какая-то сила. Когда он проснулся. Острова были для него уже не просто догадкой или желанием: они становились реальностью, подобно звезде, взирающей, как гаснет дневной свет. Острова — реальность, он знал это. Но что же во сне переносило его туда над водою? Он не плыл, он не шел по воде, яко посуху, не устремлялся к Островам под водой, как рыба; и однако он пересек серо-зеленые равнины и гонимые ветром зыби моря и добрался до Островов, он слышал зовущие голоса и видел огни городов.

Он стал припоминать все способы, какими человек может передвигаться по воде. Ему виделись плывущие в ручьях травинки и представлялось что-то вроде матраса из тростника, который можно сплести и лежа на котором можно плыть, загребая руками; но большие заросли сахарного тростника в устье реки уже дотлевали, а запасы лозы в мастерских корзинщиков были сожжены еще раньше. На Островах своих снов он видел тростник или траву высотой в полсотни футов, с коричневыми огромными стеблями такой толщины, что обхватить их можно было только обеими руками, и с целым миром зеленых листьев, тянущихся к солнцу с сотен широко раскинутых прутьев. На этих стеблях человек мог бы пересечь море. Но в стране Лифа таких растений никогда не водилось; хотя в Зале Высот хранилась рукоятка ножа, сделанная из твердого коричневого вещества, про которую говорили, что это кусок растения, именуемого деревом и растущего в какой-то другой стране. Но штормовое море не пересечь на рукоятке ножа.

Пропитанные жиром шкуры не пропускают воду, и бурдюк из такой шкуры может плавать; но дубильщики уже многие недели бездельничали, и шкур на продажу не было. Он размышлял все утро, но ничего не придумал. Тем же светлым, ветреным утром он оттащил тачку и самый большой лоток к берегу и бросил их в тихую воду лагуны. Они, хоть и погрузились довольно глубоко, все же держались на поверхности. Но при добавлении самого небольшого веса тут же набирали воды и шли ко дну. И это не годится, подумал он.

Он вернулся назад на утес, прошел пустынными улицами, загрузил тачку бесполезными, отличными кирпичами и покатил тяжелый груз вниз. Поскольку слишком мало детей родилось за последние годы, то некому было толпиться вокруг, оглашать прозрачный, яркий воздух звонкими криками и любопытствовать, что и зачем он делает. Все же двое-трое Гневных, которых все еще пошатывало после ночной оргии разрушения, бросили на него несколько косых взглядов из темных дверных проемов. И весь этот день он отвозил вниз кирпичи и все, что было нужно для приготовления цемента. Этим же занимался он и на следующий день, хотя сон ему больше не снился. И он начал свою кирпичную кладку на берегу среди мартовской непогоды, и дождь снабжал его водой, а берег песком для цемента, и все это в неограниченных количествах. Он построил небольшой кирпичный купол, перевернутый сводом вниз, но не круглый, а скорее овальный, с заостренными, как у рыбы, концами, и все это исполнил из одного ряда кирпичей, выложенных хитрой спиралью. Если чашка или тачка, заполненные воздухом могут плавать, почему бы не удержаться на воде перевернутому кирпичному куполу? И он будет прочным. Но когда раствор схватился и он, напрягая мускулы крепкой спины, спихнул купол в пену прибоя, тот стал погружаться все глубже и глубже в мокрый песок, зарываясь в него, как устрица или песчаная блоха. Волны заливали купол, Лиф вычерпывал воду, а волны вновь наполняли кирпичную чашу, а потом мощный девятый вал, откатываясь назад в белой пене, подхватил чашу на свои зеленые плечи, опрокинул и разбил на кирпичики, и они тут же зарылись в зыблемом беспокойной влагой песке. А Лиф стоял мокрый по горло и вытирал с глаз соленые брызги. Он глядел на запад, и перед ним не было ничего, кроме дробящихся о берег валов и дождевых туч, плывущих в пустынных просторах. Но они были где-то там. Он видел их, видел заросли этой странной гигантской травы, в десять раз выше человека, видел буйные, золотые луга, обдуваемые морским ветром, видел белые города и увенчанные снежными коронами горы, высящиеся над морем; он слышал голоса пастухов, перекликающихся на холмах.

• 1/3
• Следующая