Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир - Страница 74

• Предыдущая
• 74/102
• Следующая

Она остановилась. Ренье огляделся по сторонам. Он помнил эту комнату. Помнил эти маленькие мраморные фонтанчики на стенах, эти тонконогие столики со светильниками, вазочками, разбросанным рукоделием.

Несколько диванчиков выглядели так, словно намекали: «Мы ужасно неудобные диванчики, мы холодные, потому что обиты шелком, мы скользкие — по этой же причине, а кроме того, у нас горбатые спинки, так что не вздумайте на нас садиться».

Ренье внял этому предупреждению и остался на ногах.

Свет, падающий из больших окон, заливал фигуру королевы. Она казалась немолодой, уставшей. Очертания ее лица смазались, расплылись, глаза казались большими и не такими дикими, как у Талиессина. Просто утомленная невзгодами, ласковая женщина.

Жар бросился Ренье в голову. Под полупрозрачными одеждами она была обнаженной. Ее тело сияло и в отличие от лица было совершенным: четкие линии, идеальные формы.

Неожиданно он понял, чего она добивается. Он покачал головой.

— Где мой сын? — спросила королева, наступая на него.

Серый шелк одежд колыхнулся, на Ренье повеяло едва уловимым ароматом ее кожи.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше…

Она положила ладонь ему на губы.

— Тише. Не надо лгать. Я знаю Адобекка. Он отправился за Талиессином. Он не вернулся бы один, без него. Где мой сын?

— Ваше ве… — пробормотал Ренье. Он касался губами ее пальцев. Неожиданно она просунула указательный палец ему между губами, и он машинально стиснул его.

— Ты ведь лжешь, мальчик? — сказала королева.

— Да, — сдался Ренье.

Она не выпустила его, напротив: подошла вплотную и провела кончиками пальцев по его шее. Задела ямку между ключицами и, когда он содрогнулся всем телом, засмеялась.

— Я знаю, чего хочет Адобекк, — сказала она. Я знаю, чего он добивается. Когда приедет Вейенто, моего милого кузена будет ожидать здесь большое разочарование. Ведь Талиессин жив. Он жив и находится где-то здесь. Не так ли? Все задумано отменно. Все, кроме одного: у меня должен быть убитый вид. Мать, оплакивающая сына. Насколько я знаю, Вейенто уверен в том, что мой мальчик мертв. Он до сих пор еще не знает правды, и это очень умно придумано! Но у меня не может быть убитого вида, Ренье.

— Разве ваше величество не может притвориться? — пролепетал Ренье, чувствуя, как у него подкашиваются ноги.

— Я Эльсион Лакар, я не могу притворяться, когда речь идет о жизни, смерти или любви! — резко ответила она. — Мой кузен сразу поймет, что я его обманываю. Нет, мне нужна по-настоящему хорошая причина выглядеть счастливой.

Она притянула к себе молодого человека, ладонью отвела волосы с его лба.

— Ты бываешь удивительно похож на своего дядю, — сказала она, улыбаясь. — Ты ведь бастард, Ренье, ты должен знать толк в любви. Это у тебя с рождения.

И, видя, что он боится поверить происходящему, тихо засмеялась.

— Мы не обязаны встречаться с тобой часто. Может быть, достаточно будет и одного раза. И мне, и тебе. После этого жизнь пойдет немного по-другому… а это именно то, чего я сейчас добиваюсь.

Ренье сразу понял, что любовь королевы изменила его. Женщины, с которыми он случайно сталкивался на обратном пути к дому, бледнели; Эмери, встретив сумасшедший взгляд брата, постучал себя пальцем по виску; Адобекк подозрительно нахмурился, а Уида прямо объявила ему:

— От тебя пахнет эльфийкой.

Только с Уидой он решился поговорить об этом. Отчасти потому, что она оказалась прямолинейнее всех, отчасти — из-за того, что сама была Эльсион Лакар и, наверное, могла кое-что объяснить.

Они устроились ночью на кухне, вдвоем, и подъедали оставшийся с вечера пирог с яблоками. Великолепно пренебрегая ножами, они отколупывали от пирога кусочки, иногда сталкивались пальцами и сердито ворчали друг на друга.

Горела единственная свеча. Было темно и таинственно — наилучшая обстановка для откровений.

