Бездна обещаний - Бергер Номи - Страница 71
- Предыдущая
- 71/105
- Следующая
Кирстен постоянно искала себе занятие, что и превратило ее в коллекционера. В каком бы городе Кирстен ни останавливалась, она везде собирала носовые платки, сувениры, камешки и прочее. Коллекционирование превратилось в одержимость Кирстен. Стало побудительной причиной каждый день что-то делать. Такого рода занятость была безболезненна и даже приятна, но самое важное заключалось в том, что она сосредотачивалась на внешнем, а не внутреннем мире.
С каждым новым посещаемым городом или городком Кирстен становилась все более искушенной в искусстве жить только поверхностными ощущениями, в состоянии отрешенности от эмоций. Кирстен понимала, что спасение ее зависит от того, как долго она сумеет не допускать в свой хрупкий мир кого-либо или что-либо. До чего же удобно было избавиться от чувств, несмотря на то что их отсутствие было так же чужеродно Кирстен, как и неспособность играть на рояле.
К моменту своего приезда в Афины, три месяца назад, Кирстен уже не раз задумывалась о месте, где могла бы остановиться на более долгий срок. Первая за год относительно спокойная ночь, проведенная в столице древней Эллады, определила такое место. Кирстен немедленно телеграфировала Скотту — единственному человеку, которому сообщала о месте своего пребывания, — потом занялась подыскиванием подходящего жилища.
Найдя для себя Афины райским местом, Кирстен все же так и не смогла жить без размышлений. Прошлое оставалось постоянным ее спутником, хотя в нынешнем состоянии оцепенения Кирстен оно приносило меньше ущерба, чем прежде. Она даже изобрела новую систему, заключавшуюся в делении людей на категории, — что временами помогало ей переносить душевные травмы. В первую категорию входили те, о ком Кирстен постоянно тосковала: Мередит, родители и Наталья; вторая включала тех, по кому Кирстен скучала: Майкл, Эрик и Нельсон; и, наконец, люди, с которыми Кирстен поклялась рассчитаться: Джеффри, Клодия, Роксана Истбоурн, Клеменс Тривс, Дирдра и Лоис.
И еще был Джефф. При воспоминании о сыне утихомиренные чувства вновь просыпались и вступали в борьбу с наложенными на них ограничениями. Ее любимый Джефф… Взлелеянная плоть от плоти. Кирстен неустанно, вновь и вновь повторяла про себя данный когда-то зарок: наступит день, когда она вернется и потребует отдать ей сына и музыку. И не было более сладкой мести, чем возвращение в мир музыки рука об руку с драгоценным сыном.
Кирстен допила узо, еще раз вдохнула наполненный запахом жасмина июльский воздух и вернулась в комнату. Новое прибежище представляло собой угловую двухкомнатную квартиру в современном пятиэтажным кирпичном доме, продуваемом со всех сторон, что позволяло сохранять приятную прохладу даже в самые жаркие дни. Расставленные и разбросанные повсюду сувенирные трофеи, собранные Кирстен в ее скитаниях, придавали квартире вид веселой неразберихи.
Деревянные полы устилали яркие ковры. На стенах висели плетеные цветочные корзинки самых разных форм и размеров, резные маски, часы с кукушкой. Все, что только можно было накрыть, было покрыто либо кружевами, либо шотландскими пледами; повсюду были расставлены резные деревянные статуэтки, фарфоровые фигурки, крошечные глиняные зверьки и птички и еще — дюжина фотографий в рамках.
По непонятному побуждению Кирстен купила подержанное пианино и поставила его к самой узкой стене в гостиной. На поцарапанной подставке пианино никогда не лежали ноты, крышка его никогда не открывалась; инструмент просто стоял в комнате молчаливым напоминанием о том, что было у Кирстен в прошлом и к чему она должна стремиться в будущем.
— Кирстен?
Тоненький голосок, позвавший ее из полумрака, заставил Кирстен подскочить.
— Ты еще не спишь, Маркос? — прошептала Кирстен, подходя на цыпочках к кушетке, на которой, свернувшись калачиком, лежал шестилетний мальчик, укрытый хлопчатобумажным одеялом, купленным Кирстен в Португалии.
— Я хочу пить, — откинув одеяло и усевшись на кушетке, пожаловался ребенок.
