Шпион, выйди вон - ле Карре Джон - Страница 55

• Предыдущая
• 55/95
• Следующая

В этот момент его внутреннее состояние можно было сравнить с состоянием ученого, который инстинктивно чувствует, что стоит на пороге открытия, и ждет, что в любую минуту логическая связь обнаружится. Позже в разговоре с Мэнделом он сказал, что это было все равно как «слить все подряд в одну пробирку и с любопытством наблюдать, взорвется или нет». Что особенно привело его в восторг, говорил он, так это то, как кстати пришлось упоминание Гиллема об Аллелайне и его мрачном предупреждении насчет «гнилых фруктов»: иными словами, он искал тот самый «хитроумный узелок», который Карла завязал для того, чтобы развеять подозрения, вызванные письмом Ирины.

Некоторые предварительные открытия, тут же обнаруженные Джорджем, показались довольно любопытными. Во-первых, в девяти случаях, когда Мерлин сообщал «горячую» информацию, либо Поляков был в Лондоне, либо Тоби Эстерхейзи – в срочной заграничной командировке. Во-вторых, на протяжении всего того критического периода после приключения Тарра в Гонконге Поляков пробыл в Москве для проведения неотложных консультаций по культурным вопросам, а вскоре после этого Мерлин выдал один из своих наиболее впечатляющих и сенсационных материалов об «идеологическом вторжении»

Соединенных Штатов, в котором давалась высокая оценка материалов Центра, освещающих деятельность крупнейших американских объектов разведки.

Возвратившись на исходную позицию, Смайли установил также, что одинаково верно и обратное: донесения, которые он отверг на основании того, что они не были непосредственно связаны с произошедшими перед этим событиями, в большинстве своем попадали к ним в те сроки, когда Поляков уезжал в Москву или еще куда-нибудь. И тут он все понял.

* * *

Обошлось без бурных озарений, вспышек света в мозгу, без криков «Эврика!», телефонных звонков Гиллему и Лейкону с возгласами «Смайли – чемпион». Просто тут, прямо перед ним, в документах и заметках, собранных и изученных им, содержалось подтверждение догадки, которую и сам Смайли, и Гиллем, и Рикки Tapp уже выразили в этот день каждый по-своему: между «кротом» Джералдом и источником Мерлином осуществлялось постоянное взаимодействие, отрицать которое больше было невозможно, а пресловутая многоликость Мерлина позволяла ему функционировать в качестве инструмента в руках Карлы с таким же успехом, как и в руках Аллелайна. А может быть, вернее было бы назвать его, размышлял Смайли, направляясь по коридору, перекинув через плечо полотенце и едва не пританцовывая в предвкушении праздничного омовения в ванной, вернее было бы назвать его агентом Карлы?

Что и говорить, в основе всей схемы лежало устройство настолько простое, что своей симметричностью невольно приводило Смайли в искренний восторг. Мало того, оно имело здесь в Лондоне даже свое физическое воплощение: особняк, оплаченный Министерством финансов, все эти шестьдесят тысяч фунтов. Без сомнения, не один обойденный удачей налогоплательщик из тех, кто каждый день проходит мимо этого дома, с завистью взирал на него, уверенный, что никогда себе не сможет позволить такую роскошь, и не подозревающий, что уже заплатил за него. И когда Смайли приступил к изучению содержимого украденной папки с отчетом о «Свидетеле», у него впервые за несколько последних месяцев было легко на душе.

К чести Воспитательницы надо сказать, что она начала беспокоиться о Роуче еще неделю назад, с того самого момента, когда обнаружила его одного в умывальнике через десять минут после того, как его товарищи по комнате ушли завтракать; до сих пор в одних пижамных штанишках, он стоял, склонившись над раковиной, и сосредоточенно чистил зубы. Когда она начала расспрашивать его, что случилось, он лишь отводил глаза в сторону. «Это все его проклятый папаша, – сказала она Тэрсгуду. – Он снова довел его до депрессии». В пятницу она не выдержала: «Вы обязаны написать его матери и сообщить, что у него приступ».

Но даже Воспитательница, при всей ее материнской отзывчивости, не могла представить себе масштабов того ужаса, который охватил Билла после того, что он обнаружил.

Что он, ребенок, мог поделать? Наверное, он был сам во всем виноват.

Наверное, корни всего следует искать в неудаче, постигшей его родителей.

