Бездна обещаний - Бергер Номи - Страница 87

• Предыдущая
• 87/105
• Следующая

— Уже поздно. Я, пожалуй, пойду. — Эндрю не спеша поднялся с земли и протянул руку Кирстен, чтобы помочь ей встать.

Кирстен наклонила голову, пытаясь разглядеть в темноте циферблат своих часиков.

— Совсем и не поздно — сейчас только десять.

— Мне в четыре вставать.

— В четыре? Почему в четыре?

— А разве я не говорил? — Голос Битона зазвучал глуше. — Утром я уплываю в Гибралтар.

— Просто замечательно. — Руки Кирстен, протянутые за одеялом, дрожали, в голосе появился холод.

— Стараемся, — попытался пошутить Эндрю в надежде несколько сгладить впечатление от своего объявления, но, увы, из этого ничего не вышло. — Я почти месяц, как не выходил в море, для меня это рекорд.

Битон поплелся за Кирстен в дом, где захотел обнять ее на прощание, но та отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

Пока они молча стояли друг напротив друга, Кирстен в голову внезапно пришла сногсшибательная идея. Теперь она точно знала, что ей делать. Она поедет в Афины. Кирстен не видела Маркоса уже больше года. Сейчас ей как никогда необходимо повидать мальчика. И еще Кирстен нуждалась в том, чего никто, кроме Полисисов, ей дать не мог: тепло и семейный уют. И если не затягивать визит, то ей потом не будет слишком уж больно.

Теперь Кирстен определенно почувствовала себя лучше, настолько лучше, что она обняла Эндрю за шею и коротко, но смачно поцеловала его в губы, когда же она отстранилась от него, лицо ее сияло.

— Желаю тебе хорошо провести время, — весело попрощалась она, подталкивая Битона к двери и даже открыв ее перед Эндрю. — В себе я не сомневаюсь.

Ошеломленный, Эндрю медленно спустился по ступенькам, спрашивая себя, не упустил ли он часом чего. А если и упустил, то, черт возьми, что?

Кирстен вернулась из Афин полной впечатлений и умиротворенной; такое состояние человеку дает только общение в кругу любимой семьи. Сначала Кирстен намеревалась провести у Полисисов всего неделю, но грекам не составило труда уговорить ее растянуть удовольствие на две семидневки. Правда, чем дольше Кирстен оставалась в Афинах, тем труднее ей было оттуда уезжать. И она уехала лишь тогда, когда Маркос твердо пообещал приехать к ней в Тавиру в следующем июле, после чего Кирстен, возможно, покинет Португалию насовсем.

На следующий день после своего возвращения Кирстен проспала допоздна, затем она заставила себя встать и отправиться на рынок за продуктами. Исполнив эту обязанность, Кирстен вдруг почувствовала непреодолимую лень что-либо готовить и решила пообедать где-нибудь в городе, в таверне. Она принялась бесцельно бродить по улицам, пытаясь представить, что бы ей хотелось съесть, но никакие яства не соблазняли ее. В итоге Кирстен остановилась всего лишь поглазеть на суетливую толпу в порту, и тут внезапно ею овладело беспокойство. Кирстен вдруг заторопилась, но ее спешка была вызвана вовсе не враз проснувшимся аппетитом, а навалившейся тоской по Эндрю.

То, что чудесным образом притуплялось расстоянием, здесь моментально обострилось и усилилось. Вдруг все вокруг наполнилось воспоминанием об Эндрю: виды, звуки, запахи города, который пусть и на время, но стал их домом, — все напоминало о возлюбленном. Интересно, вернулся ли Эндрю из Гибралтара или же на этот раз он нарушил свое обещание и не вернется уже никогда? Стоило Кирстен задать себе этот вопрос, как ею овладела так хорошо знакомая паника.

Еле сдерживаясь, чтобы не пуститься опрометью к пристани, посмотреть, нет ли там яхты Битона, Кирстен заставила себя идти шагом. И прежде чем она решила, куда же ей пойти в первую очередь, Кирстен обнаружила себя стоящей перед «Жилао» — первым рестораном, где они ужинали вместе с Эндрю.

Вдыхая воздух, наполненный смешанным запахом морской соли и кулинарных специй, Кирстен нетерпеливо ждала служащего, который провел бы ее к свободному столику. Теперь Кирстен была настолько голодна, что реально ощущала во рту вкус запеченных устриц и приятную влагу хорошо охлажденной «Сангрии», текущей по пересохшему горлу. От голода под ложечкой стало посасывать, и Кирстен, решив не дожидаться нерасторопного метрдотеля, начала подниматься по ступенькам террасы в надежде самой найти свободный столик. И тут Кирстен похолодела. Ее огромные глаза недоверчиво расширились, увидев до боли знакомое лицо. А напротив этого лица, спиной к Кирстен, сидела женщина с пепельно-серыми густыми волосами, сплетенными в длинную тяжелую косу.

