Счет по-венециански - Леон Донна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/58
• Следующая

Брунетти понятия не имел, какая доля в работе юристов приходится на телефонные переговоры, и поэтому не мог судить о том, было ли в количестве звонков что-то необычное.

Он позвонил на коммутатор и попросил соединить с номером, оставленным делла Корте. Когда капитан ответил, Брунетти, поздоровавшись, попросил дать ему телефонные номера в Падуе и Местре, обнаруженные в телефонной книжке Фаверо.

Делла Корте продиктовал ему оба номера, и Брунетти предложил:

— У меня тут список исходящих звонков Тревизана, правда, только междугородных и международных, так что телефона в Местре в нем нет, а падуанский номер могу посмотреть, хотите?

— Спросите меня, хочу ли я умереть в объятьях шестнадцатилетней девицы, — ответ получите тот же!

Истолковав это как «да», Брунетти обратился к списку, задерживая взгляд на номерах, начинающихся с 049 — кода Падуи. На первых четырех страницах ничего интересного не обнаружилось, зато на пятой, а потом еще на девятой он увидел искомый номер. Еще несколько страниц заветные цифры не попадались, но вот на четырнадцатой странице они возникли снова: номер набирали три раза за одну неделю.

Реакцией на сведения, сообщенные Брунетти, было глухое мычание, после чего делла Корте проговорил:

— Пожалуй, пора поручить кому-нибудь заняться этим номером в Падуе.

— А я пошлю кого-нибудь в бар, посмотреть, что там и как.

Теперь Брунетти всерьез заинтересовался, что представляет собой этот бар и его посетители. Но главное — у него буквально руки чесались заполучить список внутренних звонков Тревизана и проверить, нет ли среди них номера бара.

Печальный опыт, приобретенный Брунетти за годы работы в полиции, подсказывал ему: таких совпадений не бывает. То, что некий номер телефона был известен двум людям, убитым один за другим, не могло быть случайностью, эдакой иронией судьбы, о которой можно поговорить и забыть. Этот падуанский телефон играл какую-то важную роль; хотя Брунетти пока совершенно не понимал, какую именно, у него возникла твердая уверенность, что номер бара в Местре непременно окажется среди внутренних звонков Тревизана.

Он пообещал держать делла Корте в курсе дела, положил трубку и позвонил по внутреннему телефону сержанту Вьянелло. Тот оказался на месте, и Брунетти попросил его подняться.

Вьянелло появился на пороге его кабинета через пару минут.

— Что-то по Тревизану? — спросил он, глядя на шефа с нескрываемым любопытством.

— Да. Мне только что звонили из полицейского управления Падуи по поводу Рино Фаверо.

— Того бухгалтера, что работал на министерство здравоохранения? — спросил Вьянелло.

Брунетти кивнул, и сержант воскликнул с неожиданной горячностью:

— Все они должны сделать то же самое!

От изумления Брунетти буквально лишился дара речи.

— Что сделать? — выговорил он через несколько мгновений.

— Убить себя, вот что должны сделать все эти грязные твари! — Гнев Вьянелло потух так же неожиданно, как вспыхнул, и он спокойно уселся напротив Брунетти.

— Чего это вы вдруг? — поинтересовался Брунетти.

Вьянелло только пожал плечами и досадливо махнул рукой.

Брунетти молча ждал.

— Сегодня в «Коррьере» редакционную статью прочел, — проговорил наконец сержант.

— И что в ней говорилось?

— Что нам должно быть жаль этих несчастных, вынужденных прощаться с жизнью, ибо они не в силах выдержать стыда и тех страданий, что причиняет им наше общество; что судьи должны выпускать их из тюрем, возвращать в лоно семьи, к женам и детям. И что-то еще в этом роде, не помню, меня чуть не стошнило от отвращения.

Брунетти по-прежнему молчал, и Вьянелло продолжил:

— Когда какого-нибудь карманника сажают за украденный кошелек, в газетах, и уж тем более в такой, как «Коррьере», почему-то не печатают статей, что, мол, давайте его пожалеем и выпустим. А эти свиньи? Сколько они наворовали, одному Богу известно. Ваши налоги. Мои налоги. Миллионы, триллионы лир. — Тут он вдруг осознал, что слишком разошелся, снова махнул рукой, словно отгоняя собственный гнев, и спросил куда более спокойно: — Так что там с Фаверо?

