Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна - Леблан Морис - Страница 36

• Предыдущая
• 36/37
• Следующая

«Здесь и должен быть выход, — решил он, — тот второй выход, которым он пользуется».

Крик наверху повторился, слабеющий, со стонами и хрипом… Он бегом поднялся по лестнице, выскочил в низкий зал и подбежал к барону. Альтенгейм был в агонии, его шея — в крови. Веревки на нем были разрезаны, но проволока, перетянувшая лодыжки и кисти рук, осталась нетронутой. Не сумев его освободить, сообщник перерезал Альтенгейму глотку.

Сернин со страхом созерцал открывшуюся перед ним картину. С его висков стекал ледяной пот. Он думал о Женевьеве, заточенной, без надежды на помощь — один лишь барон знал, где она содержится.

Стало слышно, как полицейские открывают боковую дверцу из вестибюля. Отчетливо прозвучали их шаги по служебной лестнице. Между ними и им оставалась только одна дверь — в тот низкий зал, в котором он находился. Он запер ее на засов в то самое мгновение, когда они ухватились за дверную ручку. Рядом с ним зиял открытый люк… Это было единственным спасением — внизу оставался запасной выход.

«Нет, — сказал он себе. — Вначале — Женевьева. Потом, если сумею, позабочусь также о себе…»

И, встав на колени, положил руку на грудь барона. Сердце еще билось. Он наклонился еще ниже.

— Ты слышишь меня, не так ли?

Веки умирающего затрепетали. Жизнь не совсем еще в нем угасла. Но чего можно было добиться от этого подобия земного существа? Последняя преграда — дверь в зал — затрещала под ударами. Сернин прошептал:

— Я тебя спасу… У меня есть надежные лекарства… Одно только слово… Женевьева?..

Проснувшаяся надежда, казалось, придала барону силы. Он попытался что-то сказать.

— Отвечай, — требовательно продолжал Сернин, — отвечай, и я тебя спасу… Сегодня получишь жизнь… Завтра — свободу… Отвечай!

Дверь все сильнее шаталась под ударами.

Барон издавал нечленораздельные звуки. Склонившись над ним, в смятении, напрягая всю свою волю, всю свою энергию, Сернин тяжело дышал от безмерной тревоги. Полицейские, неизбежный арест, тюрьма — он об этом теперь не думал. Женевьева… Женевьева, умирающая без пищи, которую одно только слово этого негодяя могло теперь спасти…

— Отвечай! Ты должен!

Он приказывал, молил. Альтенгейм забормотал, словно завороженный, покоренный его властной волей:

— Ри… Риволи…

— Улица Риволи, так? Ты запер ее в доме на этой улице? Какой номер?

Громкий шум… Крики торжества… Дверь рухнула под напором нападающих.

— Хватайте! Хватайте их! — командовал господин Вебер. — Хватайте обоих!

— Номер… Говори же… Если ты ее полюбил… Какой теперь смысл молчать?..

— Двадцать… Двадцать семь… — прошептал барон из последних сил.

На Сернина легли чьи-то руки. Десяток револьверов грозил ему со всех сторон.

Он повернулся к полицейским, которые отступили в невольном страхе.

— Если ты пошевелишься, Люпэн, — закричал господин Вебер, наставив на него оружие, — застрелю!

— Не стреляй, — спокойно сказал Сернин, — нет нужды. Я сдаюсь.

— Фокусы! Еще одна уловка на твой манер!

— Нет, — отозвался Сернин, — я проиграл бой. Ты не имеешь права стрелять: я не защищаюсь.

Он вынул два револьвера, которые бросил на пол.

— Уловки! — повторил господин Вебер с яростью. — Цельтесь в сердце, ребята! При малейшем жесте — огонь! При малейшем слове — огонь!

Вокруг стояло десять его людей. Он добавил еще пятнадцать. Приказал всем наставить оружие. И, торжествуя, дрожа от радости и страха, цедил сквозь зубы:

— Прямо в сердце! В голову! Без пощады! Едва пошевелится! Едва заговорит! Огонь, в упор!

Держа руки в карманах, Сернин невозмутимо усмехался. В двух дюймах от каждого его виска его подстерегала смерть. Пальцы лежали на спусковых крючках.

— Ага! — осклабился Вебер, — какое милое зрелище! На этот раз уж мы попали в яблочко, да так, что тебе не выпутаться, мсье Люпэн!

