Странники между мирами - Ленский Владимир - Страница 67

• Предыдущая
• 67/115
• Следующая

Он замолчал, а затем более мирным тоном заключил:

— Прощай — будь счастлив, если можешь. Я на тебя зла не держу.

Талиессин так и не проронил ни слова. Развернул лошадь и скрылся за поворотом.

Несколько месяцев после этого он не покидал дворца. Читал книги, отказывался от прогулок. Королева пыталась дознаться о случившемся, но Талиессин упорно молчал. Только пожимал плечами да иногда ронял слово-другое о том, что с книгами интереснее, чем с живыми людьми.

Королева терпеливо выспрашивала принца о его друзьях. Он отвечал — «дураки» — и безнадежно взмахивал рукой.

Он попросту не смел открыть матери правду. Ему было невыразимо стыдно. День за днем, ночь за ночью всплывал в памяти тот разговор. Стыдным было все: и дурацкая радость Талиессина при виде отца приятеля, и то, как тот запросто велел принцу уезжать и не возвращаться, и то, что он говорил о крови Эльсион Лакар, и собственное молчание принца. В мыслях Талиессин произносил ответные речи, одна остроумнее другой, и все они уничтожали злого человека с его оскорблениями.

Но пережитой позор был только частью причины, по которой Талиессин замкнулся. Принц боялся, что королева, узнав о выходке простого горожанина, накажет гордеца. Несколько лет назад по личному распоряжению королевы был повешен один человек. Казнь была публичной, и принц видел ее. Столицу не стали осквернять подобным действом; виселицу поставили за стенами города. Королева стояла на крыше возка, вровень с помостом, и Талиессин почти не отрывал от нее взора. Эльфийская королева предстала перед народом в редчайшем своем обличье: она гневалась, расчетливо и холодно. Мальчик не знал подробностей совершенного преступником, которого вывели на казнь и поставили под петлей, лицом к ее величеству.

Зачитали приговор; прозвучали и канули навсегда имена женщин, изнасилованных и убитых тем человеком. Для Талиессина этот перечень остался пустым звуком, мелодией без слов. Осужденный неподвижно стоял на деревянном помосте и не отрываясь глядел на мать Талиессина. Этот человек был невысок ростом, некрасив, немолод. В толпе таких сотни. Талиессин никогда не обратил бы на него внимания. Осужденный слушал приговор с тем же безразличием, что и юный принц. Посиневшие губы его дергались в тупой ухмылке. Потом вдруг что-то дошло до его сознания — он задергался, исказил лицо в плаксивой гримасе и повалился на колени. Руки его были связаны за спиной, поэтому он упал неловко и почти сразу опрокинулся на бок. И так, лежа на боку, он бил ногами по помосту и тихо подвывал.

Палач подошел, поднял его почти ласково, подвел под петлю и умертвил — умело, милосердно, как кухарка, сворачивающая шею курице.

Талиессин ничего не понял в том, за что был убит этот жалкий человек. Он запомнил только отвратительный смертный страх — и еще беспощадное лицо матери: пронзительное сияние зеленых глаз, черные рваные цветы на смуглом лице и по-детски нежные, пухлые, ярко-розовые губы, в четырех местах рассеченные крохотными темными шрамиками, традиционным знаком скорби, который королю полагалось наносить себе кинжалом при подписании смертного приговора.

Несколько раз Талиессин видел во сне, как это происходит: горожанина, который осмелился оскорбить наследника престола, хватают и вяжут, и тащат его к ногам королевы, и бросают перед ней на землю, и она узнает всю правду, и приказывает, чтобы ей подали нож. В то мгновение, когда мать подносит острие к своим губам, Талиессин с криком просыпался.

Со временем боль не утихла, но сделалась управляемой, и принц научился заставлять ее не напоминать о своем существовании. Королева объявила о необходимости завести «малый двор» — он подчинился. Королева подбирала ему приближенных, юношей из дворянских семей, — Талиессин принимал их у себя и ездил с ними вместе развлекаться. Королева, несомненно, шпионила за ним через одного или нескольких придворных — принц делал вид, будто не замечает этого.

Она все равно ничего не узнает.

