Еще жива - Шарай Владислав - Страница 27

• Предыдущая
• 27/71
• Следующая

Мне нет дела, потому что я здесь.

Порт в Бриндизи являет собой кладбище. Огромные стальные киты, покинутые своими экипажами, сидят на мелкой из-за отлива воде. Некоторые завалились набок, рискуя набрать воды в трюмы и уйти на дно. Суда поменьше качаются на волнах, как бутылочные пробки. Прибой увлекает их то к берегу, то от берега, словно забавляясь. Мягкие шлепки воды о пристань как звуковое сопровождение этому движению. В носу щекочет соль, ее щелочной привкус ощущается на языке.

— Куда теперь? — бросает швейцарец.

Я прикрываю ладонью глаза от дождя. Попав в город после того, как мы долгое время старательно избегали другие населенные пункты, я испытываю перенасыщение зрительными впечатлениями. Я пока еще не могу упорядочить детали, составляющие общую картину. Город охвачен бетонной ладонью гавани. Я шагаю вдоль воды, пытаясь расчленить панораму на удобоваримые фрагменты.

Я ничего не знаю о судне, на встречу с которым сюда пришла, кроме его названия. В растерянности я хожу туда-сюда, пытаясь разобрать слова. Слишком много кириллических и греческих знаков, слишком мало латинских.

Он тоже ходит, заглядывает в пустое здание морского вокзала позади нас.

— Где?

Лиза, раздумывая, к кому примкнуть, стоит под дождем, вместо того чтобы спрятаться под крышу.

— Я не знаю.

— Ты привела меня сюда и теперь заявляешь, что ничего не знаешь.

— Я не просила тебя идти сюда.

— Вы были бы уже мертвы без меня. Глупые обе. Тупые, безмозглые бабы.

Я ухожу от него. Так надо. Иначе я сделаю что-нибудь такое, с чем потом не смогу жить. А для меня это важно, я должна быть в состоянии жить со своими поступками. Мои мысли — это совсем другая история. Они принадлежат только мне и никого не ранят, кроме меня. Во внешней реальности я взламываю автомат по продаже разной мелочевки в здании вокзала с помощью стула и выгребаю из него все содержимое, делю его на три маленькие кучки: для Лизы, для швейцарца и для себя. Забираю свое и сажусь на пристани по-турецки, не обращая внимания на дождь. Все, что сейчас меня волнует, — это корабль и то, будет ли он здесь, как обещано, или нет.

Они тоже ждут, но без той самоотверженности, которая есть у меня. Швейцарец потащил Лизу в портовое здание, и она не протестует. Поздним вечером мы сидим все вместе, едим чипсы и пьем теплую газировку.

— Скажи одно лишь слово, и я заставлю его оставить тебя в покое.

— Я должна.

— Нет никакого «должна». По крайней мере сейчас.

— Что, если у меня больше никогда никого не будет?

— У тебя, возможно, будет кто-нибудь, кого ты полюбишь.

— Ты не можешь этого знать, — говорит она, опустошая пакетик. — Правда?

— Нет, не могу. Но я надеюсь.

Она показывает на свой отсутствующий глаз.

— Кто меня такую полюбит?

— Англичанка! — зовет он, и она с готовностью оборачивается к нему.

Я собираю остатки еды и мусор и засовываю их в почти полную мусорную урну в здании вокзала. Я успеваю уйти от Лизы на два шага, прежде чем меня тащит назад, к мусорному контейнеру, некий инстинкт собирателя, унаследованный от предков, кое-что знавших в деле выживания. Обеими руками я роюсь в отбросах в поисках чего-нибудь полезного, какой-нибудь имеющей значение безделушки. Но ничего нет. Только пустая упаковка и старые газеты, которые я все равно не в состоянии прочесть.

Несколько дней пришли и ушли, сложившись в целую неделю. За ней прошла еще одна, а от Ника по-прежнему не было вестей. Но я каждый вечер беру телефон, наполовину набираю его номер, прежде чем положить его назад на базу.

У него есть мой номер. Он мог бы и сам позвонить.

Это дурацкое правило, в которое я никогда не верила, да и сейчас не верю. Я просто повторяю, чтобы отогнать свой подлинный страх и мысли о том, что Ник умер.

Я беру телефон, набираю четыре из семи цифр, нажимаю отбой.

