Проклятие сумерек - Ленский Владимир - Страница 66

• Предыдущая
• 66/123
• Следующая

– Бежим! – сказал Талиессин.

И они бросились вперед по тропинке.

Талиессин увидел Аньяра первым. Эльф сидел на земле, прислонившись спиной к камню. Его смуглая кожа посерела, а глаза подернулись пленкой, как у умирающей собаки.

Завидев Талиессина, Аньяр дернул углом рта и проговорил:

– Уида, наконец-то!..

Талиессин опустился на землю рядом с ним, положил голову ему на плечо. Миг спустя с другой стороны очутилась Уида. Схватила бессильную руку отца, прижалась к ней губами.

Аньяр зашевелил губами. Вымолвил невнятно:

– Сумерки.

– Где Гион? – приподняв голову и заглядывая отцу в глаза, спросила Уида. – Отец! Не умирай. Где Гион? Почему он не пришел к тебе на помощь?

Аньяр молчал.

Уида тряхнула его за руку.

– Где король, отец? Он… тоже убит?

Талиессин метнул в сторону Уиды яростный взгляд.

– Как она может так говорить? «Тоже убит»… Аньяр еще не умер. Он еще не убит.

Но она продолжала безжалостно тормошить отца.

– Что с королем? Где он?

Аньяр с трудом поднял веки – ему хотелось заснуть, и впервые за долгие годы он мечтал снова очутиться в лучезарном эльфийском мире, где тишина способна так полно насыщать душу.

Но для того чтобы избавиться от назойливого голоса Уиды, Аньяр набрался сил и ответил:

– Гион не придет.

Этого оказалось мало. Уида продолжала теребить отца:

– Он жив?

– Должно быть, – сказал Аньяр. – Сбывается проклятие сумерек, Уида. – Он вдруг раскрыл глаза, и яркий свет вспыхнул в глубине его зрачков. – Чем ближе сходятся между собой две луны, Уида, тем ближе время сумерек… Гион не сможет остановить это.

– Почему? – быстро спросила она.

– Потому что он сам… сумерки, – прошептал Аньяр, снова расслабляясь. Ресницы упали на его щеку веером, пушистые и светлые, и на них заблестели крохотные капельки. Уида наклонилась над отцом и осторожно слизала эти капли кончиком языка, прикасаясь так бережно, словно это не язык был, а острый кинжал.

Аньяр вздрогнул всем телом, губы его искривились, и Талиессин вдруг понял, что умирающий эльф улыбается.

– Я любил твою мать, – сказал Аньяр. – Недолго. Пока не ушел в приграничье.

Из угла его рта выкатилась капля крови, за ней – другая, и вместе с этими каплями Аньяр истекал словами. Он говорил и говорил, торопливо и невнятно, а Талиессин с Уидой молча слушали, стараясь не пропустить ни звука.

– В приграничье мы жили по-настоящему, – шептал Аньяр. – Мы чувствовали себя смертными и оттого особенно остро ощущали себя живыми. Я не жалею. Гион… Уида, Гион – чудовище. Он больше не человек. Не Эльсион Лакар. Он – нечто другое. Он – сумерки, их часть, их порождение и породитель. Любовь Ринхвивар сделала его бессмертным.

– Разве эта любовь не стала для него спасением? – тихо спросил Талиессин. – Разве любовь вообще в состоянии истончиться и исчезнуть?

Аньяр не повернул головы в его сторону – берег силы для ответа.

– Любовь Ринхвивар не исчезнет вовеки, – сказал эльф. – Приграничье сгрызло самого Гиона… Ищите Чильбарроэса. Встаньте между двумя лунами, когда они начнут сближаться. Мне снился сон… – Он замолчал, потом улыбнулся, так ясно и просто, что на миг Уиде показалось, будто все происходящее – просто шутка: отец жив и здоров и сейчас просто разговаривает с ними о странных вещах. Но затем кровь изо рта Аньяра хлынула потоком, и он успел только добавить: – Уида, я любил твою мать.

Она тихо простонала и упала на его тело. Он больше не двигался.

– Уида, – сказал Талиессин и потянул ее за руку, – встань.

Жена подчинилась, не возразив ни словом, и они стояли в густом тумане, обнявшись, и смотрели, как Аньяр превращается в свет. Недолгое время свет этот плыл в туманах, заставляя мглу расступаться, а затем исчез за камнями старого лабиринта.

