Еще жива - Шарай Владислав - Страница 51

• Предыдущая
• 51/71
• Следующая

— Это хорошо, — говорит он. — Это здоровые чувства.

— Я не сумасшедшая. Но если я не сумасшедшая, почему я себя чувствую как сумасшедшая?

Спустя некоторое время Моррис говорит:

— Он хочет тебя.

Между нами стоят, испуская пар, две чашки кофе.

— Я не хочу подвергать себя риску любви к нему.

— А кто говорит что-либо о любви?

— А что это тогда?

Она смеется.

— Ты тоже его хочешь.

Я втягиваю в себя кофе, наполняю рот нестерпимо горячей жидкостью и поэтому не могу сказать: «Хочу».

Переезд в бывшую школу-интернат не более чем формальность. Ник и Моррис помогают мне перенести те немногие вещи, без которых я не могу обойтись. Одежда, документы, простое золотое кольцо, которое Сэм надел на мой палец в день нашей свадьбы. Теперь я о нем почти не вспоминаю, и это вызывает во мне чувство стыда. Я могла бы рассказать об этом Нику, но не хочу обнажаться перед ним полностью. Моя душа не газета, которую можно взять и прочесть.

Я выбираю себе комнату на втором этаже. Это помещение никогда не видело вазы.

В этом мире, преисполненном смерти, по-прежнему что-то рождается: мифы, легенды, ужасающие истории. Людскому воображению нынче не приходится сильно напрягаться, изобретая страшилки.

Луна снова превратилась в узкую изогнутую полоску. Она растет и убывает, не обращая внимания на планету под ней. Она — рассеянный страж и ненадежный друг, разгоняющий приливы и отливы и отрицающий, что сделан из сыра.

Вечером цыгане собираются вокруг костров. Мясо и овощи шкворчат над пляшущими языками пламени. Одинокий аккордеон отгоняет прочь дикие звуки ночи. После трапезы музыка становится заразительной…

«Белый конь» идет к вам.

…захватывая одного за другим, пока почти все не присоединяются к песне. Когда новая песня сменяет предыдущую, одни голоса выбывают и на их место приходят другие. Эти люди никогда не слышали о караоке и о телепередачах типа «Мы ищем таланты». Они поют, потому что любят петь, это их способ самовыражения, пища для души.

Потом голоса начинают выводить другие узоры, звучат истории, не положенные на музыку. У этих многократно рассказанных повествований свой ритм. Плавность речи. Камни, отполированные миллионами приливов.

— Мне скоро нужно уходить, — сообщаю я Янни.

— Женщины говорят, что вы родите своего ребенка здесь.

— Я тут и так уже сильно задержалась.

Я качаю головой, чувствуя хлещущие кнутами волосы.

— Я должна продолжить свой путь на север.

Он склоняет голову. Это его характерное движение. Знак того, что он не понял.

— Север — это наверх.

— По дороге?

— Да.

— Путь на север небезопасен.

— Везде небезопасно.

— Нет. Послушай его рассказ, — говорит Янни.

Он кивает на человека, который сидит в центре собравшихся у костра соплеменников. Крепкого телосложения, невысокий, но широкоплечий, этот мужчина занимает все доступное пространство вокруг себя, защищая его широкими жестами, расставляющими акценты в повествовании.

Янни переводит на ломаный английский:

— Он говорит про Дельфы. Вы знаете Дельфы?

По правде сказать, все, что я знаю относительно Дельф, это знаменитый дельфийский оракул, но, несмотря на это, утвердительно киваю.

Парень несколько секунд слушает, прежде чем продолжить. Цыган прижал руки к телу, ссутулился, втянул шею. Из напряженных голосовых связок вырывается сдавленный звук.

Он говорит о Медузе — женщине со змеями вместо волос на голове и взглядом, который обращает в камень любого, кто посмотрит ей в глаза. Персей отрубил ей голову, и из ее шеи выпрыгнули Пегас — белоснежный крылатый конь и брат его, великан Хрисаор. В греческой мифологии много существ, рожденных из частей тела, для этого совсем не предназначенных.

