Ромовый пунш - Леонард Элмор Джон "Голландец" - Страница 23

• Предыдущая
• 23/70
• Следующая

— Господи Иисусе, только не говори, что ты решил вернуться.

— Мне две бутылки вон того «Абсолюта», — объявил Луис, на этот раз вытаскивая из-под полы пиджака «Моссберг», блеснувший никелем в свете ламп, а красная точка прицела остановилась на затребованных им бутылках.

— Откуда это у тебя? Из магазина игрушек? — поинтересовался толстяк.

— Видишь красную точку? — Луис отвел прицел от бутылок с «Абсолютом» и нажал курок, вдребезги расстреливая нижние три ряда дешевого пойла. — Все настоящее, — боже, в голове у него звенело. — Вон те бутылки «Абсолюта», все деньги из кассы и не забудь ту пачку, что лежит у тебя в заднем кармане брюк.

Чувствовал он себя превосходно, проезжая по Дикси и то и дело отхлебывая водку прямо из горлышкаи, направляясь на поиски какого-нибудь подходящего мотеля. Все, он не будет больше жить в доме Джей-Джея, и к черту эту вонючую контору... И тут он понял, что должен немедленно вернуться туда. Положить ключ на место, в ящик стола Макса и создать видимость ограбления со взломом, а не то Макс обязательно догадается, что это его рук дело. Зря он не выгреб из шкафа все, что там было. Макс все равно может подумать на него. За четыре года проведенных за решеткой, он стал более рассеянным, чем прежде, только и всего. Ну, по крайней мере он хоть во время вспомнил об этом. Но уж потом обязательно уехать прочь, подальше отсюда. Только не останавливаться и не искать путей к отступлению. Об этом, кажется, говорил ему Орделл?

Как будто нечто похожее.

Орделл неоднократно пытался научить своих «шестерок» грамотно орудовать небольшой отмычкой с заостренными усиками на конце, более известной у профессионалов как «грабли» — эти безделушки были не более пяти дюймов в длину и легко умещались в кармане, но зато с их помощью можно было запросто открыть практически любую запертую на ключ дверь. Ясно? В этом не было ничего сложного, стоило лишь раз попробовать самому и приноровиться. Нет же, «шестеркам» больше нравилось вломиться в дом, да так, чтобы при этом переколотить в нем все окна или же, на худой конец, выстрелом из ружья выбить замок. Любимым их номером было протаранить на небольшом грузовичке вход в ломбард или оружейный магазинчик: въехать, быстро загрузить товар и выехать обратно на угнанном грузовике с названием какой-нибудь фирмы с боку фургона. Поэтому обучно владельцы оружейных магазинов загоняли в бетон перед входом в свои заведения железные столбы, чтобы въехать туда на машине было бы невозможно. Тогда ребята врывались в торговый зал, когда магазин был открыт, и уже там выхватив собственное оружие, принимались за дело, забирая столь милое их сердцу военное вооружение. Их не пугало даже то, что любого из них могли запросто подстрелить за этим занятием. Все они были одержимыми придурками. Поэтому Орделл в конце концов отказался от своей первоначальной идеи обучения подручных более утонченным и искуссным приемам проникновения на чужую территорию. А свои хитроумные инструменты он теперь доставал исключительно для того, чтобы воспользоваться ими самому.

Как, например, этим вечером, для того чтобы попасть в квартиру Джеки Берк.

Макс ехал домой и все ещё видел её сидящей напротив его за столиком в полутемном баре: он чувствовал на себе этот взгляд лучистых зеленых глаз Джеки, то, как она, взглянув в сторону рояля, сказала, что пианисту не стоит исполнять «Зажги мой огонь». Как она сказала: «Великолепно», сохраняя все тот же сухой тон, в ответ на его предположение, что ей, возможно, придется отсидеть в тюрьме год и один день. И ещё это ее: «А вы, оказывается, такой же зануда...», когда он не сразу поверил ей. Но уже очень скоро она доверилась ему, и он чувствовал, как постепенно они с ней начинают неуклонно сближаться, как если бы это дело касалось их обоих, и ещё что он был ей необходим. Это было приятное ощущение. Он глядел ей в глаза, желая угадать её настроение. Он смотрел на то, как она курит, и почувствовал, что впервые за последние два года ему тоже вдруг захотелось закурить. И ещё до того, как им уйти из бара, он уже не сомневался, что у них, возможно, что-нибудь и получилось. Если бы он только этого захотел.

