Девушка, которую ты покинул - Мойес Джоджо - Страница 65

• Предыдущая
• 65/97
• Следующая

В тяжелом прерывистом дыхании старика чувствуется невысказанная боль. Лив внезапно становится ужасно стыдно за то, что пробудила в нем горькие воспоминания.

— Мне очень жаль, — произносит она, не зная, что еще можно сказать.

Теперь она понимает, что здесь ей ничего не светит. Неудивительно, что Пол Маккаферти даже не потрудился сюда заехать.

Молчание затягивается. Мо украдкой кладет в рот печенье. Подняв глаза, Лив ловит на себе пристальный взгляд Филиппа Бессетта.

— Спасибо, что согласились принять нас, месье, — дотрагивается она до его руки. — Очень трудно найти связь между женщиной, что вы описали, и женщиной, которую я вижу перед собой. У меня… у меня есть ее портрет. И я всегда очень любила его. Я искренне считала, что она похожа на женщину, твердо уверенную в том, что любима. Она казалась мне такой… сильной духом.

Старик слегка приподнимает голову и, пока Мо переводит, в упор смотрит на Лив.

В дверях появляется сиделка. Из-за ее спины в комнату нетерпеливо заглядывает женщина со столиком на колесиках. По коридору расползается запах еды.

И когда Лив уже собирается уходить, старик останавливает ее взмахом руки.

— Подождите, — говорит он и тычет указательным пальцем в сторону книжных полок. — Та, что с красной обложкой.

Лив пробегает рукой по корешкам и, когда он наконец кивает, достает с полки потрепанную папку.

— Это бумаги моей тети Софи, ее письма. Они помогут вам узнать о ее взаимоотношениях с Эдуардом Лефевром. Все это нашли в тайнике в ее комнате. Но, насколько я помню, там ни слова о вашей картине. Но письма дадут вам более ясное представление о ней. В свое время, когда все, кому ни лень, чернили ее имя, они открыли мне, что моя тетя… была человеком. Замечательным человеком.

Лив осторожно открывает папку. В ней почтовые открытки, пожелтевшие от времени письма, какие-то рисунки. Она видит витиеватый почерк на куске бумаги с потрепанными краями, подпись Софи. И у Лив перехватывает дыхание.

— После смерти отца я нашел это в его вещах. Он сказал Элен, будто все сжег, все до последнего. И Элен шла за его гробом, считая, что после Софи ничего не осталось. Вот такой он был человек.

Лив не в силах оторвать глаза от лица старика.

— Я сделаю копии и отошлю вам назад, — запинаясь, бормочет она.

Но он только небрежно машет рукой:

— Какой мне теперь от них прок? Я больше не могу читать.

— Месье… я все же должна спросить. Ничего не понимаю. Ведь семья Лефевр наверняка хотела бы на это посмотреть.

— Да.

— Тогда почему вы не отдали бумаги им? — переглядывается Лив с Мо.

— Да, тогда они впервые пришли ко мне, — говорит он, и его глаза слегка затуманиваются. — Спрашивали, что я знаю о картине. Чем могу им помочь? Вопросы, вопросы… — качает он головой, и его голос неожиданно набирает силу: — Раньше им не было дела до Софи. Так почему они должны получить выгоду за ее счет? Семью Эдуарда не волнует никто, кроме них самих. И все деньги, деньги, деньги… Я был бы рад, если бы они проиграли дело. — На его лице появляется упрямое выражение.

Совершенно очевидно, что разговор закончен. Сиделка в дверях демонстративно показывает на часы. Лив берет пальто. Она понимает, что они уже и так злоупотребили здешним гостеприимством, но ей необходимо спросить еще об одном.

— Месье, а вам ничего не известно, что случилось с вашей тетей Софи, после того как она покинула отель? Вам удалось ее разыскать?

Старик смотрит на фотокопию, накрывает ее рукой. Лив слышит тяжелый вздох, словно исходящий из недр его души.

— Ее арестовали немцы и увезли в лагерь. И с тех пор от нее, как и от всех, кто туда попал, не было ни слуху ни духу.

1917 г.

Грузовик для перевозки скота трясся по колдобинам, а когда попадались особенно большие ямы, время от времени съезжал на поросшие травой обочины. Моросил мелкий противный дождь, мотор протестующе ревел, вытягивая грузовик из разбитой колеи, отчаянно крутящиеся колеса поднимали столбы жидкой грязи.

