Русский Дом - ле Карре Джон - Страница 41

• Предыдущая
• 41/92
• Следующая

– Они советуют пнуть ее ногой, – сказала Катя, и, к своему удивлению, он увидел, что она улыбается.

– Если вы можете улыбаться сейчас, – сказал он, – то как же вы выглядите, когда счастливы?

Но, видимо, сказано это было про себя, потому что она не ответила. Он пнул дверь, она открылась, заскрипев по песку. Ребята засмеялись и вернулись к игре. Он шагнул в темноту, она последовала за ним. Он щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Дверь захлопнулась за ними, и когда он попытался нащупать ручку, то не нашел ее. Они стояли в кромешной тьме, где пахло кошками, луком и растительным маслом, слышались музыка и перебранка – рядом шла чужая жизнь. Он чиркнул спичкой. Высветились три ступеньки, полвелосипеда, проход к грязному лифту. Тут ему обожгло пальцы. На четвертом этаже, сказал Уиклоу. Высматривайте красные знаки. Черт возьми, как я могу в такой темноте высматривать красные знаки? Бог ответил ему бледным светом, сочащимся с верхнего этажа.

– Скажите, пожалуйста, где мы? – вежливо спросила она.

– У моего друга, – ответил он, – он художник.

Он открыл железную дверь шахты, затем – дверцы кабины и сказал: «Прошу вас!», но она уже вошла и стояла, глядя вверх, словно подгоняя кабину.

– Он уехал на несколько дней. Тут можно поговорить спокойно, – сказал Барли.

И снова увидел ее ресницы, влажность ее глаз. Ему хотелось ее утешить, но для этого она была недостаточно печальна.

– Он художник, – повторил он, как будто это подтверждало их дружбу.

– Официальный?

– Нет. По-моему, нет. Не знаю.

Почему Уиклоу не объяснил, в какой манере пишет этот чертов художник?

Он уже хотел нажать на кнопку, но тут в лифт к ним вскочила девчушка в роговых очках, крепко обнимая пластмассового мишку. Она поздоровалась, и Катя ответила, вдруг просияв. Лифт завибрировал и пополз вверх, и кнопки на каждом этаже хлопали, как пистоны игрушечного пистолета. На третьем девочка вежливо сказала «до свидания», а Барли и Катя ответили хором. На четвертом лифт остановился толчком, будто ударившись о потолок, а может, и в самом деле ударился. Барли вытолкнул Катю и выскочил за ней. Перед ними открылся коридор, провонявший запахом младенца, и, может быть, не одного. В конце коридора красная стрелка на глухой стене указывало налево. Они вышли к узкой деревянной лестнице. На нижней ступеньке Уиклоу, скорчившись, как домовой, читал в тусклом свете лампочки увесистую книгу. Он не поднял головы, когда они протискивались мимо, но Барли заметил, что Катя тем не менее уставилась на него.

– Что случилось? Увидели привидение? – спросил он ее.

Расслышала ли она его? Расслышал ли он себя? И вообще, говорил ли он вслух? Они оказались на длинном чердаке. В щелях черепицы виднелись клочки неба, а балки были в помете летучих мышей. На балки была положена дорожка из бревен. Барли взял ее за руку. Ее ладонь оказалась широкой, сильной и сухой. Прикосновение было точно подарок всего ее тела.

Он осторожно двинулся вперед, ощущая запах скипидара и льняного семени и слушая удары неожиданно налетевшего ветра. Потом пролез между двух железных баков и увидел летящую бумажную чайку в натуральную величину – она поворачивалась на нитке, привязанной к стропилам. Он потянул Катю за собой. Позади чайки с водопроводной трубы свисала полосатая занавеска. Если не будет чайки, предупредил Уиклоу, встреча отменяется. Если чайки нет, исчезните. «Моя эпитафия, – подумал Барли. – „Чайки не было, и он исчез“. Он отдернул занавеску и вошел в студию художника, снова потянув за собой Катю. Посреди студии стояли мольберт и обтянутый тканью постамент для натурщика или натурщицы. Диван без ножек щеголял вылезшей набивкой. На одну встречу, сказал Уиклоу. Как и я сам, Уикерс, как и я сам. В скат крыши был врезан самодельный световой люк. На его раме было пятно красной краски. Русские не доверяют стенам, объяснил Уиклоу, ей будет легче разговориться под открытым небом.

