Команда Смайли - ле Карре Джон - Страница 81
- Предыдущая
- 81/93
- Следующая
«Хватает, что плохо лежит, – сразу определила бы Энн его сексуальные возможности. – Забудь о нем».
Но Смайли забыть не мог. Григорьев на крючке, и в распоряжении Смайли всего лишь несколько мгновений, дабы решить, как лучше тащить эту рыбу. В очках со стеклами без оправы, с двойным подбородком. От его смазанных маслом волос исходил запах лимона. Потирая плечо, он принялся оглядывать своих похитителей. Пот крупными каплями стекал по его лицу.
– Где я? – резко спросил он, игнорируя Смайли и решив, что руководит тут Тоби. Голос его прозвучал хрипло, затем сорвался на фальцет. Он говорил по-немецки со славянским акцентом.
«Три года в качестве первого секретаря (Торговое представительство), Советская миссия в Потсдаме, – вспомнил Смайли. – Никаких видимых связей с разведкой».
– Я требую, чтобы мне сказали, где я. Я советский дипломат высокого ранга. Я требую, чтобы мне немедленно дали возможность переговорить с моим послом.
Он продолжал потирать поврежденное плечо и от этого казался менее возмущенным.
– Вы меня выкрали! Я нахожусь здесь против воли! Немедленно отвезите меня в посольство, а не то разразится серьезный международный скандал!
Григорьев занимал сцену, но не мог заполнить ее. «Только Джордж будет задавать вопросы», – проинструктировал ранее свою команду Тоби. Только Джордж будет отвечать на них. Но Смайли сидел неподвижно, как гробовщик, – ничто, казалось, не способно нарушить это его состояние.
– Вам нужен выкуп? – обратился Григорьев. Его, видимо, вдруг поразила страшная мысль. – Вы террористы? – вдруг прошептал он. – Но если вы террористы, то почему не завязали мне глаза? Почему позволяете мне видеть ваши лица? – Он посмотрел на де Силски, потом на Скордено. – Вы должны скрывать свои лица. Скрывать! Я не хочу вас знать!
Все по-прежнему молчали, и Григорьев, ударив пухлым кулаком в раскрытую ладонь, дважды выкрикнул:
– Я требую!
Тогда Смайли с видом сожаления раскрыл на коленях блокнот, как сделал бы, наверное, Киров, и издал легкий, церемонный вздох.
– Вы – советник Григорьев из Советского посольства в Берне? – протянул он нуднейшим голосом.
– Да, Григорьев! Я Григорьев! Да, я именно Григорьев! А вы кто будете? Аль-Капоне? Кто вы? С какой стати вы держитесь со мной как комиссар?
Слово «комиссар» как нельзя больше подходило сейчас к Смайли: он держался с тупым безразличием.
– В таком случае, советник, поскольку времени у нас в обрез, я должен просить вас изучить фотографии, которые лежат на столе позади вас, – продолжил Смайли все тем же унылым тоном.
– Фотографии? Какие фотографии? Как вы можете обвинять в чем-то дипломата? Я требую, чтобы вы немедленно дали мне возможность переговорить с послом!
– Я бы рекомендовал вам, советник, сначала посмотреть фотографии, – угрюмо произнес Смайли на стандартном немецком. – А когда вы их посмотрите, звоните по телефону кому угодно. Прошу вас начать слева, – посоветовал он. – Фотографии разложены слева направо.
«У шантажируемого человека проявляются все наши слабости, – подумал Смайли, исподтишка наблюдая за тем, как Григорьев передвигается вдоль стола, словно изучая еду, расставленную на буфете во время дипломатического приема. – Шантажируемым может стать любой из нас, кто застрял в двери, пытаясь вырваться из западни». Смайли сам разложил фотографии: он представил себе, что будет происходить в мозгу Григорьева при виде этой череды бед. Вот Григорьевы остановили свой «мерседес» возле банка. Вот Григорьева, как всегда, с недовольным, насупленным лицом сидит одна в машине, крепко держа руль на случай, если кто-то попытается его отнять. Вот Григорьев и Крошка Наташа, снятые издали, сидят рядышком на скамейке. Вот Григорьев в банке – несколько фотографий, и в заключение роскошный снимок, сделанный через плечо, как Григорьев подписывает чек, и на линии над его подписью четко значится: Адольф Глазер. Вот Григорьев с весьма смущенным видом въезжает на велосипеде в санаторий, а Григорьева снова сидит с сердитым видом в машине, на этот раз у сарая Гертша, и велосипед ее по-прежнему покоится на крыше машины. Но больше всего внимание Григорьева, как заметил Смайли, задержалось на неясной фотографии, сделанной издалека девицами Майнерцхаген. Качество снимка оставляло желать лучшего, но две головы в машине, слившиеся в поцелуе, оказались вполне узнаваемы. Одна из них принадлежала Григорьеву. Другая, прижавшаяся к нему жадным поцелуем, Крошке Наташе.
