Выбери любимый жанр

Ле-цзы (перевод В.В. Малявина) - Ле-цзы - Страница 2

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Баранья печень превращается в вещество дигао. Кровь людей и коней превращается в блуждающие огоньки; сокол превращается в ястреба, ястребы превращаются в кукушек, а те в свое время снова становятся соколами. Ласточки превращаются в устриц, кроты — в перепелов, сгнившие тыквы — в рыб, порей — в петушиный гребень, старый баран — в обезьяну, рыбья икра — в насекомых.

В «Книге Желтого Владыки» говорится:

«Когда тело движется, оно приводит в движение не тело, а тень. Когда раздается звук, он рождает не звук, а эхо. Когда Небытие претерпевает перемену, оно рождает не Небытие, а нечто наличествующее».

То, что обладает формой, неизбежно придет к своему концу. Наступит ли конец для Неба и Земли? Они прекратят свое существование вместе со мной. Но неведомо, прекратится ли когда-нибудь сам конец. Наступит ли когда-нибудь конец Пути, если у него отродясь не было начала? Как прекратится то, что по сути не существует?

Все рожденное возвращается в нерожденное. Все обладающее формой возвращается в бесформенное. Но нерожденное в сущности — это не то, что никогда не рождалось, а бесформенное — это не то, что никогда не имело формы. Все рожденное должно неизбежно прийти к своему концу. Все, что кончается, не может избежать своего конца, подобно тому как все, что родилось, не может избежать своего рождения. Следовательно, желать жить вечно и никогда не приходить к своему концу есть великое заблуждение относительно своей судьбы.

Дух принадлежит Небу, кости принадлежат Земле. То, что принадлежит Небу, чисто и рассеянно. То, что принадлежит Земле, осязаемо и слеплено воедино. Когда дух покидает тело, то и другое возвращаются к своему подлинному состоянию. Вот почему души умерших называют «гуй», ибо «гуй» означает «возвратиться домой»: они возвратились в родной дом [6].

Желтый Владыка сказал:

«Когда дух мой выйдет в свою дверь, а мои кости вернутся к корню, из которого они выросли, что останется от меня?»

От рождения до смерти человек проходит через четыре великие перемены: детство, молодость, старость и смерть. В детстве его энергия сосредоточенна, а воля собрана воедино — вот предел душевной гармонии. Ничто не способно причинить ему ущерб, ничто не может добавить ему силы. В молодости его кровь кипит, страсти и замыслы бурлят в нем. Окружающие соперничают с ним, так что его жизненные силы тают. В старости его желания и помыслы слабнут и его тело ищет покоя. Никто не стремится опередить его, и, хотя он не достигает совершенства, присущего детству, его состояние намного улучшается. А когда он умирает, он обретает покой и достигает предела своего бытия.

Когда Конфуций странствовал по горе Тайшань, он увидел Жупа Цици, который бродил по равнине в одеждах из шкур, подпоясанный простой веревкой, и напевал песню, подыгрывая себе на лютне.

— Уважаемый, отчего вы так веселитесь? — спросил его Конфуций.

— О, у меня есть много причин для веселья! — ответил Жун Цици. — Среди всех вещей в этом мире человек — самое драгоценное, а я имею счастье родиться человеком. Вот первая причина для веселья! Из двух полов мужчины ценятся выше, чем женщины, а я имею счастье родиться мужчиной. Вот вторая причина для веселья! Среди родившихся на этот свет многие не живут и дня или месяца и никогда не выходят из пеленок, а я уже прожил девяносто лет. Вот моя третья причина для веселья! Для всех людей бедность — это судьба, а смерть — конец существования. Я принимаю свою судьбу и спокойно ожидаю конца, о чем же мне беспокоиться?

— Прекрасно! — воскликнул Конфуций. — Вот человек, знающий, как быть довольным в этом мире.

Когда Линь Лэй уже прожил на свете без малого сотню лет, он в разгар весны надел меховую шубу и пошел по полю, распевая песни и подбирая колоски, оставшиеся на брошенной ниве. Его заметил издали Конфуций, ехавший в то время в царство Вэй. Повернувшись к ученикам, Конфуций сказал им:

— С этим стариком нужно поговорить. Пусть кто-нибудь подойдет к нему и заведет с ним разговор.

