Дневник плохой девчонки - Гудоните Кристина - Страница 1

• 1/40
• Следующая

Снится мне, будто я совсем еще маленькая, годика три, не больше… Во сне я знаю, что сегодня праздник — мой день рождения, и меня ждет подарок, но подарок этот спрятан где-то на лугу, и я сама должна его отыскать. Луг огромный, края теряются за горизонтом… Отталкиваюсь ногами от земли, машу руками, взмываю в небо и, счастливая, лечу над солнечной зеленью, высматривая обещанный сюрприз. Наконец вижу внизу яркое пятнышко. Стремительно опускаюсь, но в высокой траве нахожу только розовую ленту от подарка, еще сохранившую форму коробочки, и понимаю, что надо мной просто подшутили, а может, я сама лопухнулась, чего-то недопоняв, но, как бы там ни было, теперь они все уж точно веселятся до упаду. Я знаю, что за мной наблюдают, чувствую их взгляды — и сама начинаю громко смеяться, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разреветься…

Сегодня мы с мамой ходили к ее подруге-психологу — посоветоваться насчет моего заикания.

Драгоценная мамочка, понятно, перед тем созвонилась с ней и, само собой, наболтала про меня выше крыши. Всякий раз, как на нее дурь находит и она вдруг кидается обо мне заботиться, — запросто из любой мухи слона делает. Я бы не удивилась, если бы она насочиняла, будто у меня рак мозга или я лаю по ночам. Не удивилась бы, но меня это бесит. Так что шла я к этой психологине, как корова на бойню.

Когда мы наконец добрались и подружки покончили с традиционными лобызаниями, психологиня велела маме подождать в приемной, а меня увела в кабинет, посадила в кресло, сама села напротив и уставилась так, словно ей вздумалось поиграть в гляделки. Ха! Не знала, на кого нарвалась: меня сроду никому переглядеть не удавалось. Так что сложила я ровненько ручки на коленочках и, не мигая, смотрела ей прямо в глаза. Кстати, я, еще когда только ее увидела, сразу подумала, что она до ужаса похожа на Мишель Пфайффер в роли женщины-кошки: глаза такие же вытаращенные и слишком светлые, с крохотными темными точками посередине. А нос красноватый, и я заметила, что на самом кончике зреет прыщик. Неудачное место, выдавливать очень больно.

Прошло, наверное, не меньше минуты, а мы всё сидели и пялились друг на дружку, как ненормальные. Я даже слегка заскучала, еще немного — и начала бы зевать. Но тут психологиня наконец сдалась, опустила голову и улыбнулась. Ха! Поняла, что проиграла. Один — ноль в мою пользу.

— Тоже ногти грызешь?

Она потянулась было к моим пальцам, но я быстренько убрала руку, описав несказанной красоты дугу от колена до лба, будто хотела поправить ниспадающий локон. (Вот только никаких локонов у меня нет, волосы острижены коротко, как у мальчишки, и голова похожа на футбольный мяч.) Терпеть не могу, когда меня хватают руками. Женщина-кошка, похоже, и это поняла, во всяком случае, больше ко мне не лезла. А почему это она, между прочим, сказала «тоже»? Кого имела в виду? Неужели себя? Я покосилась на ее пальцы. Ой, нет, эти ногти на обгрызенные совсем не похожи.

— Ага, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я грызла ногти. Прямо до крови обгрызала. Не веришь?

Верю, не верю… Да мне плевать, грызла она ногти или нет. Достало меня все это вместе, я только и мечтала, как бы побыстрее свалить. Честно говоря, я, еще когда мы туда шли, решила молчать как скала: страшно на мамашу разозлилась и хотела отбить у нее охоту таскать меня в такие места. Да и вообще — я же не всегда заикаюсь!..

Не дождавшись ответа, женщина-кошка наклонилась вперед и заговорила подозрительно тихо. Меня охватило нехорошее предчувствие.

