Проклятие сумерек - Ленский Владимир - Страница 69

• Предыдущая
• 69/123
• Следующая

– У меня лицо дурацкое, – сказала Эскива.

– Прекрасное у тебя лицо, – возразила Уида. – Держи спину ровнее. И если тебе захочется посмеяться – послушай моего совета, дочка: смейся. Ты не сможешь прыгать через костры, кататься на качелях и отплясывать на бочке с сидром, но все остальные развлечения для тебя вполне доступны.

– Да, сидеть с глупым видом и смотреть, как остальные веселятся.

– К ночи переоденься и отправляйся скакать, маленькая прохиндейка, только не забудь пудру, не то по румянцу в тебе сразу распознают эльфийку. А в столице только одна эльфийка твоих лет, и это – ты.

– Я же говорю: у меня лицо дурацкое.

Уида поцеловала дочь и выскочила из ее покоев. У супруги регента было сегодня очень много дел. Как, впрочем, и всегда.

«Если королеву и впрямь задумали убить, самое удобное время – праздник, – думал Гайфье. – Клянусь, не отойду от нее ни на шаг! Понадобится – закрою собой, как поступила моя мать, спасая моего отца. Пусть Эскива потом плачет и раскаивается…»

Длинный ряд детских проступков Эскивы мгновенно промелькнул в его памяти, но благородный Гайфье отмел их как недостойные. Если уж он решил умереть за сестру, то не отступится. И не важно, кто выдергал гриву у деревянной лошадки, кто подстриг лепестки у любимой орхидеи Гайфье, когда она наконец-то расцвела в оранжерее… и кто утащил у Гайфье его лучшую рубашку, а потом подложил обратно – всю в пятнах от краски… ну и еще с десяток подлежащих забвению историй.

Он проверил, хорошо ли выходит из ножен кинжал. Нарочно подобрал одежду, которая не сковывала бы движений и в то же время выглядела нарядно. Нацепил шапочку с искусственными цветками – из-под беленькой меховой опушки глядело серьезное, даже суровое лицо подростка. Гайфье, впрочем, надеялся, что никто не заметит его мрачный вид: костюм, по замыслу мальчика, будет отвлекать на себя внимание.

Пиндар разрядился в разноцветные одежды с пышными рукавами и множеством лент. Он суетился с раннего утра, докучая своему царственному питомцу советами. Последний как раз касался шапочки, но тут Гайфье резко оборвал компаньона:

– А я нахожу ее весьма поэтичной.

– Образчик дурного вкуса! – волновался Пиндар. Глаза его почему-то были при этом прикованы к кинжалу на поясе Гайфье.

Впрочем, мальчик давно привык к тому, что компаньон никогда не смотрит на ту вещь, о которой говорит. И особенно – если говорит с жаром.

– Да бросьте вы, дружище, а как же эстетика безобразного? – лениво протянул Гайфье.

– Вы слишком много времени проводите с этим забулдыгой Ренье, – возмутился Пиндар.

– Зато он не зануда, – возразил Гайфье. – К тому же мне интересно.

– Что тут может быть интересного? – воззвал к небесам (точнее, к потолку) Пиндар.

– Ну, не замыслил ли он, к примеру… убийство, – выразительно произнес Гайфье.

– Что за глупости лезут вам в голову! – возмутился Пиндар.

– Не забывайтесь, – величественно приказал Гайфье.

И вышел, оставив компаньона стоять с раскрытым ртом. Опомнившись, Пиндар поспешил за Гайфье. Праздник всегда сопровождается ужасной суетой, а в суете чего только не случается! У Пиндара еще свежа в памяти была история с покушением на королеву – бабку нынешней.

Музыка была вездесущей. По замыслу Эмери, несколько оркестров, расположенных на улицах, сразу с четырех сторон, исполняли одновременно одну и ту же мелодию. Эмери управлялся с оркестрами, посылая сигналы – ритмические вспышки большой лампы – с крыши одной из башен. Получалось недурно, хотя пришлось выступать без репетиций на месте: иначе весь сюрприз был бы испорчен.