Он мог бы и сам позвонить.

Первый день перетекает во второй, а я продолжаю бодрствовать. «Элпис» придет. Я знаю это наверняка. Он должен прийти. Мне нужно что-то, что придаст смысл всему происходящему. Я не могла пройти весь этот путь зря.

Швейцарец выходит развязной походкой, вглядывается в море. Его лицо тверже бетона, на котором мы стоим.

— Твой корабль не придет.

— Придет.

— Ты глупая мечтательница. Полагаю, ты веришь в такие вещи, как любовь, нравственность, бесстрашие. Женщины наподобие тебя сидят и ждут, когда явится мужчина и спасет их от всех невыразимых ужасов мира. Ты не способна ни на что, кроме как сидеть дома и толстеть, стряпая еду и производя на свет рты, которые земля уже не в состоянии прокормить. А чего ради? Из-за какой-то непонятно на чем основанной веры в то, что ты особенная, что ты любима, что ты что-то для кого-то значишь. Ты ничего не значишь, американка. Ты совершенное ничто. Пыль.

— Он будет здесь.

Плевок летит из его рта: мокрый прозрачный комок с желтой серединой. Похож на яйцо.

Мысль в голове возникает до того, как я успеваю ее загасить: «Надеюсь, что ты болен».

Швейцарец правильно прочитывает выражение, появившееся на моем лице.

— Я не болен. Болезнь для слабаков.

Я ухожу, чтобы найти Лизу. Она наверху, на одной из наблюдательных вышек для спасателей, — сидит на голой металлической раме и «смотрит» вдаль.

— Слушаешь прибой?

— Нет, там идет корабль. — Она показывает рукой в сторону моря, мой несчастный слепой впередсмотрящий.

Мое страстное желание так велико, что поначалу мне трудно поверить в ее слова. Я слишком сильно этого хочу. Потом я кидаюсь к воде, шлепаю ботинками по волнам и отчаянно вглядываюсь в просветы между судов. И я его вижу. «Элпис»,[28] старая потрепанная развалина, входит в порт. Моя единственная надежда.

Силы покидают меня. Я чувствую, как все внутри подламывается, и я, опустившись на корточки и упершись одной рукой в землю, подобно нелепой треноге, стараюсь не упасть.

Челюсть швейцарца вздрагивает, словно механизм часовой бомбы.

— Я же тебе говорила, — бросаю ему. — Я же говорила…

Ваза сопротивляется мне.

Но не молотку, взятому напрокат.

Хруст, черепки, осколки. Кости.

«Элпис»… Ничего особенного: ярко-красные заклепки, острый нос, режущий морскую гладь на две пенистые волны. Этому судну не нужны рекомендации, не нужны вычурные украшения, чтобы показать, что гавань принадлежит только ему, поскольку оно единственное, на котором теплится жизнь. На борту пассажиры, они ждут на палубе и наблюдают. Я приставляю ладонь козырьком к глазам и ищу дружественные лица, но не нахожу ничего, кроме отражения своей собственной печали.

Капитан сходит на берег, трап дрожит от его тяжелых шагов.

— Вам нужно в Грецию?

Его усы вздымаются, когда слова пробиваются сквозь их щетину.

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, но вы должны будете заплатить.

То, что раньше было деньгами, теперь ничего не стоит, да и нет их у меня в любом случае. Все, что я могу предложить, — это душевный покой, расслабление и побег от реальности. Все в одной маленькой белой таблетке. Он знает, что это такое. Жадность в глазах капитана выдает его голод, когда я вытаскиваю блистер из кармана и расплачиваюсь с ним за себя и за Лизу.

Он кивает, сделка заключена. Я подхватываю свои вещи, чтобы бежать, бежать, бежать искать Ника.

Я и швейцарец смотрим друг на друга.

— Здесь мы скажем друг другу «до свидания». Лиза!

— Я тоже еду, — говорит он.

— Нет.

— Мир свободен. Я могу ехать куда захочу, даже паспорт для этого не нужен. Кто ты такая, чтобы решать, что мне делать? Ты — никто.

Мы прожигаем друг друга взглядами. В его глазах я вижу пустыню, где ничто не сможет выжить. Я первая не выдерживаю и отвожу взгляд.

• Предыдущая
• 27/71
• Следующая