Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир - Страница 98

• Предыдущая
• 98/102
• Следующая

У него вдруг подкосились ноги.

— Что? — сказал тот стражник, что застегивал тунику на плече у Гальена. — Теперь уж и коленки дрожат?

— Да, — сказал Гальен.

— Это ненадолго, — сказал стражник.

— Послушайте, отпустите хотя бы ее, — охваченный безумной мыслью, прошептал Гальен.

Стражник смотрел ему прямо в глаза несколько секунд. Гальен видел, как сужаются и расширяются зрачки солдата, а затем все померкло перед взором пленника: его ударили кулаком в переносицу. Гальен с трудом перевел дыхание.

Стражник, медленно проступая из черноты, произнес:

— Никогда не заикайся об этом. Ты понял? Эта гадина сдохнет первой.

— А король… разве он не… — пролепетал Гальен и только сейчас понял, что все это время втайне, не менее исступленно, чем Аббана, надеялся на жизнь. Только Аббана ждала избавления со стороны Вейенто, а Гальен верил в милосердие эльфийского короля.

— У нас нет короля.

Гальен поперхнулся. Стражник глядел на него с насмешливым торжеством.

— Нет короля? — пробормотал Гальен.

— Только регент.

— Гай… — сказал Гальен.

Одна лишь Аббана могла бы понять смысл, вложенный Гальеном в это имя, но Аббана пребывала в дурмане своего спасительного безумия.

Им связали руки и погнали из подземелья наверх по стертым ступеням.

Свежий воздух подействовал на них губительно: голова закружилась, и пленники едва удержались на трясущихся ногах. Стражники избегали помогать им; они вообще старались не притрагиваться к убийцам, как будто брезговали ими.

Слышно было, как в ночи шумит большой город. Повсюду горели разноцветные фонари. На всех перекрестках пылали костры, вокруг которых плясали люди. Их темные фигурки выделялись на фоне пламени. Черное небо успокоительно нависало над городом; сегодня оно казалось ближе, чем обычно.

Две луны еще не взошли. В небесах было пустынно. Свет звезд был неразличим из города, залитого праздничными огнями.

На площадях уже начали играть музыканты. Доносились разрозненные звуки — отсюда арфы, оттуда — флейты, еще откуда-то — виола и женский голос. Кто-то тряс бубном и, подпевая себе, плясал на крыше собственного дома. Город готовился встретить новый праздник.

Во дворе пленников ждала телега без бортов. Старая терпеливая лошадь была впряжена в нее. Стражники подтолкнули связанных к телеге.

— Забирайтесь.

Они кое-как поднялись наверх, уселись. Их ткнули копьем, попав Гальену в бок, а Аббане по ногам:

— Поднимайтесь. Нечего рассиживаться. Вы должны стоять.

Они встали, прислонились друг к другу.

Один из стражников взял лошадь под уздцы и повел ее из ворот дворца. Другой шагал сзади с маленьким барабаном, висящим на шее. Он равномерно ударял в барабан кончиками пальцев. Звук получался гулкий и зловещий.

Телега с осужденными и стражники медленно двигались по улицам, среди пестрых светильников. Цветы, вплетенные в гирлянды, благоухали над головами. Десятки, сотни гирлянд были протянуты от дома к дому, через улицы.

Праздник набирал силу. Пляшущие возле костров то и дело подбегали к бочкам, чтобы налить себе вина. Какие-то юноши и девушки, раздевшись, забирались на сами бочки, натертые маслом, и, балансируя там, пытались поцеловаться, не прикасаясь друг к другу руками. Их ноги разъезжались на скользкой поверхности, и они сползали вниз под общий хохот.

Маленькая процессия свернула за угол, и внезапно осужденные очутились в совершенно ином мире: казалось, некое волшебство в единый миг перенесло их за десятки дневных переходов от столицы, далеко в горы. Кругом высились неприступные скалы, небо сияло ослепительно ярко, а огромные луны находились совсем близко: стоило только поднять руку — и можно было коснуться их.

Ощущение чуда длилось несколько секунд; потом Гальен понял, что они на площади, где началось представление. Стражники остановились, чтобы поглазеть хотя бы на кусочек спектакля.

Глаза Аббаны разгорелись, она смотрела на происходящее с восторгом. А Гальен едва сдерживал слезы. В эти минуты ему безумно жаль было расставаться с миром, где существуют и скалы, и звезды, и полуобнаженные танцовщицы… Может быть, танцовщиц они сегодня еще и встретят, но эти нарисованные скалы — последние в его жизни.