У него уже очень давно не возникало подобных ощущений. Тем более по отношению к кому-то из обвиняемых.

Правда, один раз за те последние два года, что ему пришлось прожить в одиночестве, он уже чуть было не признался в любви одной женщине. Она работала офицанткой и говорила с сильным южным акцентом. Он называл её Сверчком. То же самое нежное чувство охватило его, когда однажды ночью они вместе лежали в постели, и свет с улицы проникал через окно к ним в комнату и его лучи ложились на её лицо и на маленькую белую грудь. Но только за окном светил самый обыкновенный уличный фонарь, никакой луны, чтобы все было как в песне «Ты возникла из лунного света» или «Эта дьявольская луна» не было и в помине, и надо думать, что именно осознание этого и остановило его тогда — если уж благоразумие оказалось бессильно. Сверчок любила песни из репертуара Ребе МакЭнтайр, и она пела, забавно пританцовывая при этом. А ещё она пела песенку Тэмми Винетт «Р.А.З.В.О.Д», при этом многозначительно поглядывая в его сторону и приговаривая: «Это намек». Ему было хорошо со Сверчком. Вся беда была в том, что им не о чем было говорить. Так же как и с Рене. За все те годы, проведенные вместе, им так и не удалось по-настоящему поговорить друг с другом. Правда, поначалу, когда они только-только поженились, он ещё пытался читать ей вслух стихи. Но реакция её все равно сводилась к неизменному: «Ну и как это надо понимать?»

За последние лет десять совместной жезни он ни разу не признался Рене в любви. Правда, несколько раз он все же сказал, что любит её, в душе зная, что это не так, а потом и вовсе ушел. Так что же произошло между ними? Она никогда так и не сказала ему об этом. Она вообще мало разговаривала с ним даже в самом начале, и то только потому, что он сам заводил разговор. Она была вся такая маленькая, хрупкая, как букашечка, и ему хотелось всецело владеть ей. Любовью с ним она занималась тоже молча. Она ужасно боялась забеременеть; все твердила, что якобы врач сказал ей, что это убьет её, что она слишком мала для этого; она говорила, что у неё загиб матки или о том, как она боится, что сбросят водородную бомбу. И все было бы ничего, если бы она только относилась с пониманием к его чтению вслух. Вообще-то то, что он ей читал не относилось к романтической поэзии. Это были по большей части стихи Гинсберга[4] и Корсо[5]. Они нравились ему, несмотря даже на то, что в те времена ему нередко приходилось сталкиваться с демонстрантами на улицах, держа в руках резиновую дубинку полицейского. Они обзывали его свиньей, и тогда он задумался: «Постойте, а что, собственно говоря, я здесь делаю?» Это было до того, как он стал детективом и больше всего на свете полюбил свою работу в отделе расследования убийств. Однажды, когда он закончил читать вслух стихи, Рене сказала: «Ты бы хоть раз со стороны на себя поглядел». Наверное, имея в виду, что он нелепо выглядит в своей темно-зеленой униформе декламирующим стихи, и даже не обратив никакого внимания на то, что для всего поколения «битников» эти строки были шедевром.

Ему на память пришло также стихотворение «К Терри Мур», написанное в более поздние годы одним парнем по имени Гиффорд и заканчивавшееся такими строчками:

Скажи мне, Терри,

Когда была ты молодой,

Были ли нежны любовники с тобой?

Он вспомнил это стихотворение, потому что в пятидесятые годы он и сам был без ума от Терри Мур, и как раз до этого он был без памяти влюблен в Джейн Грир, а не задолго до неё терял голову от любви к Диане Бейкер. В этом году он отказался от любви к Джоди Фостер, только потому что по возрасту он годился ей в отцы, и влюбился с Аннетту Бенинг. И ему было решительно наплевать, сколько ей лет.

• Предыдущая
• 23/70
• Следующая