Нам подниматься первыми - Подыма Константин Иванович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/9
• Следующая

— Елена Ивановна, а вы нам не сможете показать это место? — спросили мы ее.

— Конечно. Но только когда мы ходили с работниками музея, я точно не смогла определить. Построили дорогу, и я потеряла ориентир. Там вдоль ручья три маленькие поляны, и я немного путаю, на какой из них могилы. Когда вы хотите пойти?

— Завтра, часов в девять.

— Хорошо, буду вас ждать.

С утра моросил дождь, который, видно, разогнал многих наших ребят. А что говорить о Елене Ивановне? Старая, больная женщина. Куда ей идти в такую погоду, подумал я.

Но Елена Ивановна уже надевала плащ.

— Что же вы опаздываете? — упрекнула она нас.

На автобусе доехали до Шесхариса, а оттуда пошли вдоль дороги, ведущей в Грушевую балку. Вот и ущелье Прищелок. За склоном горы сереет бетонная крыша. Там был дивизионный медсанбат 318-й дивизии. А сейчас — овощной склад.

Медленно двинулись по тропе вдоль ручья. У невысокого кустарника несколько больших камней.

— Кажется, здесь… — остановилась Елена Ивановна. — По-моему, это и есть та самая поляна. Пройдем немного вперед. Нет, давайте вернемся. Вот эта. Видите, тропинка карабкается на склон? Это по ней я и ходила. Да, это здесь. Вот там были шесть могил. Третья из них, в сторону гор, Когана.

Началась кропотливая работа. Были отправлены телеграммы в архив Министерства обороны, в Военно-медицинский музей, родным и друзьям павшего поэта.

Надо было документально установить возможность захоронения Когана в данном месте, установить на основании документов и неопровержимых фактов.

Встречи со старожилами ничего не прояснили. Одни помнят эти могилы, другие — нет, третьи уверяют, что останки погибших давно уже перенесены в другое место. Но фамилии бойцов, прах которых был погребен в районе Шесхариса и перенесен на городское кладбище, есть в мемориальной книге захоронений, хранящейся в Новороссийском военкомате. Фамилии Когана там нет…

Тем временем пришли письма.

Одно — из Подольска, из архива Министерства обороны.

«…Техник-интендант 2 ранга Коган Павел Давидович, 1918 г. р., член ВЛКСМ, в 1942 г. проходил службу в должности переводчика 1339 горнострелкового полка, был убит в бою 23.9.1942 в районе горка Сахарная (г. Новороссийск) и похоронен на горке Сахарная.

Основание: опись 383971с, д. 1, л. 3.

Установить другие данные в отношении Когана П. Д. не представляется возможным».

Другое письмо — из Ленинграда, из Военно-медицинского музея: «Мы проверили все, что было возможно. По картотеке раненых и больных П. Д. Коган не значится.

Архивных документов медико-санитарного батальона, который обслуживал 318-ю горнострелковую дивизию, на хранении в архиве нет.

О погибших на поле боя архив военно-медицинских документов каких-либо материалов не имеет».

Ничего положительного не смог сообщить и бывший командир 318-й дивизии полковник Валентин Аполлинарьевич Вруцкий.

Может быть, удастся найти людей, знавших Когана, воевавших рядом с ним, возможно, видевших его в госпитале или хоронивших?

Может, и ты сможешь в этом помочь?

Реет сейчас над Сахарной Головой, над Цемесской бухтой красный флаг. Его поставили юные новороссийцы в память о поэте, комсомольце, солдате Павле Когане.

Десятый год из месяца в месяц, из недели в неделю поднимаются сюда ребята, чтобы сменить алое полотнище! И рядом с новороссийцами — их друзья из самых разных городов страны…

Снова и снова звучат над горным перевалом волнующие слова неумирающей песни романтиков о бригантине, поднимающей паруса, и о людях яростных и непохожих.

В синем небе над Лабой был сбит самолет абхазского парня Дмитрия Шервашидзе. Задымился, запылал и камнем полетел вниз.

Дмитрий успел выпрыгнуть. Вовремя раскрылся парашют. Приземлился удачно. В степи. Враг далеко. Только бескрайняя степь вокруг.

Оглянулся летчик — и сердце захлестнула острая боль: огромным костром полыхал его самолет.

Ныла раненая рука. Наскоро перебинтовал, завязывая зубами узелки. Достал из планшета карту. Идти куда глаза глядят он не мог.