– Телефон в вашем распоряжения, советник, – спокойно произнес Смайли, видя, что Григорьев затаил дыхание.
А Григорьев так и застыл над последним снимком и, судя по выражению его лица, пребывал в полном отчаянии. «Они не только раскрыли его, – пронеслось в голове Смайли, – они лишили его романтической любви, которую дотоле он хранил в тайне, а теперь она стала всем известна и до нелепости пошла».
Все так же угрюмо и официально Смайли принялся излагать требования, которые Карла назвал бы «оказанием давления». «Другие люди, проводя этот допрос, предложили бы, – высказался Тоби, – Григорьеву выбор, тем самым неизбежно вызвав в нем свойственное русским упорство и склонность к самоуничтожению, то есть, – сказал он, – те самые импульсы, которые могли привести к катастрофе. Другие, – утверждал Тоби, – грозили бы, повышали бы голос, устроили бы спектакль, даже прибегли бы к применению физической силы. Но Джордж, – заключил он, – никогда. Джордж вел себя как скромный чиновник, и Григорьев – подобно Григорьевым во всем мире – воспринимал его как неизбежность, как рок. Джордж вообще не оставил Григорьеву выбора, – рассказывал Тоби. – Джордж спокойно довел до его сведения, что выбора у него нет».
– Важно, советник, учесть, – Смайли словно объяснял требования налоговой инспекции, – какое впечатление произведут эти фотографии в тех местах, где их вскоре станут изучать, если ничего не будет предпринято для того, чтобы этому помешать.
Во-первых, швейцарские власти, которые явно взбеленятся, узнав, что аккредитованный дипломат злоупотреблял швейцарским паспортом, не говоря уже о серьезных нарушениях банковских законов, – сказал Смайли. – Швейцарцы заявят официальный протест в самых сильных выражениях, и Григорьевых на другой день вышлют в Москву, всех без исключения, и они никогда больше не получат поста за границей. А в Москве, – продолжал Смайли, – на Григорьева тоже не очень хорошо посмотрят. Руководству Министерства иностранных дел не слишком понравится его поведение «как в личной, так и в профессиональной сферах». На этом карьера Григорьева закончится. Он станет изгоем в собственной стране, – подвел черту Смайли, – и его семья вместе с ним. Вся его семья.
– Можете представить себе, как будет бушевать Григорьева двадцать четыре часа в сутки на просторах далекой Сибири, – для вящего эффекта добавил он.
При этом Григорьев рухнул в кресло и схватился за голову, словно боялся, что она оторвется.
– И наконец, – добавил Смайли, поднимая глаза от блокнота, хотя всего лишь на миг, а что он там читал, прокомментировал Тоби, одному Богу известно, ибо страницы были разлинованы, но пусты, – и наконец, советник, следует также учесть, какое впечатление эти фотографии произведут на известные органы государственной безопасности.
Тут Григорьев выпустил из рук голову, извлек из верхнего кармана носовой платок и принялся вытирать лицо, но сколько его ни вытирал, пот по-прежнему катился градом. Так же неумолимо, как у Смайли в камере в Дели, когда он сидел напротив Карлы.
Заботясь лишь о том, чтобы с бюрократической точностью довести до сознания Григорьева неизбежное, Смайли снова вздохнул и аккуратно перевернул страницу блокнота.
– Скажите, советник, когда, вы думаете, ваша жена и ваше семейство должны вернуться с пикника?
Продолжая возиться с носовым платком, Григорьев, казалось, его не слышал.
– Григорьева с детьми отправились ведь сегодня на пикник в леса Эльфенау, – напомнил ему Смайли. – У нас есть к вам вопросы, но нам бы не хотелось, чтобы ваше отсутствие вызвало беспокойство у ваших домашних.
- Предыдущая
- 81/93
- Следующая