— Ты, наверное, понимаешь, зачем тебя сюда привели? — спросила она. — Котрина, ты умная девочка, и я не собираюсь ничего от тебя скрывать. Да, твоя мама рассказала мне, какая у тебя беда. Ее это очень беспокоит, и она думает, что я могу тебе помочь. Поверь, дорогая, я действительно и могу, и очень хочу тебе помочь. И тебе, и твоей маме. Я вижу, что тебе здесь не нравится, ты мне не веришь и сопротивляешься. Что ж, это вполне естественно и нисколько меня не удивляет, больше того — пожалуй, на твоем месте я и сама держалась бы примерно так же. Но прошу тебя, даже если ты не веришь мне, поверь своей маме. Ты хоть представляешь, как мама тобой гордится? Она мне так много про тебя рассказывала… Котрина, поверь хотя бы в то, что мама бесконечно тебя любит и желает тебе только добра. Котрина, милая, ну что ж ты так упираешься…

Черт! Вот тут я поняла, что еще немного — и разревусь в три ручья. Ни с того ни с сего! Ну что за несчастье такое! Я чувствовала, как в горле растет комок, а глаза наливаются слезами. Попробовала сглотнуть, часто-часто поморгать, даже за ляжку себя ущипнула, но нет, ни черта это не помогло. О господи, не хватало только, чтобы эта дура увидела меня всю в слезах и соплях! Как же я себя ненавижу за то, что со мной такое случается. Вообще-то это случается нередко, но я позволяю себе пореветь только тогда, когда никто не видит. Даже когда папа по щекам лупит — стою перед ним, как старый индеец по имени Олимпийское Спокойствие, могу еще и горько усмехнуться. Но стоит кому-нибудь начать выжимать из меня слезу — вмиг расклеиваюсь.

Эта садистка, ясен пень, заметила, что со мной делается, но как ни в чем не бывало продолжала давить:

— Я все пойму, Котрина, милая, и все останется между нами. Говори, девочка, спрашивай, поплачь, если хочешь. Только не молчи.

Я поняла, что если и дальше стану молчать, она будет компостировать мне мозги до тех пор, пока я не высохну, как мумия, или не обрасту космами, как снежный человек. Ничего другого не оставалось, пришлось сменить тактику и стать девочкой-лапочкой.

Я закивала и на всякий случай подсунула руки под ляжки, а то психологиня снова к ним потянулась.

— Д-да… п-попробую…

Видно было, что женщина-кошка никуда не спешит и времени у нее вагон: она как-то даже чересчур удобно расположилась в кресле, приготовившись меня слушать. Реветь мне расхотелось, так что я выдала ей самую обаятельную улыбку, какую только могла, и спросила:

— А у н-нас еще м-много в-времени осталось?

Психологиня тоже улыбнулась. Передние зубы у нее чуть выдавались вперед.

— Достаточно.

И тут она принялась задавать дурацкие вопросы, типа, в каких случаях я вдруг начинаю заикаться, и часто ли это на меня находит, и давно ли я заикаюсь, и что мне снится, и всякое такое. Я, понятно, сразу сказала, что заикаюсь очень редко, и незачем из этого проблему раздувать. А вот про то, что иногда заикаюсь нарочно, говорить не стала — ни к чему ей про это знать. Потом она велела рассказать о себе. Ага, прямо разбежалась! Да и как за один раз расскажешь, что с тобой происходило целых пятнадцать лет? Выбрать самое главное? Ну допустим, вот только кто разберется, что в жизни главное, а что нет? Ведь про то, от чего на самом деле балдеешь, словами не рассказать, а вся остальная моя жизнь — галимая скучища: скучные разведенные родители, толстый скучный неродной брат, скучная школа — ну, это у всех. Примерно так я ей и растолковала, но, ясен пень, намного вежливее. Как могла, старалась ей понравиться, лыбилась до ушей, выразительно кивала и молола без умолку: мне казалось, стоит на секунду замолчать — тут же начну заикаться. Зря напрягалась: женщина-кошка, похоже, все равно осталась не очень-то мной довольна.

Потом она выставила меня в приемную и позвала в кабинет маму. Я плюхнулась на диван и стала грызть ноготь на указательном мальце правой руки — это всегда меня успокаивает. Не все сложилось, как хотелось, а почему — не понимаю. Почему вообще так выходит? Когда мне кто-нибудь, вот как сегодня эта женщина-кошка, начинает компостировать мозги, и надо в ответ так сказануть, чтобы мало не показалось, я или начинаю заикаться как ненормальная, или такую фигню мелю, что самой противно, — словом, выгляжу беспросветной идиоткой. Просветление наступает потом: представление закончилось, зрители разошлись, похлопать некому — и вот тогда-то я запоздало начинаю фантазировать, как могло бы быть, если бы да кабы… Что за несчастье! А самое обидное, что перед тем я все так хорошо отрепетировала… Мама говорит, со мной это происходит, потому что я чересчур эмоциональная, все время спешу и не руководствуюсь разумом. Может, так оно и есть?..

• 1/40
• Следующая