По-своему он любил мать и ценил ее заботы. Но не сомневался также и в том, что она никогда не сможет его понять. Королева — прекрасная женщина, любимая множеством мужчин, начиная с консорта, отца Талиессина, и заканчивая этим немолодым главным королевским конюхом. Если не считать других. Иным довольно было обожания издалека и редких целований ее руки. Она умела бывать и милостивой, и грозной, она прекрасно управляла розами своего эльфийского тела.

Талиессин не был даже красивым юношей. Никто. «Почти насекомое», как говорил тот болтун в таверне.

Но в потаенных мечтах он был другим: широкоплечим, рослым, с весенними зелеными глазами на темном лице, справедливым королем, любимцем и любителем женщин, и обычных, и Эльсион Лакар; то он странствует, никем не узнанный, закутанный в плащ, то вершит правосудие, то устраивает грандиозные праздники... Преступники, которых он осудит на смерть, не будут щуплыми и жалкими человечишками — нет, если уж отправлять на виселицу, то отпетых негодяев, в шрамах, с мозолистыми кулаками, кипящих от ненависти до последнего своего мига. В гневе король Талиессин будет черен — кожа как ночь, глаза как трава, освещенная предгрозовым солнцем, четыре пылающие кровавые полосы через рот, и выше, и ниже губ, без всякой жалости к себе: пусть смотрят, как эльфийская кровь сползает на острый подбородок короля, как капает на землю под его ногами.

Великолепен, избыточен, совершенен во всем — таким будет король Талиессин.

Совершенно не похожим на принца Талиессина, которого уже в глаза начали называть «отродьем Эльсион Лакар».

Благословенная кровь не может быть проклятьем, думал он. Но правда заключалась в том, что ни один человек из тех, с кем встречался принц, не мог не думать об этой крови. Даже Эмери, племянник конюшего, хотя Эмери кажется лучше остальных.

Только та девушка, которую Талиессин встретил нынче на рассвете в саду возле своего дворца, — только она ни о чем не подозревала. Выбежала, задыхаясь, и, как птичка, упала ему на руки. Его ладони до сих пор помнили прикосновение ее кожи. Все так обычно, так доступно. Нужно просто не быть принцем, нужно просто перестать быть Талиессином, и молодая девушка прижмется к тебе всем телом, будет дрожать, ждать защиты, покровительства, позволит уложить себя в постель и доверчиво заснет у тебя на глазах.

Чем больше он думал о ней, тем меньше понимал Как она вошла? Ворота первой стены заперты до рассвета а она явно очутилась во дворцовом квартале еще до того как встало солнце. Не прошла же она сквозь стену? Такого не бывает. Во всяком случае, об этом не сохранилось ни одного предания.

Можно, конечно, предположить, что таинственная девушка живет где-то за первой стеной. Но в таком случае она должна была бы знать, где находится «малый двор», -равно как знать и то, что сюда женщины не ходят.

Не заблудилась же она во дворце? Как бы ей это удалось, если она здесь живет? Не бывает...

Ни на один вопрос ответа не находилось. Оставалось только то, что принц знал наверняка, — данность: какая-то юная незнакомка непонятно как очутилась возле покоев Талиессина, а потом убежала.

Он медленно слез с окна и закрыл ставни. Неважно, кто она. На несколько часов она заполнила его сердце, и этого было довольно.

— Эйле!

Услышав свое имя, девушка замерла, а потом вдруг вскрикнула и побежала навстречу окликнувшему ее:

— Господин Эмери!

Ренье удивленно смотрел, как она несется сломя голову через сад, не замечая, что ломает ветки у кустов и мнет цветы.

— Что вы делаете здесь?

— Мы больше не в ссоре? — задыхаясь, спрашивала она. — Вы больше не сердитесь на меня? Клянусь, я не хотела вас обидеть! Сама не знаю, отчего я сказала то... те слова.

— Какие слова? Почему мы в ссоре? — Ренье пытался ухватить ее за руки и как-то остановить поток бессвязных речей, но Эйле уворачивалась.

— Скажите, что мы снова друзья!

— Друзья, конечно же... Да успокойтесь же!

Эйле успокоенно вздохнула и вдруг вся напряглась:

• Предыдущая
• 67/115
• Следующая