Ближе всего была Лабинская. Станица большая, там легче будет затеряться. Километров тридцать в день он прошагает…

Незамеченным дошел Дмитрий до Лабинской. Ночью бродил по окраине, тревожа бдительных собак.

Увидел поваленную трубу маслозавода, залез туда. Там можно укрыться не на один день, без риска натолкнуться на фрицев или полицаев. К тому же здесь — тепло и сухо. Продуктов ему пока хватало. У летчика всегда есть при себе неприкосновенный запас.

Сидел так день, два. Но стало туговато: кончился НЗ. Осталось три сухаря и банка тушенки.

Долго не продержаться. Да и рука ныла нещадно. Перевязать бы, чистый бинт найти.

Незнакомая станица, незнакомые люди. Но рискнуть все же надо!

Осторожно высунул голову наружу.

Отшатнулась в сторону проходившая мимо девушка. Остановилась, повернулась к нему.

Шепнула с затаенной тревогой:

— Ты кто такой?

— Я свой, советский. Летчик. Сбит под Курганинской. Дай чего-нибудь поесть, если можно.

— Пойдем к нам в дом. Вон, видишь, крайний стоит.

— Немцев у вас нет?

— В третьем доме от нас. Но ты не бойся.

— Я лучше подожду вечера. Не хочу подвергать, вас опасности. Всякое может быть. Как тебя хоть зовут?

— Тося, Антонина то есть, — смутилась девушка.

Вечером Дима огородами пробрался к дому. Осторожно стукнул щеколдой. Дверь открылась. Его, уже ждали.

— Тося, не найдется зеркала? — спросил он, — На себя посмотреть хочется.

— Ну и ну! — укоризненно качал головой, смотря на заросшее щетиной, замазанное сажей лицо. А мать Тоси, Мария Павловна, уже грела воду в большом чугуне.

Умылся летчик, побрился, синеглазый смуглый красавец глядел теперь из зеркала. Совсем другое дело!

Достал из внутреннего кармана; гимнастерки небольшую книжечку. Показал Тосе.

— Комсомолец. А ты?

— Я тоже.

Хорошо было в этом доме Диме. Пять сыновей сражалось у Марии Павловны на фронте. Шестым стал абхазский парень.

Только день ото дня Дима чувствовал все большую неловкость. Рука заживала, двигалась свободно. Пробовал начать рисовать (до войны так любил), да бросил. Было ему тягостно сидеть, скрываясь от врагов, ему, лейтенанту Красной Армии.

Однажды встал ночью и отодвинул занавеску. Скользили вдоль забора невысокие фигуры. Что-то белело в руках. Листовки?

Утром Дима всерьез поговорил с Тосей.

— Не могу я, понимаешь, так! Помоги! Ты ведь всех знаешь.

Тося оглянулась на мать, хлопотавшую у печки, и шепнула:

— Погоди, я узнаю. Может быть…

Она слышала, что многие ее школьные друзья вступили в подпольную организацию, что руководит ею учительница их тридцатой школы Любовь Антоновна Шитова. Она жила в самом центре станицы, по Красной, 53.

А рядом — комендатура, жандармерия.

Собрались в организации совсем молодые: многим и пятнадцати не было. Братья Братчиковы — Леонид и Николай, Валентин Мартынюк, Владимир Кошелев, Владимир Кириленко.

Это уже потом узнал их Дима, когда пришел к Любови Антоновне. Ребята ему понравились. У них просто руки чесались насолить фашистам.

И им тоже понравился Дима. Летчик! Командир!

Так и вышло, что вскоре Дмитрий Шервашидзе командовал отрядом «Юный мститель», ввел железный порядок, воинскую дисциплину. Надо было серьезно заняться вооружением подпольщиков.

Действовали группами и в одиночку.

Прибежала однажды к матери Валентина Мартынюка соседка:

— Ой, Феня, я посмотрела, что твой Валька делает! Иду ночью, слышу его голос: «Встаньте у забора! Раздевайтесь! У-у, проклятый фриц, хенде хох!» Разоружает немецких офицеров.

Приносил Валентин и гранаты, и винтовки, закапывал в огороде.

А днем иногда переодевался в форму фашистского офицера и шагал по улице, погоняя «русских», собирающих на дороге зерно, — своих ребят из подпольной группы. Это зерно шло потом партизанам. Рисковый парень был Валентин!

• Предыдущая
• 5/9
• Следующая