Дневник плохой девчонки - Гудоните Кристина - Страница 10

• Предыдущая
• 10/40
• Следующая

— Да еще и скрипач! Полный улет! Ты хоть слышала, как он играет?

Я кивнула и одновременно простонала: «Не-е-ет…»

Гвидас изучал меню.

— Смотри, как красиво он читает! — восторженно прошептала Лауруте.

— Неужели все буквы выучил? — радостно воскликнула я.

Лаура серьезно на меня посмотрела:

— Знаешь, если бы он… На твоем месте я бы не отходя от кассы начала его клеить. Само собой, если бы он не был парнем твоей мамы…

Я увидела, что к Гвидасу приблизилась официантка — на вид прямо Снежная королева. Наш красавец схватил ее за руку, притянул к себе и что-то тихо проговорил. Официантка мгновенно оттаяла — вот-вот закапает на пол — и глупо заржала. Ржание это мне мало того что не понравилось, но и показалось довольно-таки подозрительным. Ну, скажите, разве кто-нибудь взвизгивает, если его просят, например, принести отбивную с жареной картошкой? Нет! Визжат и ржут обычно в ответ на совсем другие просьбы. Совершенно ясно — Гвидас сказал этой заледенелой девице что-то такое, что показалось ей нестерпимо смешным, и наверняка речь шла не о макаронах с морскими гадами… (Потому что гады давно уже никому смешными не кажутся.) И тут встает законный вопрос: почему он ни с того ни с сего постарался ее рассмешить? Просто так никто никого не смешит, нашли тоже дурочку! Он ее клеит, обыкновеннейшим образом клеит, вот что! Хочет показать, какой он, типа, орел! Орел, как же, — мерзкий бабник, вот он кто! В который уже раз осознав, что между мной и этим старым пнем все кончено навсегда, я сказала Лауре, что пойду покурю, встала и выскользнула наружу.

Вернувшись в кафе, я увидела, что наш красавчик уже лопает пиццу. Ага, значит, не пришлось ему долго дожидаться. Лаура сидела с ложкой во рту и как зачарованная, не отрываясь, смотрела на Гвидаса. Никогда не видела, чтобы кого-нибудь настолько заворожило зрелище поедания пиццы! Меня, разумеется, оно нисколько не интересовало, я вообще в ту сторону не смотрела, но когда последний кусочек пиццы исчез у скрипача во рту, вздохнула с облегчением. Лаура, как ни странно, тоже. Какое счастье, мелькнуло у меня в голове, какое счастье, что он заказал всего-навсего пиццу, а не сытный обед из нескольких блюд…

На том представление и закончилось — Гвидас расплатился и наконец убрался. Заметно было, что торопится.

Домой я вернулась под вечер. Мама была у себя в мастерской, работала. (Хм! Вот не ожидала. А как же наш любовничек?) Поскольку общаться мне совершенно не хотелось, я к ней заглянула, пробормотала, что засыпаю на ходу, и убралась в мансарду. Слишком много накопилось проблем, с которыми надо разбираться наедине с собой, а мама слишком чуткая и вмиг просекает, в каком я настроении.

Правда, она, когда пишет, напрочь забывает про всякий там материнский долг и не обращает внимания на мои так называемые подростковые глупости. Обычно, пока она не закончит картину, мы не лезем друг другу на глаза и в доме все мирно. Что может быть лучше? Так что я вообще-то люблю, когда мама работает.

Мама и сегодня пишет, закрывшись в мастерской. И, судя по всему, ночевала дома… Хм… Странно…

Встала я около десяти, спустилась в кухню, сделала себе бутерброд. Кофейник был теплый — значит, мама уже позавтракала. В раковине мокла только одна чашка — значит, завтракала в одиночестве?..

Я спустилась в сад и, жуя на ходу бутерброд, двинулась к соседскому забору — машины Гвидаса во дворе не было. И вчера вечером я ее там тоже не видела. Неужели так домой и не возвращался? Тогда где же он? У меня привычно заныло под ложечкой, и я поняла, что мне снова надо сосредоточиться и все спокойно обдумать. Я устроилась под грушей и стала грызть ногти.

Куда запропастился Гвидас? Ясно, что дома его нет, и он там не ночевал. Но что это означает? Может, они поссорились? Поцапались, словно кошки? И он объявил маме, что между ними все кончено, оделся в свой лучший белый костюм, прихватил скрипку и отправился в город клеить барышень? Я по опыту знала, что мужчины частенько именно так и поступают.