— Это было не самоубийство.

Вьянелло вытаращил глаза.

— А что же было на самом деле? — спросил он, совершенно забыв о своем праведном гневе.

— Он никак не мог сам вести машину: в его крови обнаружено слишком много барбитуратов.

— Много — это сколько?

— Четыре миллиграмма, — ответил Брунетти и, не давая Вьянелло возразить, что это не такая уж большая доза, добавил: — Это был роипнол.

Вьянелло, так же как и Гвидо, прекрасно понимал, что четыре миллиграмма такого препарата свалили бы их обоих дня на полтора.

— А какая тут связь с Тревизаном? — спросил сержант.

Поскольку Вьянелло, как и сам Брунетти, давно утратил веру в случайности, рассказ о телефонном номере, известном, как оказалось, обоим убитым, он выслушал, затаив дыхание.

— Так это недалеко от станции, куда прибывают поезда из Падуи? На виа Фагаре?

— Да. Бар «У Пинетты». Вы знаете его?

Вьянелло подумал минутку, глядя куда-то в сторону, потом кивнул:

— Кажется, да. Если это тот, о котором я думаю. Слева от вокзала, так?

— Не знаю. Знаю только, что где-то неподалеку от него, но об этом баре я ничего не слыхал.

— Похоже, это он самый. «У Пинетты»?

Брунетти кивнул. Он ждал продолжения.

— Если это действительно тот бар, который я имею в виду, скажу прямо — место гиблое. Там вечно крутятся выходцы из Северной Африки, ну эти, «вы меня понимать?» — их везде хватает. — Вьянелло замолчал, и Брунетти приготовился было выслушать какое-нибудь презрительное замечание об этих уличных торговцах, наводнивших улицы Венеции и торгующих поддельными сумочками «от Гуччи» да резными африканскими статуэтками. Но Вьянелло, к его удивлению, вздохнул и сказал: — Жаль бедолаг.

Брунетти давным-давно понял, что ожидать от сограждан последовательности в политических взглядах — дело безнадежное, однако сочувствие Вьянелло к иноземным торговцам стало для него полнейшей неожиданностью. Из сотен тысяч людей, слетающихся в Италию в надежде кормиться крошками с богатого стола, именно этих торговцев не любили и проклинали больше всего. И вот, пожалуйста, Вьянелло, человек, который не просто голосовал за Lega Nord[18], но еще и ратовал за то, чтобы Италию поделили на два государства и границу провели где-нибудь к северу от Рима — а в полемическом запале и вовсе кричал, что, мол, давно пора построить стену и отгородиться от варваров, от африканцев, ведь к югу от Рима живут сплошные африканцы, — этот самый Вьянелло называет этих самых африканцев «бедолагами», причем явно искренне.

Но хотя Брунетти и был изрядно озадачен таким поворотом, тратить время на эту тему ему совершенно не хотелось. Вместо этого он спросил:

— Есть у нас кто-нибудь, кто мог бы сходить туда вечерком?

— Смотря для чего, — отозвался Вьянелло, подобно Брунетти решивший не развивать этническую тему.

— Да так, пропустить стаканчик, пообщаться с людьми. Поглядеть, кто пользуется телефоном, кто на звонки отвечает.

— И этот кто-то не должен быть похож на полицейского, верно?

Брунетти кивнул.

— Может, Пучетти?

Брунетти покачал головой:

— Молод слишком.

— И пожалуй, слишком уж паинька, — согласился Вьянелло.

— М-да, чудное, похоже, заведеньице этот бар.

— Я бы по крайней мере без пушки туда не совался, — отозвался Вьянелло и через пару минут как-то нарочито небрежно заметил: — Самое место для Мышки.

«Мышкой» называли сержанта, ушедшего в отставку полгода назад после тридцати лет службы в полиции. Его настоящая фамилия была Романо, но так к нему никто не обращался вот уже пять десятков лет, с тех самых пор, когда он, маленький и кругленький мальчуган, и правда напоминал мышонка. Но даже когда он вырос и возмужал, когда стал так широк в плечах, что форменные куртки приходилось шить на заказ, кличка осталась при нем — столь же нелепая, сколь и привычная. И еще, никто никогда не смеялся над тем, что кличка была женского рода. За его тридцатилетнюю службу множество людей пыталось навредить, но ни один не осмелился потешаться над его прозвищем.

• Предыдущая
• 18/58
• Следующая