Королева сидела на высоком троне, который установили на помосте на той самой площади, где тринадцать лет назад Уида произвела ее на свет. Мать и отец стояли за троном, неподвижные, как статуи, а чуть поодаль застыл Гайфье. Музыка гремела на площади, и казалось, что это она поднимает ветер, который шевелит волосы Эскивы и широченный подол ее юбки.

Герои празднества, удостоенные Знака Королевской Руки, были допущены на площадь – и только они; когда музыкальное вступление завершилось, королева приветствовала их милостивой речью. Она говорила, не вставая и почти не шевеля губами, однако ее голос звонко разносился по всей площади: Эмери заранее позаботился об акустике и установил, где надо, щиты-отражатели.

А потом Эскива вскочила и хлопнула в ладоши. На ее лице появилась веселая улыбка.

– Вот и все, мои дорогие! – закричала королева. – Все важное закончилось, теперь можно танцевать и пьянствовать, и будь проклят тот, кто выпьет мало и не упадет от усталости!

Шум людских голосов был ей ответом. Волна звука накатывала все громче и громче, так что в конце концов крик, как океанский прибой, заполнил всю столицу. Люди выкликали здравицы королеве и ее семье, и уже слышны были трещотки, визгливые трубки и откуда-то совсем издалека – заливистый женский хохот.

Королеву вместе с троном понесли по улицам на плечах четверо крепких стражников. Она плыла над толпой, раздавая улыбки и воздушные поцелуи, и на нее отовсюду сыпались цветы.

Эскиву захватило зрелище, открывшееся ей сверху. Она никогда еще не смотрела на людей вот так, как бы пролетая над ними. Совсем невысоко, так, чтобы можно было заглядывать в лица, но все же сверху.

Они тянули к ней руки, смеялись, показывали ей кружки, полные вина и сидра, и она понимала, что кругом пьют за ее здоровье. В ответ Эскива бросала им цветы, что скапливались у нее на коленях, и люди принимали эти дары как великую милость.

«Неужели найдется хотя бы один человек, который желал бы мне зла? – думала Эскива. – Это ведь невозможно… Они так добры, так счастливы, так любят меня!»

Гайфье шагал рядом со стражниками, ни на миг не отрывая глаз от сестры. Она чувствовала на себе его взгляд, и, когда думала об этом, ей становилось не по себе. Но столько сильных и прекрасных впечатлений роилось вокруг, что Эскива в конце концов все-таки сумела позабыть о Гайфье.

Несколько раз ей чудилось, что она видит в толпе то лицо, которое выткала на гобелене. Похож на придворного композитора, но все-таки другой. Ренье – с мягкой, грустной улыбкой, с теплым взглядом. И гораздо более худой. И скулы у него выпирают, а у Эмери – круглое, упитанное лицо благополучного человека. Эмери никогда нельзя было бы заподозрить ни в чем дурном. Ренье – другое дело. Расскажите о дурном – и Ренье будет всегда уместен и кстати. Проигрыш в кости, заем денег, соблазнение чужой жены и наверняка – мелкие кражи. Все – он; так почему бы ему и не согласиться на убийство? Причем вряд ли он убьет за деньги. Скорее – ради интереса. Захватывающее дело: выследить жертву, обмануть стражников…

Она дразнила себя этими мыслями. И не знала, что Гайфье думает приблизительно о том же самом.

Главное действо праздника перенеслось – вместе с королевой – на большую площадь у ворот дворцовой стены. Там уже был выстроен роговой оркестр и подготовлено место для арфиста. Огромная арфа с украшением в виде женской фигуры ждала, напрягаясь всеми струнами, так что пролетающий ветер то и дело задевал их и исторгал невнятные, немного жалобные звуки. Женская фигура, вырезанная из дерева и позолоченная, придавала арфе сходство с кораблем. Ибо, как всем известно, самое главное у корабля – фигура на носу, а все прочее – незначительные детали.

Музыканты, конечно, знали, что сейчас перед ними явится ее величество и с нею – регент с супругой и брат королевы. Но все же им как-то не верилось. В душе они продолжали считать, будто спят и видят странный сон. Им надлежало бы сейчас находиться в поле, убирать урожай, а по вечерам, напившись молока из ледника, заваливаться на жесткие полати под кусачее одеяло.

• Предыдущая
• 69/123
• Следующая