Большая книга ужасов. Millennium - Усачева Елена Александровна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/93
• Следующая

– Обувь проверь, – буркнула Вера Павловна, не поднимая головы от своих бумаг. – И пластыря возьми побольше. Крем от ушибов и натертостей. Вон аптечка лежит, я тебе все собрала. Бери список, там почти у всех разрешение. Покажешь Курицыну, пусть подпишет. И чтобы у всех были головные уборы. В лесу клещи, на открытой местности солнце. Купаться запрещено. Но купальники возьмите. Не будут же они у тебя голышом в речку нырять. Места для купания тебе наш спортивный комментатор покажет. Ну, чего застыла?

Еще бы не застыть! Алена держала в руках список, и в душе у нее рождалось нехорошее предчувствие новой беды. Напротив фамилий стояло магическое слово «разрешено» и не менее магическая закорючка. И только в четырех строчках значилось трагическое «отказ».

– А почему этим нельзя? – ткнула Алена в список пальцем. – Им как раз было бы хорошо проветриться. Мы, можно сказать, из-за них и идем.

– День из изолятора! Нервный срыв! Мать моя, ты хочешь их угробить?

Слово «угробить» неприятно кольнуло. Оно скользкой ящерицей шмыгнуло по телу и скрылось под плинтусом. Алена осторожно подняла голову. Она хорошо помнила этот кабинет. В нем постоянно пахнет резким нашатырным запахом, в трещинках на потолке как будто застрял чей-то крик.

– Почему угробить? Наоборот, спасти. Им надо уйти из лагеря.

Вера Павловна вопросительно посмотрела на вожатую поверх очков.

– Мать моя, а не пропить ли тебе курс глицина? Что-то вы тут все нервные стали. Два года прожили тихо-мирно и вдруг перевозбудились. С тобой-то что, мать моя?

– Ничего, – Алена медленно сложила листок, провела пальцами по сгибу. – Ребята говорят, что видели здесь Канашевич. Моторова и Зайцева в лагере в первый раз. Королев пятый, Кабанов второй. Постников впервые. Почему она выбрала их?

– Мать моя… – Вера Павловна отложила ручку. – Ты это серьезно?

– Полчаса назад Моторова разговаривала с новенькой из первого отряда.

– Какой новенькой? – всполошилась врач, закапываясь в бумаги. – Мне никто не приносил обменную карту…

– У нас нет новеньких. Новенькой была Канашевич. Она приехала через три дня после начала смены.

Маленькая ладонь с пальцами, унизанными перстнями, грохнула о стол. Алена от неожиданности вздрогнула.

– Так! Мать моя… Ты мне это прекращай! Что за фантазии? Перегрелась? Не высыпаешься? Устала? Берешь отгул и едешь домой. Хоть на один день, хоть на два. Но эти фантазии ты мне брось! Привидения у нее здесь бродят! Если бы врачи таскали за собой своих привидений, то они на третий год работы умирали бы! Ты педагог! И работаешь с людьми. А люди – материал хрупкий. К тому же все объяснилось. Канашевич была девушкой неуравновешенной, склонной к суициду. Так и в карте было написано. С твоей стороны ошибки никакой не было. Девочка почувствовала себя плохо, ее положили в изолятор. Никто ж не знал, что она приволочет с собой мешок таблеток! Даже родители тебя не обвиняли, а ты винишь. Запомни! Ты все делала правильно!

– А если неправильно?

– Ты, мать моя, это прекрати! – Вера Павловна снова уселась за стол. – Все! Иди работать. А то без тебя они опять разбегутся. Я их потом в изоляторе держать не буду. И кстати, те, кто завтра не идет в поход, пусть приходят сюда. Я найду, чем с ними заняться. Понаблюдать надо. Не хватало нам еще детей после отдыха возвращать с нервными срывами.

Королев, Кабанов, Моторова, Постников. Это не врач найдет, чем с ними заняться, а они придумают, как быстренько прибить друг друга. Под чьим-то чутким руководством.

Алена вышла в коридор и не удержалась, чтобы не бросить взгляд направо. Двери обеих палат изолятора были призывно распахнуты. Кто же будет болеть в июле месяце, когда жарко, когда солнце, когда есть речка и лес? Палата мальчишек, с втиснутой третьей койкой. Легкий запах хлорки.

Два шага к следующей двери. В затылок словно кто-то дунул. Шея у Алены одеревенела.

