Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/107
• Следующая

Мы прошли еще немного, совсем устали и решили в первом попавшемся селе проситься ночевать. Но такую массу народа, ежедневно проходящую через село, нельзя ни накормить, ни устроить на ночлег, ни обогреть. И, сознавая это, люди просились в избу только в исключительных случаях. А так как исключительных случаев было много — заболел человек, обморозился, то все хаты были заняты, и хозяйка на просьбу пустить переночевать приглашала к себе, говоря:

— Дивитесь, уже скилько тут. Як шо помиститесь, то зоставайтесь.

Мы ткнулись в одну, другую хату и, поняв, что с ночлегом безнадежное дело, испугались: неужели придется оставаться на улице? Одна женщина, заметив нашу растерянность, посоветовала:

— Вы, хлопчики, пойдить до клуба, там завжды ночують. Ще рано, и там народу, мабуть, не багацько.

В клубе одни голые стены да на полу солома. Людей, правда, было много, но место найти можно.

Мы подняли на руки санки и осторожно, чтобы не наступить на ноги лежащим, прошли в глубину зала, подальше от дверей. Здесь в уголке лежал старик и дымил табаком. Заметив, что мы никак не выберем себе места, он дружелюбно сказал нам:

— Садитесь, ребята, вот здесь. — Старик подвинулся, освобождая рядом с собой место. — Тут не дует. Соломы побольше под себя подложите — и будет хорошо. — Голос у старика был совсем молодым.

Мы обрадовались его приглашению и сели возле приветливого старика.

Я чувствовал себя совсем разбитым. Не хотелось ни есть, ни пить. Я очень боялся: вдруг заболею, что тогда со мной будет делать Митька? Не имея сил сдерживаться от боли во всем теле, я тихо стонал, кряхтел и беспокойно ворочался. Старик посоветовал мне лечь навзничь, а ноги поднять вверх, положив их на санки. Я послушался, и действительно стало немного легче.

Митька лег так же, как и я, задрав ноги, продолжая беседовать со стариком, который спросил, откуда мы, и, узнав, что мы идем, сами не зная куда, покачал головой.

— Трудное дело. Видели, сколько народу идет? И все хотят есть, — Он помолчал, потом посоветовал нам: — Вы далеко не забивайтесь — толку мало, везде немцы выскребли все. Постарайтесь уйти в сторону от людной дороги, куда-либо в глушь. Может, найдете хуторок, куда немцы еще не добрались. Там скорее достанете хлеба. А далеко забиваться не стоит — везде одно и то же. Да у тебя еще и напарник хлюпенький.

— Да нет, он ничего, — возразил Митька.

— Раскис совсем, — вздохнул старик. — Ну ты крепись, парень. Время тяжелое, правда, но надо перенести, выжить… Ты не поддавайся, — подбадривал он меня.

Пока стемнело, клуб наполнился людьми. Стоял приглушенный гомон, в темноте то там, то здесь вспыхивали яркие огоньки — светлячки папирос.

— О, шарят уже, — вдруг проговорил старик и стал быстро гасить свою цигарку.

Я приподнял голову и увидел у входа яркий пучок света от карманного фонарика и какие-то три тени, похожие на немцев. Свет блуждал по людям, выхватывая из темноты усталые, испуганные лица женщин, детей, стариков.

— Так вы вот так, ребятки, в сторону от дороги… За селом сразу сворачивайте влево, а не доходя до немецкой колонии — направо, через речку и прямо держите направление на бугор. Через бугор перевалите — будет село. Там переночуете и дальше пойдете, к лесу… — Старик говорил быстро, то и дело оглядываясь на приближающихся немцев — это были они.

— Если есть что ценное, лучше припрячьте, заберут, — сказал он нам и, вытащив из своей котомки сверток, быстро сунул его под солому, отодвинув подальше от себя. — Спите…

Старик отвернулся от нас и, накрыв голову полой парусинового плаща, притворился спящим.

Немцы проверяли документы, и поминутно раздавалось короткое отрывистое слово:

— Документ!

Они обращались только к мужчинам.

Яркий свет ударил мне в лицо, и я закрыл глаза. Потом круглое пятно света, похожее на «зайчика», пробежало по нашим санкам, перескочило на Митькины ноги и остановилось на его лице.

— Документ!

