Девушка, которую ты покинул - Мойес Джоджо - Страница 28

• Предыдущая
• 28/97
• Следующая

«Я верну Эдуарда домой».

Когда я свернула к ферме, луна скрылась за облаками. Я брела, не разбирая пути, по лужам стылой воды. Башмаки и чулки промокли насквозь, руки окоченели, и из боязни выронить картину я вцепилась в нее еще крепче. Увидев огни в доме где-то вдали, я пошла на свет. Впереди на обочине появилась расплывчатая тень какого-то мелкого лесного зверька. Должно быть, зайца. Затем дорогу мне перебежала лиса, остановилась и смерила меня наглым взглядом. Уже через секунду я услышала предсмертный хрип бедного зайца и с трудом подавила рвотный позыв.

Теперь ферма была уже близко, свет в окнах слепил глаза. Услышав совсем рядом шум мотора военного грузовика, я с замиранием сердца поспешно нырнула на обочину, подальше от ярких фар. Пока тяжелая машина вихляла по ухабам, я успела разглядеть в кузове лица сидящих впритирку женщин. Я долго смотрела им вслед, а затем стала осторожно выбираться, цепляясь шалью за ветки, на дорогу. Ходили упорные слухи, что немцы откуда-то привозят к себе девушек. И вот теперь я убедилась, что это не досужие вымыслы. Я вспомнила о Лилиан и тихо помолилась за нее.

Наконец я оказалась у ворот на ферму. Примерно в ста футах от себя я увидела уже другой грузовик и неясные силуэты вышедших оттуда женщин. Они молча свернули к двери налево, словно хорошо знали, куда идти. Я услышала мужские голоса, нестройное пение где-то вдалеке.

— Halt, — перегородил мне путь немецкий солдат, и я подпрыгнула от неожиданности.

Он поднял ружье, затем, присмотревшись, махнул рукой в сторону группы женщин.

— Нет… нет. Я к господину коменданту, — пролепетала я, а когда он снова нетерпеливо махнул рукой, уже громче сказала: — Nein. Herr Kommandant. Мне назначено.

— Herr Kommandant?

Лица его я не видела, но он явно пристально изучал меня. Затем размашистым шагом пересек двор, подошел к двери, которую я только сейчас заметила, постучал, и я услышала приглушенные голоса. Я ждала не в силах унять сердцебиение, от волнения кожа пошла мурашками.

— Wie heist? — вернувшись, спросил он.

— Я мадам Лефевр, — прошептала я.

Он показал на мою шаль, и я торопливо сдернула ее с головы, чтобы он видел мое лицо. Он махнул рукой в сторону двери на противоположной стороне двора:

— Diese Tur. Obergeschosse. Grime Tur auf der rechten Seite.[25]

— Что? He понимаю, — ответила я.

— Ja, ja, — нетерпеливо сказал он и, взяв меня за локоть, довольно грубо подтолкнул вперед.

Я была потрясена столь невежливым приемом, оказанным гостье коменданта. Но затем меня осенило. То, что я считала себя замужней женщиной, здесь не имело никакого значения. Для него я была просто очередной бабенкой, наведывающейся к немцам с наступлением темноты. Слава богу, что он не мог видеть, как я покраснела. Молча выдернув руку, я расправила плечи и пошла в сторону небольшого здания справа.

Мне не составило труда догадаться, какая из комнат его. Только из-под одной двери пробивался свет. После секундного колебания я осторожно постучала и тихо сказала:

— Господин комендант?

Послышался звук шагов, дверь отворилась, и я непроизвольно отпрянула. Комендант был без мундира: в полосатой рубашке без воротничка и в подтяжках, в руке он держал книжку, словно я оторвала его от чтения. Он сдержанно улыбнулся в знак приветствия и пропустил меня в комнату.

Комната оказалась просторной, с толстыми балками под потолком, полы устланы коврами; похоже, некоторые из них я в свое время видела в соседских домах. Из обстановки — столик со стульями, военный сундучок с латунными уголками, поблескивавшими в свете двух ацетиленовых ламп, вешалка с крючками для одежды, где висел его мундир, и большое удобное кресло перед пылающим камином, тепло от которого чувствовалось даже на другом конце комнаты. В углу стояла кровать под двумя толстыми лоскутными одеялами. Я мельком посмотрела на нее и поспешно отвела глаза.