Папа, например, всегда так делал, когда хотел вырваться из дома. В этом случае самое удобное — поссориться. Вернувшись, можно еще долго ходить обиженным, не разговаривать, а значит, и не объяснять, где был. И чего только жены не терпят ради так называемого покоя в доме! Никогда ни за одного из этих уродов замуж не выйду, никогда!

Что папа маме изменяет, знали все, кроме нее самой. Даже мои подружки об этом шептались — за что и получали от меня по башке… Не думаю, чтобы мама ничего не чувствовала, нет; скорее, просто не хотела про папины измены знать, притворялась, что ничего такого не происходит и все у нас в семье хорошо.

Один раз я видела, как Элеонора привезла моего надравшегося папашу домой после какой-то корпоративной пьянки. Остановила машину, вытащила его наружу, и они стали со страшной силой целоваться под самыми нашими окнами. Мы с мамой и бабушкой прекрасно все видели, но стояли, будто к полу приросли, и не знали, что делать. Наконец мама как-то странно усмехнулась, выскочила на улицу, начала что-то выкрикивать, с трудом оторвала папу от Элеоноры и притащила его домой. И что же? Поссорились они? Нет!!! На другой день жизнь вошла в прежнюю колею, словно ничего и не случилось! Мама как последняя дура приносила ему попить и пичкала аспирином!!! Вот что по-настоящему мерзко!

Никогда, клянусь, никогда ни одной секунды не стану терпеть, если увижу, что мой парень лижется с другой. В то же самое мгновение он для меня умрет! А если будет недостаточно мертвым, прихлопну как муху! Баста! Точка! Я-то ни за что не стану притворяться слепой и глухой идиоткой и бегать потом вокруг него с компрессами! Никогда!

Надо сказать, чувствовала я себя, сидя под грушей, довольно странно… Даже грызть ногти — и то не помогало. Еще вчера только о том и мечтала, чтобы они расстались, а теперь, когда это, похоже, случилось, мне было как-то не по себе. И немножко жалко маму… Я вернулась в дом и тихонько подкралась к двери ее мастерской. Там пели негры. Маме нравится работать под негритянский хор, она часто слушает госпел.

Когда я приоткрыла дверь, она оторвала взгляд от холста и улыбнулась:

— А, ты уже встала, лапуля?

Мамина улыбка показалась мне неестественной. Я поняла, что она сдерживается, стараясь не показать, как ей больно. Лицо бледное, глаза покраснели… Все ясно, подумала я. Он в самом деле ее бросил.

— Что ты так странно смотришь? Хочешь мне что-то сказать? Что-то случилось? — встревожилась мама.

Случилось, только не со мной, подумала я. Глядит на меня красными глазами и воображает, будто я не понимаю, что она сейчас чувствует.

— Как поживаешь? — спросила я.

Вопроса глупее задать было невозможно, но в ту минуту ничего больше в голову не пришло. Мама громко засмеялась, подошла ко мне, взлохматила волосы.

— Отлично поживаю! Лучше всех! — торжественно объявила она. — А ты?

Мама непонятно улыбалась, глядя мне прямо в глаза, и я, не выдержав, опустила голову. Я поняла, что она победила, что я ничего от нее не добьюсь. Ну и ладно. Посмотрим, что она будет делать, когда он в конце концов появится. Не станет же он до бесконечности шататься неизвестно где.

— Может, кофе тебе принести? — предложила я.

— Нет, маленькая, не надо, и так всю ночь кофе хлебала. Лучше пойди сделай себе яичницу. Мне совсем не хочется, чтобы ты, перебравшись сюда, отощала.

Она потянулась, встав на носочки, и снова направилась к своей картине. Холст был повернут к окну, и я не могла разглядеть, что она пишет. Пока работа не закончена, мама никогда ее никому не показывает, боится, что тогда картина не получится. Такая уж у нее примета.

Я поднялась к себе, переоделась и пошла встречать Лауру — она обещала приехать двенадцатичасовым автобусом.

Лаура приехала, и мы сразу рванули на речку загорать и купаться. Вернувшись домой, я оглядела себя в зеркале и убедилась, что выгляжу не так уж плохо! Загар мне идет. Если бы не прыщи-зеленкой-надо-мазать вместо грудей и не ноги-палки с выпирающими коленями — была бы почти модель! Ха!

• Предыдущая
• 10/40
• Следующая