Не поворачиваться. Ни в коем случае не поворачиваться. Зло всегда стоит за спиной, только и ждет, чтобы его увидели. Чтобы его испугались.

Единственная кровать в палате была ровно застелена, воздух застоявшийся – здесь давно никого не было. Окно закрыто.

Серое шерстяное одеяло… Прямо у Алены на глазах на этом одеяле отпечаталось чье-то тело. Фантазия дописала шуршащий звук, но его не было. Словно кто-то невидимый и неслышимый подошел и сел на постель. На белоснежной подушке появилась ямка – кто-то оперся на нее острым локотком?

Разболтавшиеся деревяшки в раме кровати скрипнули. Кто-то встал? Кто-то идет к ней?

Ужас льдом сковал легкие, вбил снежный кол в горло.

Бежать! Отсюда!

От кровати до двери четыре шага. Если кто-то к Алене и шел, то уже стоит рядом.

Не закрывать глаза, не закрывать!

И все же она зажмурилась, чтобы представить преследовавшее ее несколько месяцев лицо. Маленькое, с треугольным подбородком, небольшим носиком, тонкой полоской губ. Что хотела? Почему так сделала? Чего ей не хватало? Теперь уже не узнаешь. Записка, как в дурном кино, и тело.

По затылку словно кто ладонью провел, толкнул под локоть.

Алена распахнула глаза. Никого. Только след на одеяле и подушке, только ощущение чужого присутствия.

На негнущихся ногах Алена вышла в коридор. Четверо, говорите? Не получит она ни одного! Если уж кому и идти в поход, так этой четверке!

– Мать моя! Ты еще здесь?

Это уже был перебор. Не прощаясь, не забрав приготовленную к походу аптечку, Алена выбежала из корпуса. Неслась куда-то, ничего не видя и не слыша. Пока не сбила с ног Постникова.

– Ты чего здесь?

Валя улыбнулся. Милый, приветливый мальчик, не без чудинки, но внешне кажется безобидным.

– Ничего, – с готовностью ответил Валя. – Гуляю. – И снова эта лучезарная улыбка. – А в поход всех возьмут?

– Всех! – Алена скомкала листок в кулаке. – Сходи к Виктору Викторовичу Гусеву, спроси о рюкзаках и ковриках.

– А мяч взять можно? – чуть ли не с дрожью в голосе спросил Постников.

– Какой мяч, Валя?! – воскликнула Алена. – Иди отсюда.

Пося послушно поплелся к физруку, прозванному «спортивным комментатором» за одинаковые фамилии с известным диктором. Не успела Алена перевести дух, как на дорожке к изолятору нарисовался Кабанов.

– Саша! – всплеснула руками Алена. – У тебя что-то болит?

Кабанов был готов ответить, что у него душа болит, что он собирается разорвать этот мир пополам, чтобы уничтожить глобальную несправедливость… Но промолчал. Поскреб ногтями шелушащуюся щеку, прикусил губу.

Алена стала разглаживать на ладони список.

Моторова, Королев, Постников, Кабанов. Нет, она не отдаст своих ребят.

– Вот что! Сходи к Вере Павловне и возьми аптечку для похода. Будет говорить, что тебе нельзя завтра с нами идти, соглашайся.

– А я чего, не иду, что ли?

– Идешь. Все идут. Только никому об этом не говори.

И Алена отправилась подписывать списки у начальника лагеря. Матвею она решила открыть свой план вечером.

– Ну и почему бы их не взять? – флегматично согласился напарник. – Возьмем.

– Надо из лагеря выйти без них, чтобы потом они нас догнали.

– Догонят.

– И уважительную причину придумать, понимаешь? – Алена пристально посмотрела в глаза будущему светилу физической культуры. – Чтобы никто не подумал, что они сбежали, и не начали их искать. Каждому свою причину. Понимаешь?

Матвей стоял монументальной скалой. Над танцевальным пятачком стонала музыка, прыгал скупой свет, способный меняться только с желтого на красный и обратно. Дискотечная толпа была пока еще редка и состояла из средних отрядов. В сторонке топтались малыши, под любую музыку танцующие два притопа, три прихлопа. Старшие отряды еще бродили в стороне, нагуливая «аппетит» для танцев. Кривой что-то демонстративно жевал, широко распахивая рот и чавкая. В руках у него была зеленая веточка ботвы – толстый стебелек с резко отходящими во все стороны листочками вытянутой формы с заостренными кончиками и с увядшими, довольно крупными бутонами.

• Предыдущая
• 11/93
• Следующая