Сельский священник - де Бальзак Оноре - Страница 26

• Предыдущая
• 26/54
• Следующая

— Здравствуйте, бедные мои дети, — сказал адвокат после того, как приветствовал г-на Бонне, — чем могу вам служить? Вы, может быть, хотите просить, чтобы я затребовал тело вашего брата?

— Нет, сударь, — ответила Дениза, залившись слезами при этой мысли, которая раньше не приходила ей в голову. — Я вернулась, чтобы расплатиться с вами, если только можно оплатить деньгами долг вечной признательности.

— Присядьте же, — сказал адвокат, спохватившись, что Дениза и кюре стоят.

Отвернувшись, Дениза вытащила из-за корсажа два билета по пятьсот франков, приколотые булавкой к ее рубашке, и, протянув их адвокату, села на стул. Кюре бросил на адвоката сверкающий взгляд, который, впрочем, тут же смягчился.

— Оставьте, оставьте эти деньги себе, бедная девочка! Даже богачи не платят так щедро за проигранное дело.

— Сударь, — ответила Дениза. — я не могу послушаться вас.

— Значит, деньги не ваши? — быстро спросил адвокат.

— Простите, — ответила она, взглянув на г-на Бонне, словно желая узнать, не рассердился ли господь на эту ложь.

Кюре не поднял глаз.

— Ладно! — сказал адвокат, оставляя себе один билет в пятьсот франков, а другой протягивая кюре. — Я поделюсь с неимущими. А вы, Дениза, дайте мне взамен этих денег — ведь теперь-то они мои — ваш золотой крестик на бархатной ленточке. Я повешу его у себя над камином в память о самом чистом и добром девичьем сердечке, какое мне случалось встретить за всю мою адвокатскую жизнь.

— О, я отдам его так, без денег! — воскликнула Дениза, снимая и протягивая ему крестик.

— Ну, что ж, сударь, — сказал кюре, — я возьму эти пятьсот франков затем, чтобы перенести тело бедного мальчика на монтеньякское кладбище. Бог, конечно, простил его, и Жан сможет восстать вместе со всей моей паствой в день страшного суда, когда праведники и раскаявшиеся грешники будут призваны одесную отца.

— Согласен, — сказал адвокат.

Он взял Денизу за руку и привлек к себе, чтобы поцеловать ее в лоб; но на самом деле у него была другая цель.

— Дитя мое, — прошептал он, — ни у кого в Монтеньяке нет билетов по пятьсот франков. Немного их и в Лиможе. Без банкового учета никто их не получает. Значит, деньги эти вам кто-нибудь дал. Вы не скажете, кто их дал, и я вас об этом не спрашиваю. Но выслушайте меня: если у вас остались еще в городе дела, касающиеся бедного вашего брата, будьте осторожны! За господином Бонне, за вами и вашим братом неотступно будут следовать сыщики. Всем известно, что семья ваша уехала. Как только узнают, что вы здесь, за вами начнут наблюдать, незаметно для вас самих.

— Увы! — сказала она. — Больше мне здесь делать нечего.

«Она осторожна, — подумал адвокат, провожая Денизу. — Ее научили, но она и сама неглупа».

В последних числах сентября, в теплый, словно летний день епископ давал обед городским властям. Среди приглашенных были королевский прокурор и прокурор суда. Горячие споры оживляли общество, и вечер затянулся несколько дольше обычного. Играли в вист и в триктрак — любимую игру всех епископов. Около одиннадцати часов королевский прокурор вышел погулять на верхнюю террасу. Остановившись на углу, он заметил свет на острове, который однажды вечером привлек внимание аббата Габриэля и епископа, одним словом, на острове Вероники. Этот огонек напомнил ему о до сих пор не выясненной тайне преступления, совершенного Ташроном. Прокурор недоумевал, кому понадобилось зажигать в такой час огонь на реке. Внезапно та же догадка, что поразила епископа и его секретаря, вспыхнула в его сознании так же ярко, как пылавший вдали костер.

— Все мы были изрядными глупцами! — воскликнул он. — Теперь сообщники в наших руках.

Он вернулся в салон, разыскал г-на де Гранвиля, сказал ему на ухо несколько слов, и оба исчезли. Но аббат де Растиньяк, из вежливости последовавший за ними, увидел, как они направились на террасу, и тоже заметил костер на берегу острова.

«Она погибла», — подумал он.