Цзы-Гун предложил свои услуги. Он настиг Линь Лэя у самой кромки поля, взглянул на его лицо и, вздохнув, спросил:

— Неужели вы ни о чем не сожалеете? Вы поете, подбирая в поле колоски.

Линь Лэй не остановился и даже не прекратил петь. Тогда Цзы-Гун пошел за ним следом, повторяя свой вопрос. Наконец Линь Лэй обернулся и сказал:

— О чем же мне сожалеть?

— Вы, уважаемый, в юности не пеклись о добронравном поведении, в зрелые годы не стремились к успеху, в преклонном возрасте не имеете ни жены, ни детей, а смерть ваша уже близка. Какое же счастье привалило вам в жизни, что вы поете, подбирая в поле колоски?

— Причины для радости у меня такие же, как у всех людей, — ответил с улыбкой Линь Лэй. — Но люди так часто делают их причинами своих забот. В молодости я не радел о благонравном поведении, а в зрелые годы не стремился к успеху — вот почему я смог прожить так долго. В преклонном возрасте у меня не было ни жены, ни детей, а смерть моя уже близко — вот почему я могу радоваться жизни сейчас.

— Но человеку свойственно держаться за жизнь и бояться смерти. Отчего же дума о смерти вас радует?

— Смерть — это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились. Как же могу я знать, что, умерев сейчас здесь, я не буду рожден где-нибудь еще? Откуда мне знать, не является ли моя любовь к жизни заблуждением? Откуда мне знать, что моя смерть не будет лучше моей жизни?

Цзы-Гун выслушал эти слова, но не понял их смысла. Он вернулся и пересказал их Конфуцию.

— Я знал, что этот человек достоин разговора, — сказал Конфуций. — Так оно и есть. Он постиг кое-что, но не постиг всего [7].

Цзы-Гун устал учиться и сказал Конфуцию:

— Я хочу отдохнуть.

— В жизни нет отдыха, — ответил Конфуций.

— Значит, мне не суждено обрести покой?

— Нет, ты найдешь его. Взгляни на тот могильный курган, такой величественный, такой могучий, и ты поймешь, где ждет тебя покой!

— Воистину смерть велика! — воскликнул Цзы-Гун. — Благородный муж обретает в ней отдохновение, заурядный человек покоряется ей.

— О, ты все понял, Цзы-Гун! Люди понимают радость жизни, но не ее пошлость, печаль старости, но не ее безмятежность, ужас смерти, но не ее упокоение.

Янь-цзы сказал:

— Как хорошо люди древности понимали смерть! Достойные мужи находили в ней отдохновение, презренные покорялись ей.

В смерти наши жизненные свойства достигают своего предела. Древние называли умершего «вернувшимся к началу». Говоря, что умерший «вернулся к началу», они давали понять, что живые — странники в этом мире. Странник, который забыл вернуться назад, не знает, где его дом. А того, кто не знает, где его дом, весь свет осудит. Но когда все люди забывают про свой дом, то уже некому осудить их. Положим, некто ушел из своей родной деревни, покинул своих родичей, презрел свои семейные обязанности ради того, чтобы скитаться где-то на чужбине, — что можно сказать о таком человеке? Люди в мире наверняка назовут его глупцом и недотепой. Положим, что некто гордится собой, выставляет напоказ свои способности и умение, добивается славы и почета и не может удержаться от того, чтобы не хвастаться на виду у всего света, — что можно сказать о таком человеке? Люди наверняка сочтут его умным и достойным уважения. Оба этих человека не правы, однако же люди будут порицать одного и хвалить другого. Только мудрец знает, кого следует порицать, а кого хвалить.

Ле-цзы спросили:

— Почему ты ценишь пустоту?

— В пустоте нет ничего ценного, — ответил Ле-цзы. — О ней нельзя так говорить. Просто нет ничего лучше покоя, нет ничего лучше пустоты. В покое, в пустоте находишь место, где жить. А давая и отбирая, мы теряем место, где жить. Тот, кто, совершив ошибку, начинает играть в «человечность» и «справедливость», не вернет потерянного.

вернуться