Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир - Страница 58
- Предыдущая
- 58/102
- Следующая
— Я почти ничего не вижу.
— Пойдем туда, — предложил Гион.
Элизахар не успел ничего ответить. Воздух, которым он дышал, вдруг изменился, стал горячим и сухим, и следующий же вдох обжег горло.
Тысячи воспоминаний хлынули вслед за этим ощущением.
— Это пустыня, — сказал Элизахар.
— Ты воевал в этих краях, — прошептал Гион. — Теперь ты понимаешь, что происходит?
— Нет.
— Ларренс знает ситуацию в племенах кочевников лучше, чем иные кочевники… Смотри.
— Где мы?
— Смотри, — повторил Гион. — Смотри и молчи. Это сон.
У Элизахара кружилась голова. Он был одновременно и очень близко от происходящего, и невыносимо далеко; по этой примете он уверился в том, что видит сон. Чужой сон, чье-то видение, проникнуть в которое было почти невозможно.
Он повернулся к Гиону и увидел, что король улыбается.
— Я почти никогда этого не делаю, — шелестел голос Гиона. — Это сон вождя анат. У кочевников иначе устроены мысли, их видения ходят по другим тропам: мне редко удается встать у них на пути.
— Поэтому так трудно рассмотреть? — не то подумал, не то спросил вслух Элизахар. В этом сне действительно все происходило не так, как всегда, и с каждым мгновением это становилось все очевиднее.
— Можно разговаривать с другом, а можно допрашивать пленного, — отозвался Гион. — Разные способы узнавать правду.
Образы как будто проталкивались сквозь неподатливую упругую преграду, то и дело их размывало; они являлись словно бы через пелену падающей воды.
— Ты узнаешь его? — шептал Гион.
Ларренс. Грузный, с квадратной бородой. Проседь почти совсем изгнала черноту из его волос, все еще густых.
— Отец, — прошептал в ответ Элизахар. — Что он здесь делает?
— Расскажи о нем.
— Мне трудно говорить.
— Не обязательно произносить вслух слова. Просто думай, я услышу.
Мысли остановить невозможно, и они, как будто радуясь этому обстоятельству, тотчас потекли, опережая друг друга, и Элизахар едва сумел ввести в русло их беспорядочные потоки, подумав строго: «Какое значение имеет сейчас для меня отец? Это было важно давным-давно, когда я был мальчиком, а теперь мне тридцать лет».
Но он, разумеется, лукавил: Ларренс всегда занимал очень большое место в жизни Элизахара. Герцог отбрасывал огромную тень, в которой утонули и первая его жена, рано умершая, и старший сын, почти сразу забытый, и вторая его супруга, ныне здравствующая, и две дочери, о которых Ларренс вспоминал лишь в те редкие дни, что проводил в замке.
Мать Элизахара умерла родами. Ларренс был тогда в отлучке. Спустя месяц он вернулся, и ему показали сына; Ларренс, как и полагалось в подобных случаях, публично признал его своим законным отпрыском, после чего почти сразу же уехал и отсутствовал почти три года.
Второе за время жизни сына появление Ларренса в родовом замке стало первым воспоминанием Элизахара. Отец, гигантская гора человеческого мяса, гора, исторгающая рычание и хохот, красная, с жесткими волосами угольного цвета. С ним была женщина, молодая и довольно хорошенькая. Элизахару она показалась похожей на какого-то безопасного лесного зверька.
Мальчик помнил недоумение, с которым отец смотрел на него, словно пытаясь сообразить, что это такое ему показывают. А потом женщина принялась визжать. И тогда Элизахар испугался.
Он почти уверился в том, что отцова спутница — настоящий волшебный зверек, лишь отчасти наделенный обличьем молодой женщины, настолько поначалу она ему понравилась. И если бы волшебный зверек заговорил с Элизахаром человеческим голосом, мальчик бы ничуть не удивился: в сказках такие вещи случаются сплошь и рядом. Но она гневно, пронзительно завизжала. Ничего подобного не происходило ни в одной из легенд.
А женщина кричала на Ларренса, надсаживаясь и тряся маленькими крепкими кулачками:
— Вы обещали мне титул! Вы обещали, что мои дети будут наследовать! А теперь? Что теперь?