Наверное, не попал бы он в этот переплет, если бы не взвалил на свои хрупкие плечики ответственность за сохранение мира на земле. Роуч-наблюдатель – «лучший наблюдатель во всей школе», если воспользоваться бесценными словами Джима, – оказался в конце концов чересчур наблюдательным. Он был готов пожертвовать всем, чем обладал – своими деньгами, своим альбомом в кожаной обложке с фотографиями родителей, всем, чем угодно, что представляло для него хоть какую-то ценность, – если бы это принесло ему избавление от того знания, которое отнимало все его душевные силы с того самого воскресного вечера.

Он попытался обратить на себя внимание. Поздно вечером в воскресенье, через час после того, как в спальне потушили свет, он с шумом вскочил и, громко топая, убежал в уборную; там он сунул в глотку два пальца и стал тужиться, пока его наконец не вырвало. Однако старший по комнате, который должен был проснуться и поднять тревогу – «Воспитательница, Роуч заболел!», – невозмутимо дрых, несмотря на всю эту возню. Роучу ничего не оставалось, кроме как понуро забраться обратно в постель. На следующий день он подошел к телефону возле учительской, набрал номер местного ресторана, где автоответчик рассказывал меню на текущий день, и стал нашептывать в трубку всякую чепуху в надежде, что директор подслушает и отправит его к психиатру.

Никто не обратил на него никакого внимания. Он попытался смешать в своем мозгу реальное и воображаемое, надеясь уверить себя, будто то, что он увидел, – лишь плод его фантазии. Но каждое утро, когда он проходил мимо Ямы, перед глазами у него тут же возникала сгорбленная фигура Джима, в лунном свете, с лопатой в руках наклонившегося над грядкой; он снова видел у него на лице черную тень от старой широкополой шляпы и слышал, как тот кряхтит каждый раз, когда лопата вонзается в землю.

Да, не стоило Роучу туда ходить, теперь это ясно. И в этом тоже была его вина: свое знание он приобрел путем греха. Он возвращался в школу с другого конца деревни после урока музыки, при этом нарочно шел так медленно, чтобы опоздать к вечерней службе и не встречаться с укоризненным взглядом миссис Тэрсгуд. Вся школа уже была в церкви, все до единого" кроме него и Джима; когда он проходил мимо, то услышал, как они поют M a g n i f i c a t (Magnificat – первое слово духовного гимна во славу девы Марин. LUKE l:

46-55) . Он специально сделал крюк, чтобы пройти по краю Ямы, из которой струился свет из окон Джимова фургона. Стоя на привычном месте, Роуч наблюдал, как за занавешенным стеклом медленно передвигается тень Придо.

Вдруг свет неожиданно погас. Сегодня он ложится рано, одобрительно подумал Роуч. Несколько дней назад Джим, по его мнению, где-то пропадал уж слишком долго: как уехал на своем «алвисе» после игры в регби, так и не вернулся до тех пор, пока Билл не уснул.

Дверь фургона открылась и снова закрылась, и вот Джим уже стоит у овощной грядки с лопатой в руке. Роуч обалдело недоумевал, с чего это ему вдруг вздумалось что-то копать на ночь глядя. Овощей на ужин, что ли? С минуту Джим стоял не шелохнувшись, прислушиваясь к M a g n i f i c a t , затем медленно обвел пристальным взглядом окрестности, посмотрев и туда, где стоял Роуч, однако увидеть его, скрытого в тени бугорков, было невозможно.

Роуч даже хотел окликнуть его, но ему стало стыдно за то, что он не пошел в церковь.

Наконец Джим начал что-то измерять. По крайней мере, так показалось Роучу. Вместо того чтобы сразу начать копать, он опустился на колени у одного нз углов грядки и положил лопату на землю, будто нацеливая ее на что-то, что было скрыто от глаз Роуча, скорее всего, на шпиль церкви. Сделав это, Джим быстро шагнул туда, где лежало лезвие, отметил нужное место, вдавив в землю каблук, поднял лопату и принялся энергично копать. Роуч насчитал двенадцать раз. Затем Джим выпрямился, снова замерев и прислушиваясь. В церкви стало тихо, затем послышалась молитва. Быстро нагнувшись, Джим вытащил из земли сверток, который тут же укутал полами своей байковой куртки. Спустя секунду – значительно быстрее, чем это казалось возможным, – хлопнула дверь фургона и снова зажегся свет. И тут Билл совершил, пожалуй, самый смелый поступок в своей жизни: он на цыпочках спустился в Яму и остановился буквально в метре от кое-как задернутого окошка, встав на кочку, чтобы можно было видеть, что творится внутри фургона.

• Предыдущая
• 55/95
• Следующая