Посланцы правосудия прибыли слишком поздно. Дениза и Луи-Мари, которого Жан в свое время научил нырять, все еще находились на берегу Вьены в указанном Жаном месте. Луи-Мари Ташрон успел уже нырнуть четыре раза, всякий раз выуживая из воды по двадцать тысяч франков золотом. Первая сумма находилась в фуляре, связанном всеми четырьмя концами. Фуляр был тут же выжат и брошен в заранее разожженный большой костер. Дениза не отходила от огня, пока фуляр не сгорел дотла. Вторая сумма была завернута в шаль, а третья — в батистовый носовой платок. В тот момент, когда Дениза бросала в костер четвертую обертку, подоспевшие вместе с полицейским комиссаром жандармы схватили эту важную улику, которую девушка уступила им, не проявив ни малейшего волнения. То был носовой платок, и на нем, несмотря на долгое пребывание в воде, еще сохранились следы крови. Допрошенная тут же Дениза сказала, что, следуя наказу своего брата, она вытаскивала из воды похищенное золото. Комиссар спросил, почему она сжигала обертки. Она ответила, что выполняла поставленное братом условие. Когда ее спросили, во что были завернуты деньги, она смело ответила, ничуть не кривя душой: в фуляр, в батистовый платок и в шаль.

Носовой платок, который удалось захватить, принадлежал ее брату.

Эта ночная рыбная ловля и сопровождавшие ее обстоятельства наделали много шуму в городе Лиможе. Особенно шаль подтверждала уверенность в том, что Ташрон совершил преступление ради любви.

— Даже после своей смерти он оберегает ее, — сказала одна дама, узнав о последних разоблачениях, так ловко сведенных на нет.

— Быть может, и есть в Лиможе муж, который не досчитается одного фуляра, но ему придется молчать, — с улыбкой заметил главный прокурор.

— Мелочи туалета так легко могут скомпрометировать, что отныне я каждый день стану проверять свой гардероб, — улыбнулась старая г-жа Перре.

— Кому же принадлежат маленькие ножки, следы которых были так тщательно затерты? — спросил г-н де Гранвиль.

— Ах, может быть, совсем безобразной женщине! — отозвался главный прокурор.

— Она дорого заплатила за свой проступок, — заметил аббат де Гранкур.

— Знаете ли, о чем говорит это дело? — воскликнул г-н де Гранвиль. — Оно показывает, как много потеряли женщины после революции, смешавшей все социальные сословия. Подобную страсть можно встретить теперь только у человека, который знает, что между ним и его возлюбленной лежит пропасть.

— Вы приписываете любви слишком много тщеславия, — возразил аббат Дютейль.

— А что думает госпожа Граслен?

— О чем же может она думать? Она родила, как предсказывала, во время казни и с тех пор ни с кем не виделась, она тяжело больна, — ответил г-н де Гранвиль.

В это время в другом лиможском салоне происходила сцена почти комическая. Друзья супругов де Ванно пришли поздравить их с получением наследства.

— Что и говорить, надо было помиловать этого беднягу, — сказала г-жа де Ванно. — Любовь, а не корысть довела его до убийства; сам он был человек не порочный и не злой.

— Он был так деликатен! — добавил г-н де Ванно. — Знал бы я, где его семья, я бы отблагодарил их. Славные люди эти Ташроны.

Тяжелая болезнь после родов принудила г-жу Граслен долгое время провести в полном уединении, не поднимаясь с постели. Когда в конце 1829 года она поправилась, муж рассказал ей, что намерен заключить весьма значительную сделку. Герцог Наваррский собирался продавать монтеньякский лес и окружавшие его невозделанные земли. Граслен до сих пор еще не выполнил пункт брачного контракта, обязывающий его вложить приданое жены в земельную собственность; он предпочитал держать эту сумму в банке и уже удвоил ее. При этом разговоре Вероника, будто припомнив название Монтеньяк, попросила мужа выполнить обязательство и приобрести для нее эту землю. Г-н Граслен пожелал встретиться с кюре Бонне и навести у него справки о лесе и землях, которые хотел продать герцог Наваррский, ибо он предвидел, что борьба, разжигаемая принцем Полиньяком между либералами и Бурбонами[19], будет жестокой. Герцог не ожидал счастливого исхода, вот почему он был самым яростным противником государственного переворота.

• Предыдущая
• 26/54
• Следующая