— Ну вот, — взявшись за концы шалей, произнес он. — Разрешите мне взять это.

Я позволила ему снять с меня шали и повесить на вешалку, но картину по-прежнему крепко прижимала к груди. Даже в таком, полуобморочном, состоянии я испытывала крайнюю неловкость за свое потрепанное платье. Ведь в мороз стирать белье приходилось крайне редко, так как потом оно неделями сохло или деформировалось.

— На улице, должно быть, пробирает до костей, — заметил он. — Чувствуется по вашей одежде.

— Да, — ответила я и не узнала собственного голоса.

— Суровая зима в этом году. И думаю, нам придется померзнуть еще несколько месяцев. Не хотите чего-нибудь выпить? — Он подошел к столику, взял графин с вином, наполнил два бокала и протянул один мне. Я покорно взяла из его рук бокал, так как все еще дрожала от холода. — Вы можете положить ваш пакет, — сказал он.

А я уже и забыла о картине. Тогда я осторожно поставила ее на пол, но сама осталась стоять.

— Садитесь, пожалуйста, — улыбнулся он. — Ну, пожалуйста.

Похоже, его раздражало мое нерешительное поведение, словно моя нервозность была ему оскорбительна.

Тогда я опустилась на стул, положив руку на раму от картины. Не знаю почему, но так мне было спокойнее.

— Я специально не пошел сегодня ужинать. Размышлял над вашими словами относительно того, что из-за присутствия немецких офицеров в отеле вас считают предательницей, — сказал он и, не дождавшись моего ответа, продолжил: — Софи, я не хочу причинять тебе еще больше неприятностей. Ты и так настрадалась из-за нашей оккупации.

Я не знала, что сказать на это, а потому, сделав глоток вина, промолчала. Но он сверлил меня глазами, словно ожидая от меня ответа.

Со стороны двора послышалось громкое пение. Интересно, были ли в компании мужчин те девушки? Если да, то кто они, из каких деревень? И не поведут ли их потом, как преступниц, по главной улице? Знают ли они о судьбе Лилиан Бетюн?

— Ты, наверное, голодна, — махнул он рукой в сторону подноса с хлебом и сыром, а когда я покачала головой, так как у меня напрочь пропал аппетит, произнес: — Хотя должен признать, что это, безусловно, не соответствует высоким стандартам твоего кулинарного искусства. Я тут на днях вспоминал то блюдо из утки, что ты приготовила в прошлом месяце. С апельсином. Надеюсь, ты побалуешь нас этим еще раз. Но наши запасы тают на глазах. Иногда я мечтаю о рождественском кексе, который у нас называется Stollen. У вас во Франции такой пекут?

Я снова покачала головой.

Мы сидели по обе стороны камина. Все мое тело было точно наэлектризовано, я чувствовала каждую его клеточку, которая становилась прозрачной. Мне казалось, будто комендант видит меня насквозь. Все знает. Все контролирует. Я прислушалась к звучащим в отдалении голосам и еще острее почувствовала неуместность своего пребывания здесь. «Я наедине с комендантом, в немецкой казарме, в комнате с кроватью».

— Вы подумали над тем, что я вам сказала? — неожиданно для себя выпалила я.

— Неужели ты хочешь отказать мне в такой малости, как дружеская беседа? — внимательно посмотрев на меня, спросил он.

— Простите, но я должна знать, — поперхнувшись, ответила я.

— А я уж было подумал о кое-чем другом, — сказал он, отпив из бокала.

— Тогда… — Внезапно мне стало трудно дышать. Наклонившись, я отодвинула в сторону бокал и развязала шаль, в которую была завернута картина. Потом установила ее в самом выгодном ракурсе: на стуле перед камином — так, чтобы на нее падали отблески пламени. — Вы возьмете ее? В обмен на свободу для моего мужа.

Воздух в комнате, казалось, застыл. Комендант не смотрел на картину. Его взгляд — непроницаемый, немигающий — был прикован ко мне.

— Если бы я только могла рассказать вам, что значит для меня эта картина… Если бы вы знали, как она помогала мне не падать духом в самые черные дни… вы бы поняли, насколько тяжело мне с ней расстаться. Но я… не против, если картина окажется у вас, господин комендант.

— Фридрих. Зови меня Фридрих.

• Предыдущая
• 28/97
• Следующая