К неудовольствию голубей и воробьев, люк открылся. Барли жестом пропустил ее вперед и восхитился плавностью линии ее высокой фигуры, когда она изогнулась. Потом пролез за ней, задев спиной край люка, чего, собственно, ожидал, и чертыхнулся. Они стояли в узком пространстве между двумя крутыми крышами, где едва поместились их ступни. Снизу, с невидимых улиц, доносился шум машин. Катя стояла лицом к нему, почти вплотную. «Давайте поселимся здесь, – подумал он. – Ваши глаза, я, небо». Он тер себе спину, морщась от боли.

– Вы сильно ушиблись?

– Трещина в позвоночнике.

– Кто этот человек на лестнице? – спросила она.

– Он работает у меня. Мой редактор. Он посторожит, пока мы тут беседуем.

– Вчера вечером он был в больнице.

– В какой больнице?

– Вчера вечером после встречи с вами мне нужно было съездить в больницу.

– Вы больны? Зачем вы поехали в больницу? – спросил Барли, перестав тереть спину.

– Неважно. Но он был там. Притворялся, что у него сломана рука.

– Он не мог там быть, – ответил Барли, не веря себе. – Весь вечер, после того как вы ушли, он был у меня. Мы обсуждали русские книги.

Он увидел, как подозрение медленно исчезает из ее глаз.

– Я устала. Вы должны меня извинить.

– Давайте я расскажу вам, что я придумал, а после вы можете все забраковать. Мы поговорим, а потом я приглашаю вас поужинать. Если стражи народа нас вчера подслушивали, то в любом случае ждали чего-то такого. Мастерская принадлежит моему другу-художнику, помешанному на джазе не меньше меня. Я не назвал вам его фамилии, потому что забыл ее, а может, и вообще не знал. Я подумал, мы принесем ему выпить и поглядим его картины, но он так и не появился. Тогда мы отправились ужинать и говорили о литературе и о мире во всем мире. Вопреки моей репутации, я к вам не приставал. Ваша красота внушает мне благоговейный страх. Ну, как?

– Годится.

Полуприсев, он достал бутылку виски и отвинтил колпачок.

– Вы пьете эту дрянь?

– Нет.

– Я тоже. – Он надеялся, что она пристроится рядом с ним, но она осталась стоять. Он налил колпачок доверху и поставил бутылку у ног.

– Как его зовут? – спросил он. – Автора? Гёте? Кто он?

– Это неважно.

– Место его работы? Фирма? Номер почтового ящика? Министерство? Лаборатория? Где он работает? У нас нет времени на лишние разговоры.

– Не знаю.

– Где он теперь? Вы и это мне не скажете, правда?

– Он может быть в разных местах. Это зависит от того, где он в данное время работает.

– Как вы с ним познакомились?

– Не знаю. Я не знаю, что можно вам говорить.

– А что он разрешил говорить мне?

Она запнулась, словно он поймал ее за руку, и нахмурилась.

– Все, что сочту нужным. Я должна вам доверять. Он благороден. Такова его натура.

– Что же вам мешает? (Молчание.) Как, по-вашему, почему я здесь? (Молчание.) По-вашему, мне очень нравится играть в прятки по всей Москве?

– Не знаю.

– Почему вы послали мне книгу, если не доверяете?

– По его поручению. Не я вас выбирала. Он вас выбрал, – невесело ответила она.

– Где он теперь? В больнице? Как вы поддерживаете с ним связь? – Он смотрел на нее в ожидании ответа, а потом предложил: – Попробуйте! Начните говорить и поглядите, как пойдет дело. Кто он, кто вы? Чем он зарабатывает на жизнь?

– Не знаю.

– Кто находился в дровяном сарае в три часа ночи, когда было совершено преступление? (Снова молчание.) Скажите, зачем вы меня втянули в это? Начали вы. Не я. Катя? Это я. Барли Блейр. Я рассказываю анекдоты, подражаю птичьим голосам, пью. Я друг.

Он был очарован серьезностью, с какой она молчала, пристально глядя на него. Он был очарован тем, как слушали ее глаза, и ощущением возвращаемой дружбы всякий раз, когда она прерывала молчание.

– Преступления совершено не было, – сказала она. – Он мой друг. А как его фамилия и чем он занимается, значения не имеет.

Раздумывая над этим, Барли отпил виски.

– Значит, вы обычно оказываете друзьям вот такие услуги? Переправляете на Запад их запрещенные рукописи? (Она и думает глазами, решил он.) А он хоть упомянул вам о ее содержании?

• Предыдущая
• 41/92
• Следующая