— Как насчет стаканчика замечательного холодного апельсинового сока? — Мальчик замотал головой. — Только что отжатый.
— Что я действительно хочу, так это стаканчик рецины.
— В этом я и не сомневаюсь.
— Так мне можно? — Маленькое личико засветилось надеждой, и Кирстен очень не хотелось разочаровывать мальчика.
— Нет, нельзя.
— Ну, совсем немножко, а?
— У-у-у. — Кирстен сделала строгое лицо, но тут же разрушила свою напускную грозность. — Стакан свежего апельсинового сока прибудет с минуты на минуту.
— Ва! — Протестуя против совершаемой несправедливости, Маркос снова улегся и натянул одеяло на голову.
Улыбаясь, Кирстен прошла на кухню. Маркос стал самой неожиданной находкой, сделанной Кирстен в Афинах, и самой главной ее наградой. Маркос был сыном Ларисы и Александроса Полисисов, молодой греческой пары, живущей через три двери от квартиры Кирстен. В день ее переезда на новое место Полисисы явились к Кирстен с визитом: Лариса держала в руке сковороду только что испеченной баклавы, у Александроса в руке была бутылка узо, а Маркос осторожно держал четыре стакана. Между ними моментально возникла симпатия.
Несмотря на все протесты Кирстен, Лариса и Александрос очень скоро познакомили ее с большой и разношерстной компанией своих друзей, которые, в свою очередь, вовлекли Кирстен в суматошную ночную жизнь города. Отвечая взаимностью на доброе отношение к ней, Кирстен взяла на себя обязанность присматривать за Маркосом вечерами, когда Полисисов не было дома, что случалось довольно часто. Александрос и Лариса были социалистами-бунтарями, ведущими бурную деятельность против шестилетнего режима греческой хунты.
Тридцатидвухлетний Александрос был — профессором экономики в Национальном политехническом институте, попросту именуемом «Политех», тридцатилетняя Лариса там же преподавала древнюю историю. Она была изящной светловолосой уроженкой севера, а смуглый красавец Александрос был родом с острова Крит.
Еще в студенческие годы оба отличались высокой политической активностью; теперь же, став преподавателями, они вступили в ряды профессиональных революционеров, протестующих против установленного в стране военного режима во главе с полковником Георгиосом Папандопулосом, человеком, свергнувшим в 1967 году императора Константина. Они не только собирались на тайные собрания, где обсуждали пути борьбы с режимом тирании, но еще и принимали участие в издании еженедельной газеты на четырех страницах, в которой информировали общественность о фактах коррупции в высших эшелонах власти и о ее репрессивной политике. Только за последний год полиция трижды устраивала обыск в квартире Полисисов; Ларису и Александроса дважды арестовывали, держали ночь в полицейском участке, а на следующий день выпускали. И, несмотря ни на что, Полисисы продолжали упорствовать в своих стремлениях, твердо и бесстрашно.
Глядя на пьющего сок Маркоса, Кирстен думала о том, где сейчас могут быть Александрос с Ларисой. Она отчаянно боялась за них и за мальчика, сидящего сейчас под одеялом на ее кушетке. Сердце Кирстен учащенно билось — так часто бывало, когда ей приходилось присматривать за Маркосом. Мальчик был одним из самых чудесных детей, которых Кирстен приходилось встречать в своей жизни.
Для своих лет Маркос был высок, очень хорошо сложен. От матери он унаследовал блестящую красоту и орехового цвета глаза. Это не были глаза взрослого человека, но и глазами ребенка их нельзя было с уверенностью назвать. И сам Маркос Андреас Полисис не был ни взрослым, ни ребенком: он представлял собой мистическое сочетание первого со вторым. Исключительно живой и подвижный, развитый не по годам, владеющий английским языком, как родным греческим, и такой же бесстрашный, как его родители.
— Я не напился, — пожаловался Маркос, возвращая Кирстен пустой стакан.
— А как насчет стакана воды? — Кирстен знала, что мальчик сейчас скорчит гримасу, и не ошиблась. Но при этом еще и зевнул, а это уже был обнадеживающий знак. — И больше никаких жалоб, — категорически заявила Кирстен, взбивая подушку. — Уже поздно. Если твои родители завтра увидят темные круги у тебя под глазами, они сочтут меня негодной нянькой.
- Предыдущая
- 71/105
- Следующая