Впереди, возле самого фонтана, высились две величественные фигуры. Одна — в радужных одеяниях теплых тонов, вторая — в темно-фиолетовом плаще до самой земли. Оба были вооружены, каждый под стать своей натуре. У того, что был в радужном, меч был похож на живой язык пламени, а у того, что в темном, в руках тускло светился волнистый клинок.

И только если найти в себе волю и оторвать взор от двух великолепных рыцарей, можно было заметить, что имелась здесь и третья фигура, прижавшаяся к нарисованным скалам. Закутанная в серое, она оставалась пока неподвижной и безмолвной.

Начала радужная фигура. Ее громкий голос разнесся над площадью:

— Приветствую тебя, рыцарь Ночи.

Фигура в лиловом отозвалась:

— Почту за честь убить тебя, рыцарь Солнца!

— Не будет битвы, рыцарь Ночи… — ответил рыцарь Солнца.

И в этот миг вступила музыка: тонкий голосок флейты-ребенка. Как будто жаловалась вдали маленькая девочка. Вперед вышла танцовщица с желтыми волосами. Она была почти совершенно обнажена, простая лента обвязывала ее лоб, короткая прозрачная туника едва прикрывала ее гибкое тело. Флейта, прижатая к ее губам, тихонько плакала. Медленно она шла по площади, поднявшись на кончики пальцев.

На миг танцовщица встретилась взглядом с Гальеном, с Аббаной. Ни узнавания, ни торжества, ни теплого сочувствия — ничего не было в ее пустом взгляде. Аббана вздрогнула, по ее лицу пробежала тень: ей показалось вдруг, что она узнает эту девушку… какой-то призрак из. прошлого…

Но затем черты Аббаны разгладились. Все в порядке. Та девушка мертва. Аббана приговорила ее к смерти, и герцог повесил ее. За шпионаж, разумеется. Да, за шпионаж. Желтоволосая насмешница мертва. Ее печальная тень идет с флейтой по ночной площади, среди отвесных скал…

— Все битвы скоро прекратятся навсегда, — проговорил рыцарь Солнца, и его низкий голос слился с тонким голоском флейты, прокатился по площади и исчез, растворяясь в тишине.

И рыцарь Ночи загремел, погребая под своим криком эту тишину:

— Отчего бы нам не сразиться? Разве скоро наступит вечный мир?

— Мир падет, — донесся плач флейты. — Мир падет во прах. Не станет ни тебя, ни меня…

— Ни тебя, ни меня, — вторил рыцарь Солнца, и губы Гальена задвигались. Невольно он повторил:

— Ни тебя, ни меня…

— Ведь ты — только тень ночи небесной, а я — лишь солнечный блик на поверхности земли, — нашептывал, выплакивал рыцарь Солнца, и мужественный гром струн вступил при этих словах. — Мы принадлежим этому миру, мы часть его, ты и я, мы исчезнем вместе с ним.

— Мы исчезнем, — повторил Гальен. И с тоской огляделся вокруг, задержав взгляд на неподвижной фигуре в сером, что прижималась к несуществующим скалам.

И, словно ощутив на себе взгляд, фигура ожила и глухо проговорила:

— Смерть и тлен… Смерть и тлен…

— Сбывается старое проклятие сумерек! — закричала танцовщица с флейтой.

Она прошлась колесом по площади: апофеоз жизни и молодости, торжество юной силы. Мелькали ее руки, ноги, чуть согнутые колени, изящные узкие ступни, развевались ее одежды, совершенно обнажая ее всю, выше пояса, и вдруг между складок прозрачной туники проступало лицо с оскалом неестественной улыбки, а затем копна желтых волос вновь скрывала его.

— Проклятие сумерек! — кричала Ингалора.

— Проклятие сумерек, — тянул человек в сером, жмущийся к тени скал.

— Мрак и пламя, мрак и пламя… — стучали маленькие, пронзительно звучащие клавикорды, и внезапно Гальен догадался, что это за музыка: мелодия почти в точности описывала Аббану. Не такую, какой она стала, а такую, какой была когда-то. Сегодня была ночь, когда многие играли музыку, написанную Эмери, но лишь немногие из участников празднества знали об этом.

• Предыдущая
• 98/102
• Следующая