Он приказал распахнуть ставни широкого слухового окна, по которому дневной свет ворвался в зал, и повернулся к Альтенгейму. Но, к его великому удивлению, барон, которого он считал мертвым, открыл глаза, помутневшие глаза, ужасающие, наполненные небытием. Он посмотрел на господина Вебера. Поискал, казалось, кого-то и, увидев Сернина, затрепетал от ярости. Барон сбрасывал, казалось, оцепенение, внезапно разбуженная ненависть вернула ему отчасти силы.

Он оперся на связанные руки и пытался заговорить.

— Вы узнаете его? — спросил господин Вебер.

— Да.

— Он — Люпэн, не так ли?

— Да… Люпэн…

Сернин слушал, продолжая улыбаться.

— Боже, как все это забавно! — заявил он.

— Хотите еще что-то сказать? — спросил господин Вебер при виде того, как отчаянно беззвучно шевелятся губы барона.

— Да.

— По поводу господина Ленормана, возможно?

— Да.

— Вы заперли его? Где же? Отвечайте…

Всем своим напрягшимся существом, всем безумным взором Альтенгейм указывал стенной шкаф в углу зала.

— Там… Там… — произнес он наконец.

— Ах, ах, мы горим! — усмехнулся Люпэн.

Господин Вебер самолично открыл шкаф. На одной из полок лежал пакет, обернутый черной саржей. Развернув его, он увидел шляпу, небольшую коробку, костюм… Он вздрогнул, узнав оливковый редингот господина Ленормана.

— Ах, проклятые! — воскликнул он. — Они его убили!

— Нет, — подал знак Альтенгейм.

— Тогда как же?..

— Это он… Он…

— Как то есть? Это Люпэн убил шефа?

— Нет.

С яростным ожесточением Альтенгейм продолжал цепляться за жизнь, охваченный жаждой свидетельствовать, обвинять… Тайна, которую ему так хотелось открыть, была уже на устах, но он не мог, не умел уже воплотить ее в слова.

— Давайте, — настаивал тем не менее заместитель шефа Сюрте, — господин Ленорман действительно мертв?

— Нет.

— Он жив?

— Нет.

— Не понимаю… Так что же, это платье? Этот редингот?..

Альтенгейм повернул глаза к Сернину.

— Ага, теперь ясно! — воскликнул Вебер. — Люпэн похитил одежду господина Ленормана и хотел ею воспользоваться, чтобы улизнуть!

— Да… Да…

— Недурно! — кивнул господин Вебер. — Это тоже в его манере. И мы нашли бы в этой комнате Люпэна, переодетого, словно он Ленорман, наверно, еще и связанного… Для него это могло стать спасением. Только он не успел… Именно это вы хотели сказать, не так ли?

— Да… Да…

По взорам умирающего, однако, господин Вебер чувствовал, что в этом деле было еще что-то, что ему открылся еще не весь секрет. В чем дело? В чем скрывалась странная, неисповедимая тайна, которую барон так хотел выдать перед смертью? Он продолжал допрос.

— Но где же сам господин Ленорман?

— Там…

— Как это — там?

— Да…

— Но в этой комнате никого нет, кроме нас!

— Есть… есть…

— Говорите же!

— Есть… Сер… Сернин…

— Сернин! Как! Что такое!

— Сернин… Ленорман…

Господин Вебер подскочил. Его внезапно осенило прозрение.

— Нет, нет, это невозможно, — пробормотал он. Это было бы безумием.

Он с подозрением взглянул на своего пленника. Сернин, казалось, от души забавляется, присутствуя при этой сцене, как посторонний, наслаждающийся перипетиями веселого происшествия и с нетерпением ожидающий развязки.

Утратив последние силы, Альтенгейм во всю длину растянулся на полу. Не испустит ли он дух прежде, чем выдаст ключ загадки, поставленной его туманными речами? Потрясенный нелепой, невероятной догадкой, которой он не мог допустить, господин Вебер опять на него насел:

— Объяснитесь же… Что за этим кроется? Какая тайна?

Тот, казалось, уже не слышал, неподвижный, с угасшим взором. Тогда господин Вебер растянулся рядом с ним на полу и произнес отчетливо, чеканя слова, стараясь, чтобы каждый слог глубоко проник в эту душу, утонувшую уже во мраке:

— Слушайте… Я вас верно понял? Люпэн и господин Ленорман…

Веберу потребовалось немалое усилие, чтобы это сказать, — такой чудовищной показалась ему напрашивавшаяся фраза. Угасающие глаза барона, однако, глядели на него с тревогой. И он завершил, дрожа от возбуждения, словно совершая величайшее кощунство:

• Предыдущая
• 36/37
• Следующая