Уида сказала:

— Ты был в ее постели. Да? Я сразу уловила этот запах. — Она помотала головой. — Нет, это не запах, это скорее звук… Как будто к каждому из волосков на твоей голове привязали по крохотному колокольчику и весь ты звенишь… А что ты чувствуешь?

— Как будто поцеловал вечность.

Он отправил за щеку большой кусок сладкого пирога и надолго залепил себе рот.

Уида последовательно скорчила несколько выразительных гримас.

— Не слишком лестно для женщины. «Вечность»! Никогда ей этого не говори.

— Я хочу сказать, — Ренье наконец совладал с куском и тотчас принялся добывать себе новый, — это как будто прикоснуться к собственному бессмертию. Вечность все-таки больше похожа на пропасть, а бессмертие — на небо.

— Небо — это тоже пропасть, только вверх ногами, сказала Уида. — Учти, у тебя теперь появится целый сонм врагов. Особенно таких, о существовании которых ты даже не подозревал.

— Ты ведь лошадница, Уида? Не учи меня придворной жизни, — сказал Ренье. — А кроме того, я всегда могу прикинуться собственным братом.

— Теперь уже нет, — сказала Уида, облизывая пальцы. — Любовь для эльфийки — естественное состояние, но мужчина, особенно если он чистокровный человек, от этого просто дуреет.

— Можно подумать, ты не дуреешь, — огрызнулся Ренье.

— Я — другое дело. — Она печально посмотрела на огонек свечи. — Моя любовь безответна, безнадежна… И Талиессин — не чистокровный человек. Это хуже всего. Я могу соблазнить его, как и любого другого, но нужно мне все-таки не это… А что она тебе сказала?

— В каком смысле? — Ренье с подозрением воззрился на Уиду. — Если ты думаешь, что я открою тебе все наши дворцовые тайны…

— Нет, о любви, — перебила она.

— О любви? Ничего. — Он немного растерялся. — Мы об этом вообще не говорили. Она должна выглядеть счастливой, когда сюда прибудет герцог, вот и все.

— Берегись, Ренье, — сказала Уида. — Берегись. Она не любит тебя. Ей просто понадобился любовник — ненадолго. Любовник напоказ. Чтобы выглядеть счастливой. Ах, Ренье, ты можешь из-за этого погибнуть!

— В конце концов, я дворянин, — сказал Ренье, приканчивая последний кусок пирога. — Если для успешного завершения интриги я должен погибнуть — значит, такова моя судьба, а королева пусть поступает по своему усмотрению. Я слишком люблю ее для того, чтобы обсуждать.

— Да? — сказала Уида. — А что ты только что делал?

— Я ел, — сердито ответил Ренье. — Можешь написать эти слова на моей могиле. Потом, когда сонм врагов меня все-таки убьет.

— Отъелся, — задумчиво произнесла Уида. — Ужасная эпитафия для дворянина.

— Отлюбился, отбегался, отмахался мечом… — продолжил Ренье. — В конце концов, какой смысл жалеть о каком-то Ренье, которого, быть может, и вовсе не было на свете!

— Ну нет, — неожиданно возразила Уида, — очень даже был! И до сих пор есть, а уж о том, чтобы это положение вещей оставалось неизменным, — об этом мы с Эмери, пожалуй, позаботимся.

Герцог Вейенто въезжал в столицу под рокот барабанов, гнусавое завывание труб, под визг флейт и громовое курлыканье арф. Впереди двигались всадники, десять человек, по двое в ряд. Их белоснежные кони были накрыты красными попонами, золотые кисти мели мостовую. Всадники не глядели ни налево, ни направо, их лица казались высеченными из камня и для пущего сходства со статуями были выбелены мелом.

За ними медленно двигалась низкая повозка, на которой находилась узорная деревянная беседочка. Крыша беседки была убрана высокими перьями, которые весело колыхались на ветру. Такие же перья украшали и сбрую лошадей, тянувших повозку.

Внутри беседки стояли мужчина и женщина в облегающих трико; волосы женщины были распущены и схвачены тонким золотым обручем, а на бедрах ее развевалась юбка из белой полупрозрачной ткани. Эти двое долженствовали изображать любовь, которую испытывают друг к другу жених и невеста.

• Предыдущая
• 74/102
• Следующая