Сердце Кирстен подпрыгнуло и замерло. Она заставила себя не закричать и с ужасом обнаружила, что мертвой хваткой вцепилась в рукав появившегося наконец откуда-то из воздуха метрдотеля, исполненного готовности провести Кирстен к незанятому столику. Выпалив ему в лицо что-то очень невнятное, Кирстен развернулась и бросилась сломя голову бегом по улице.

Кирстен привалилась спиной к стене какого-то здания и попыталась отдышаться. Ее предали, ее жестоко предали. До чего же это горько! И в то же время Кирстен понимала, что не имеет никакого права на обвинения в измене. С самого начала они с Эндрю договорились, что ни один из них не будет предъявлять претензии ни по какому поводу. Они ничего друг другу не должны и не обязаны ни объясняться, ни извиняться. «Так отчего же, — спрашивала себя Кирстен, — если я и в самом деле в это верю, увидев Эндрю в компании другой женщины, я вдруг готова сойти с ума?»

В тот вечер Кирстен легла спать рано. И не потому, что сильно устала, а лишь только для того, чтобы избавиться от кошмарных мыслей. Три часа проворочавшись на постели с боку на бок в безуспешных попытках уснуть, Кирстен в конце концов встала с кровати и вышла на кухню. От бессонницы у нее было единственное средство — чашка горячего шоколада.

А то, что на дворе стоял июль, не имело никакого значения. В сладости этого пенного напитка было что-то успокаивающее, что-то особенно уютное и утешительное. Шоколад напоминал Кирстен не только собственное детство, но и ее детей. Горячий шоколад был излюбленным напитком в семье Оливеров, точно так же как и у Харальдов. Мередит всегда добавляла к шоколаду зефир, а Джефф неизменно требовал к своему вишни с ликером. Почему вишни? Наверное, потому что зефир таял в шоколаде, а вишни — нет. Ягоды всегда дожидались мальчика на дне чашки, и радость Джеффа была такой же, какую испытывает ребенок, найдя пластмассовую игрушечку в коробке печенья с сюрпризом.

Но в эту ночь и горячий шоколад не помогал. В эту ночь воспоминания были слишком остры и мучительны. Кирстен закрыла глаза и увидела перед собой лицо своей девятилетней дочери. И теперь, спустя многие годы, Кирстен не могла поверить в то, что никогда не увидит своего старшего ребенка. Со смертью Мередит в душе Кирстен образовалась черная дыра, которая никогда не закрывалась и не закроется. Холодное, бесплодное пустое место, ничем не заполняемое.

Кирстен открыла глаза: перед ней стоял Джефф. Ее сын, ее любимый сын.

— О, Джефф, дорогой мой! — вскрикнула Кирстен вслух. — Думаешь ли ты обо мне? Помнишь ли ты меня?

Кирстен почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и зло заморгала, прогоняя их прочь. Вылив оставшиеся полчашки шоколада в стоявшее рядом с раковиной ведро, Кирстен побрела в гостиную.

— Не думай! — приказала она себе, усаживаясь в темноте за пианино. — Не думай, не думай, не думай!

Кирстен неустанно повторяла свою команду, машинально привычными движениями разминая руки. Она твердила ее, быстро и резко поднимая и опуская в такт руки.

Кирстен нужен был свежий образ, чтобы сосредоточить на нем свое внимание, и образ этот немедленно предстал перед нею: Джефф, сидящий за «Стейнвеем» в их музыкальной зале, еще до того, как Джеффри приказал вышвырнуть инструмент из дома. Кирстен видела себя сидящей с сыном, показывая ему… Нет. Кирстен остановила возникшую картину, словно нажала на кнопку «стоп» на видеокамере, и начала сначала.

Кирстен и Джефф на сцене «Карнеги-холл» за стоящими друг против друга роялями. Сердце Кирстен учащенно забилось, на верхней губе от волнения выступили капельки пота. Произведение, которое они исполняют, — концерт, написанный специально для двух роялей. Кирстен поискала в памяти, какое это могло бы быть произведение, и остановилась на Концерте ля-бемоль мажор для фортепьяно с оркестром Мендельсона. В этот вечер они выступают с оркестром Нью-йоркской филармонии. Дирижер — Майкл Истбоурн. У Кирстен от возбуждения по спине побежали мурашки. На Кирстен сиреневое платье и бриллианты, Джефф в черном фраке, по вместо традиционного белого галстука-бабочки его бабочка тоже сиреневая: мир должен знать, что между матерью и сыном существует нерасторжимая связь. Счастливо улыбаясь своей мысли, Кирстен опустила руки и заиграла.

• Предыдущая
• 87/105
• Следующая