Митька моргал одним глазом, стараясь освободиться от яркого света, крутил головой и, наконец, закрыв глаз ладонью, стал зачем-то подниматься, силясь что-то выговорить.

— Ни… Никс документ…

Но свет от фонаря уже перескочил на старика и медленно ощупывал всего его с ног до головы. Сначала он задержался на старых, истоптанных, с многочисленными кожаными заплатами валенках, потом медленно пополз по серому, видавшему виды плащу, остановился на большом пустом квадратном кармане, на руке и вдруг прыгнул на голову.

— Документ! — немец бесцеремонно двинул сапогом по ногам старика.

Старик медленно поднял голову и, щуря глаза, недоуменно посмотрел на патрулей.

— Документ! — повторил немец, направив фонарик прямо в лицо старику.

Старик достал паспорт и подал его немцу. Тот долго смотрел на фотографию, потом открыл последнюю страницу, где стоял большой четырехугольный штамп немецкой прописки.

— Откуда?

— Из Горловки.

— Куда?

— Хлеба искать…

— Хальт!

Старик поднялся, и двое других немцев стали обыскивать его. Один засунул руку в котомку, порылся, потом ногой переворошил солому, на которой лежал старик и, не найдя ничего, бросил котомку на пол. Немец с фонариком возвратил паспорт и вдруг с силой дернул старика за бороду. Тот вскрикнул, схватившись за подбородок, но немцы, не обращая внимания, о чем-то быстро заговорили между собой.

— Ком! — немец махнул рукой старику, указывая на выход. — Бистро!

Старик поднял котомку и, ни на кого не глядя, пошел. Я рванулся было, чтобы сказать ему, что он не все взял, забыл сверток, но Митька толкнул меня ногой.

Старика увели, и он до утра так и не вернулся.

Я всю ночь ворочался от нестерпимой боли во всем теле и никак не мог уснуть. К утру совсем расхворался и думал только об одном: что будет делать со мной Митька? Я сердился на себя за то, что оказался таким «хлюпеньким», как сказал старик.

Митька успокаивал меня, говорил, что к утру все пройдет, потом, за полночь, незаметно подтянул к себе стариков сверток и, положив на него голову, уснул.

Народ стал подниматься рано, лишь только забрезжил рассвет. Не хотелось, чтобы они разбудили Митьку: ведь я не могу пошевелить ни ногой, ни рукой. Но Митька спал и ничего не слышал. Когда совсем рассвело, в клубе никого не осталось, только в дальнем углу лежал кто-то тихо и неподвижно.

Стало совсем холодно, и как я ни сворачивался калачиком — согреться не мог. Митьку тоже пробрало, он поминутно поворачивался с боку на бок. Но это мало помогало, и он вскочил на ноги.

— Бр-р-р… Как холодно! — потом он пощупал через солому сверток, прошептал мне в ухо: — Старик не приходил?

— Нет.

— Интересно… Что ж делать?

Я промолчал. Митька, наверное, думает, что я способен что-то делать. А я как колода. Просто обидно. Года два тому назад я был гораздо меньше, а бегал целыми днями — железные обручи катал по улицам — и не уставал. А тут вот прошагал день — и все.

— А ты как? — спросил Митька.

— Ноги распухли… Вот в этом месте распухли, потрогай…

Митька не стал трогать, поверил. Он сидел задумавшись.

— Ты о чем, Мить? Из-за меня, да?..

— Да нет… — Он помолчал. — А ты попробуй пройтись, может, разомнешься? Я о старике думаю. Что делать с его вещами?

— Надо было вчера сказать… Не дал.

— А ты думаешь, он забыл?

— А что ж?

Митька молча вытащил из-под соломы сверток и, прежде чем раскрыть его, осмотрелся кругом. Увидев лежащего в углу, он оставил сверток, пошел проверить, кто там, и тут же вернулся.

— Какая-то тетка умерла, — сказал он шепотом и принялся за сверток.

Митька засунул руку и вытащил… пистолет. Я не верил своим глазам. Забыв о боли, я подвинулся к нему, потрогал рукой холодную сталь пистолета, провел ладонью по шершавой рукоятке. Настоящий! Сердце забилось, хотелось схватить его и спрятать под самую рубаху.

— Осторожно, — отстранил мою руку Митька, а сам все вертел его перед глазом и вытирал рукавом. — Вот это вещичка!

• Предыдущая
• 18/107
• Следующая