И тогда Ларренс прогудел:
— Да я забыл…
Он женился на этой женщине и привез ее к себе в замок, чтобы ее потомство от Ларренса унаследовало майорат, все, что осталось от древнего герцогства Ларра: замок и три деревни. Очень скромное наследство, небогатые земли, малое число крепостных и еще меньшее наемных работников. Но она, эта малость, давала право на знатное имя, на титул, один из старейших в королевстве.
Танет — так звали жену Ларренса. Элизахар запомнил это имя еще с того случая, с их первой встречи. Ларренс постоянно обращался к своей новой жене: «Танет, Танет»… Должно быть, в те дни он был по-настоящему увлечен ею. С Ларренсом такое случалось и позднее: он был вспыльчив и влюбчив. И, как большинство вспыльчивых и влюбчивых людей, быстро остывал.
Но мальчик Элизахар не знал об этом, а его отец не придавал особенностям своего характера большого значения. Ларренс был тем, кем он был; он считал, что имеет полное право позволить себе подобную роскошь.
И, наобещав Танет, которую в те дни боготворил, всех возможных благ, Ларренс решил избавиться от старшего сына. В самом деле! Для чего ему этот незнакомый ребенок, который смотрит из угла дикими глазами и как будто ждет удобного случая вцепиться в горло? И от Ларренса ли он был рожден? Ведь когда Элизахар появился на свет, герцога не было рядом.
Объявить сына подменышем Ларренс все же не решился. Как ни презирал он законы, публично нарушить собственное слово значило бы совершить опрометчивый поступок. Поэтому Ларренс прибег к испытанному способу: он отправил мальчика в лес с одним из слуг и наказал слуге вернуться без ребенка.
«Мне безразлично, что ты с ним сделаешь, — сказал Ларренс. — Более того, я вообще не желаю этого знать. Я в этом не участвую, ты меня понял? Можешь убить его или бросить в чаще, а можешь отдать на воспитание каким-нибудь углежогам… Вернешься — ни о чем не рассказывай».
Поэтому Ларренс ничего не знал о судьбе старшего сына.
Элизахар не умер в лесу, не потерялся в чаще и не вырос в семействе углежогов, в смутных догадках о собственном происхождении. Слуга не взял на себя ответственность за судьбу знатного ребенка и попросту отвез мальчика к родне со стороны матери. Там он передал герцогского сына с рук на руки деду. И, ничего не объясняя, поскорей отбыл.
Дед Элизахара, человек догадливый, сразу же отказался от идеи наводить справки о причине произошедшего. До него уже доходили слухи о вторичной женитьбе Ларренса; прочее, особенно немного зная нрав пылкой Танет, нетрудно было домыслить.
Элизахар, следуя примеру своего мудрого деда, никогда не расспрашивал об отце. Все, что ему было известно о Ларренсе, он выяснял походя, как бы невзначай. Так, он узнал о том, что Танет родила одну за другой двух дочерей и больше не беременела; Ларренс быстро охладел к ней и снова с головой погрузился в свои интриги с кочевниками.
Спустя еще несколько лет пришли новые слухи: сплетники положительно утверждали, что Ларренс начал брать жен в кочевых племенах. Вероятно, так оно и было; Элизахар никогда не решался это проверить.
Смерть деда развязала ему руки, тем более что новые наследники ясно дали понять Элизахару: терпеть его присутствие они не намерены.
Он и сам тяготился своим двусмысленным положением. И ушел, растворился на дорогах королевства. Недолгое время — наемный работник, на пару дней, на месяц осевший в какой-нибудь деревне, где ощущалась нужда в рабочих руках; затем, чуть дольше, — подсобный рабочий на шахтах.
Когда полугодовой контракт с горняцким поселком закончился, Элизахар окончательно убедился в том, что трудолюбие не входит в число присущих ему добродетелей. Ему не понравилось работать. Он предпочел идти дальше на север и наняться в армию.
Здесь он увидел своего отца в третий раз. Во время той кампании, когда они едва не взяли крепость Толесант, непобедимую твердыню посреди песков, Элизахар едва избежал смерти. Ларренс бросил его умирать — как поступил с большинством своих людей, когда те стали ему не нужны. В наемниках герцог никогда не испытывал нужды: потребуется — найдет для своей армии новых.
- Предыдущая
- 58/102
- Следующая