После двух лет заточения в нашем городишке я была потрясена разрухой за его пределами. Города и деревни, лежащие всего в нескольких милях от Сен-Перрона, были практически полностью уничтожены, превратившись в груду серого кирпича и булыжника. Посреди камней зияли воронки с водой, затянутой зеленой ряской, и это свидетельствовало о том, что воронки появились отнюдь не вчера. Немногочисленные уцелевшие жители молча провожали глазами наш грузовик. Мы уже проехали три города, но я так и не смогла их идентифицировать. Медленно, но верно до меня стал доходить истинный масштаб разрушений.

Я смотрела в щель между бортом и брезентовым полотнищем на колонны кавалеристов на тощих лошадях; на тащивших носилки солдат с серыми лицами, в грязных и мокрых шинелях; на проезжавшие мимо грузовики, из которых выглядывали измученные люди с потухшими глазами. Время от времени шофер останавливал грузовик, чтобы перекинуться парой слов с другими водителями, и тут я горько пожалела, что не знаю немецкого и не могу понять, куда меня везут. Из-за дождя не видно было даже теней, но, похоже, мы ехали на северо-восток. В сторону Арденн, говорила я себе, стараясь дышать ровно. Я решила, что единственный способ побороть душивший меня животный страх — это продолжать уговаривать себя, что я еду к Эдуарду.

По правде сказать, я словно онемела. И если бы мне задали вопрос, то не смогла бы на него ответить. В ушах до сих пор звенели пронзительные голоса горожан, перед глазами стояло лицо брата, смотревшего на меня с холодной брезгливостью, а во рту было горько от осознания того, что произошло. Я видела страдальческие глаза сестры, чувствовала маленькие ручонки Эдит, вцепившиеся в меня мертвой хваткой. И в эти минуты мой страх становился таким сильным, что я боялась опозориться. Страх этот накатывал волнами, у меня начинали дрожать ноги и стучать зубы. Но затем, глядя на лежавшие в руинах города, я начинала понимать, что многие люди оказались в худшем положении, чем я, и приказывала себе успокоиться. Что ж, впереди лишь очередной этап, необходимый для моего воссоединения с Эдуардом. Ведь именно это я и просила. И прочь все сомнения!

Когда мы уже порядочно отъехали от Сен-Перрона, мой конвоир сложил руки, прислонился головой к борту и уснул. Он явно понял, что я не представляю для него угрозы, а может, его убаюкало покачивание грузовика. И когда ко мне стал снова подбираться страх, словно хищник к жертве, я закрыла глаза, прижала к себе сумку и погрузилась в воспоминания о муже…

Эдуард тихонько посмеивался.

«Что случилось?» — спросила я, обняв его за шею так, чтобы его дыхание щекотало мне кожу.

«Я думал о тебе прошлым вечером, когда загонял месье Фаража за его собственный прилавок».

Наши долги стали непомерными. Я таскала Эдуарда по барам в районе площади Пигаль, требовала денег с тех, кто был ему должен, отказываясь уйти, пока они не заплатят. Фараж не захотел платить, к тому же и оскорбил меня, поэтому мой всегда добродушный Эдуард уложил его одним мощным ударом. Фараж отключился сразу, еще не коснувшись пола. И под дикие крики, звон разбитой посуды и грохот перевернутых столов нам пришлось спешно ретироваться из бара. Но я наотрез отказалась бежать, а сперва, чинно подобрав юбки, спокойно подошла к кассе и взяла ровно столько, сколько был должен Фараж.

«Ты моя бесстрашная маленькая женушка!»

«Да. Когда ты рядом со мной».

Я, должно быть, задремала и проснулась только тогда, когда грузовик остановился, так как ударилась головой о железную скобу крыши. Мой конвоир беседовал с каким-то солдатом. Потирая голову и расправляя затекшие, окоченевшие конечности, я выглянула наружу. Мы приехали в какой-то город, но железнодорожная станция теперь носила совершенно непонятное для меня новое, немецкое, название. Тени стали длиннее, а свет не таким ярким. Значит, скоро вечер. Кто-то откинул брезентовый край кузова, и я увидела лицо немецкого солдата, он явно удивился, обнаружив внутри только меня одну. Он что-то заорал и жестом велел мне выходить. А поскольку я двигалась недостаточно проворно, потянул меня за руку. Я споткнулась, сумка упала на мокрую землю.

• Предыдущая
• 65/97
• Следующая