Всеобщее настроение стало более мрачным. Ходят слухи, поведал цыган, что горгона Медуза возродилась. Будто бы она живет в лесу, неподалеку от Дельф, превращая в камень любого, кто осмелится взглянуть ей в глаза. Лес полон статуй, которые раньше были людьми, со своими надеждами и мечтами, имели семьи. Все, что не обращено ею в камень, она пожирает. Основная дорога на север, идущая вдоль побережья, была разрушена землетрясением. Теперь единственный, но опасный путь на север проходит через Дельфы, сквозь владения этой современной Медузы.

— Видите? Очень опасно.

Питающаяся человеческим мясом женщина превращает людей в каменные столбы. Год назад я бы посмеялась, услышав нечто подобное, но не сейчас.

— Ее кто-нибудь видел?

Янни задумывается.

— Многие. Мой дядя. Он видел, как она несла дрова, и быстро убежал. Не идите на север. Это плохо. Оставайтесь здесь.

Я слишком тут задержалась. Скоро нужно уходить. Я должна найти Ника до того, как наш ребенок появится на свет.

Ник составляет список. Он всегда это делает.

— Вы берете на себя вину, которая не является вашей, — говорит он. — Вы не несете за это ответственности.

— Я открыла вазу.

— Люди умирали и до этого.

— Я знаю.

— В таком случае брать на себя ответственность нелогично. Поуп сделал бы это в любом случае: с вами или без вас.

— Я знаю.

Он опять что-то пишет. Что именно — я не знаю.

— Вы спите?

— Да.

Он поднимает на меня глаза, проверяя, не лгу ли я. Ничего подозрительного не находит.

— Что вы сейчас пишете?

— Сейчас?

— Это не может быть список покупок. Теперь нечего покупать.

— Это список, — говорит он, — всех тех хороших вещей, которые у меня все еще есть.

— Например?

— Например, вы.

— Почему я?

— Я напишу вам список.

Мое тело набирается сил, живот округляется. Мое дитя лягается в вязкой жидкости, ничего не зная о людских грехах. Оно никогда не узнает мир целиком, а только лишь осколки того, что когда-то было цивилизацией. К отсутствующему Богу я не обращаюсь. Вместо этого я возношу свои молитвы тем, кто когда-либо правил в этих землях. Я прошу безопасного места, чтобы вырастить своего ребенка, места, где было бы достаточно пищи для растущего организма и здоровых людей, которые станут ему учителями. Я хочу, чтобы мой ребенок знал, кем мы когда-то были, как мы боролись за становление человечества.

Теперь я существо с тремя пульсами: своим собственным, моего ребенка и его отца. Все три бьются ровным ритмом в моей душе. Если бы он был мертв, я бы чувствовала пустоту в своем сердце.

Я должна идти.

Война не столько завершается, сколько просто сходит на нет.

Наши мужчины и женщины возвращаются домой, где их ожидает забвение. Никто не встречает их на пристанях и в аэропортах, за исключением немногочисленных журналистов, задающих вопросы, ответы на которые им неинтересны — они бы предпочли быть дома, в обществе тех, кто еще остался в их умирающих семействах.

Один из них, тот, что понаглее, сует микрофон под нос кашляющему капралу, который выглядит таким юнцом, что у него, наверное, еще и волосы не выросли вокруг члена.

— Вы рады возвращению?

Солдат останавливается. Он слишком худ, слишком устал и измотан войной, чтобы соблюдать правила хорошего тона.

— Рад?

— Что вернулись домой.

— Вся моя родня мертва, черт возьми. Какая тут радость может быть, по-вашему?

— Как…

— Я просто хочу чизбургер, мать его.

— Как вы полагаете, мы победим?

Капрал кидается на него, хватая за горло, и они оба валятся на землю.

— Я… просто… хочу… чертов… чизбургер!

Каждое слово он подчеркивает ударом головы журналиста о бетон. Осколки костей черепа валятся в расползающуюся лужу крови.

Никто не пытается его остановить. Никто ничего не говорит ему, только кто-то бормочет:

• Предыдущая
• 51/71
• Следующая