Не выпуская Талиессина из объятий, Уида поднялась на скальный обломок. Пора было возвращаться в Королевство, к людям. Талиессин покрепче обхватил ее руками, и ему чудилось, будто он держит в ладонях камень.

Неожиданно она повернула к нему голову и улыбнулась одними губами.

– Не считай, будто твоя любовь ничего для меня не значит, Талиессин, – заговорила Уида. – Только она заставляет меня чувствовать себя живой. Ни опасности приграничья, ни туманные прорицания Аньяра, ни сны, насылаемые Чильбарроэсом… даже ни конские скачки. Только твоя любовь, Талиессин. Давай разложим костер и останемся здесь еще на некоторое время. Королевство подождет. Осталось совсем недолго.

Они вместе спустились с камня и начали искать хворост. Пока горит огонь, ни одно чудовище приграничья не посмеет приблизиться к ним.

После нестерпимо долгого молчания Уида вдруг сказала:

– У моего отца были голубые зрачки. Прозрачные голубые зрачки. Когда они расширялись, я всегда видела все, что делается на дне его души. Странно – столько лет я не вспоминала об этом, не заглядывала ему в глаза. А сегодня… – Она вздохнула и встретилась взглядом с Талиессином.

Он коснулся ее руки кончиками пальцев и ощутил холод.

– Что сегодня, Уида? Что ты увидела там сегодня?

– Ничего. – Уида задумчиво улыбнулась. – Я хочу сказать: ничего не увидела. Там было пусто. Странно…

– Это смерть, Уида. Эльсион Лакар уходят в свет, оставляя после себя зияющую пустоту.

Уида замолчала, и на сей раз безмолвие тянулось еще дольше. Только укладываясь спать возле горящего костра, она опять заговорила:

– Ни у кого не было таких зрачков. Синих и прозрачных. Я думала, может, будут у Эскивы, но и у нее – нет. Теперь – ни у кого, ни у одного живого существа на свете. Странно?

Эскива теперь все чаще видела своего брата в компании Ренье. Ей нравилось внезапно выскакивать перед братом и его старшим приятелем, небрежно кивать им и бежать дальше по дорожкам королевского сада. Она знала, что они провожают ее глазами и о чем-то переговариваются. Порой ей удавалось подслушивать их разговоры.

Однажды мальчик спросил у Ренье:

– Вам доводилось видеть мертвого эльфа?

– Да, – был ответ. – И это показалось мне самым страшным зрелищем на свете. Тот потомок эльфов… Он принадлежал тьме.

– Как такое возможно? – поразился Гайфье.

– Всегда есть опасность встретить уродливую пародию на нечто истинное и прекрасное, – отозвался Ренье задумчиво. – И чем прекраснее оригинал, тем отвратительнее копия.

– Это вы убили его?

– И притом – дважды, если верить моему брату.

Ренье вздохнул и глянул в ту сторону, где исчезла за зарослями цветущих кустов Эскива. Гайфье проследил его взгляд, чуть заметно приподнял верхнюю губу, как будто скалился.

– А мой отец? Его вы представляете себе мертвым?

– Любой человек, любой эльф может умереть, – сказал Ренье. – Но пока этого не случилось, я никого не могу представить себе мертвым. И довольно об этом!

Мальчик пожал плечами и молча зашагал по дорожке. Ренье, помедлив, пошел вслед за ним.

А Эскива сидела на дереве, скрываясь среди листвы, и рассматривала их макушки.

То, как у Ренье были взлохмачены пряди, почему-то вдруг растрогало ее. Брат придворного композитора выглядел запущенным ребенком. Из тех чумазых детей, которых непременно хочется наделить леденцом или сладкими пирожками, смятыми в корзиночке.

«Так он и завоевывает женщин, – строго одергивала себя Эскива. – Они начинают жалеть его, давать ему деньги… А потом попадаются в сети».

Но ей все равно было жаль его.

Спустя миг она опять высунулась из листвы. Гайфье о чем-то говорил, его собеседник слушал, чуть склонив голову к плечу. По тому, как Ренье стоит, Эскива вдруг поняла: он слушает не столько слова, сколько голос мальчика, не столько пытается понравиться ему, сколько хочет помочь. Догадаться, что у того на уме, и выручить из какой-то еще не случившейся беды.

Она тряхнула волосами, сердясь на себя. Все дело в тех растрепанных прядках и в едва заметной седине, решила она. Истинные чувства эльфа – сострадание и сладострастие, а разве Эскива – не эльфийка? Ренье идеально подходит как объект для приложения чувств.

• Предыдущая
• 66/123
• Следующая