Бездна обещаний - Бергер Номи - Страница 96

• Предыдущая
• 96/105
• Следующая

Час спустя взглянув на результаты своего труда, Эндрю смутился, но еще больше удивился. Ни на одном листе не было и признаков пейзажа с восходящим солнцем. Каждый набросок был наброском ее лица.

Судья поднял две чаши больших весов. На одной из них лежали нотные листы, на другой — стоял человек, лицо которого было скрыто капюшоном.

— Выбирай, — сказал судья.

— Я не могу, — ответила она. Выбор одного означал отказ от другого. — Мне нужны оба.

Судья засмеялся:

— Ты не можешь иметь и то и другое. Ты должна выбрать что-то одно.

— Я не хочу выбирать — мне нужно и то и другое.

— Это ты уже говорила и видишь, что вышло. Выбирай!

— Нет, я хочу и то и другое!

Кирстен проснулась, все еще повторяя эти слова.

Минуту она никак не могла сообразить, где находится. Фиалки на окне ей напомнили. И две недели спустя Кирстен никак не могла привыкнуть к мысли, что просыпается в своей старой спальне, в доме, который принадлежал теперь ей. Всякий раз, открывая глаза, Кирстен мечтала увидеть сидящую рядом с ней Клодию, улыбающуюся и болтающую о новостях, мечтала увидеть Эрика, поджидающего их в столовой со своей обычной пачкой утренних газет у ног. Кирстен все еще хотела этого, прекрасно понимая, что прошлого не вернуть.

Клодии не вернуть. Эрик умер. Из троих осталась лишь одна.

Улыбаясь, Кирстен встала и оделась. Вовсе она и не одна здесь. Весь дом вертелся вокруг нее: прислуга нянчилась с ней, готовая в любую минуту исполнить любое желание, заботилась о ней, сдувала с нее пылинки. И Кирстен это нравилось. Она знала, что все слуги считают ее дамой «со странностями». Мыслимое ли дело? Их хозяйка практически не выходила из дома. Разве только однажды, когда приспичило съездить в музыкальный магазин. После это Кирстен целыми днями сидела за роялем и пыталась заставить волшебство заработать.

Пока, увы, безрезультатно. Но Кирстен решила уехать из Лондона, лишь добившись своего.

В это утро Кирстен из спальни отправилась прямиком к роялю, не зайдя даже в столовую, чтобы позавтракать. Она все еще находилась под впечатлением только что увиденного кошмарного сна. Кирстен со смехом относилась к толкованиям снов, но тем не менее надеялась, что в только что увиденном может скрываться какое-то тайное указание.

Сидя за роялем, она собралась с мыслями и постаралась припомнить весь сон и разобрать его в мельчайших деталях. Затем перешла к свободным ассоциациям. Тут мысли ее спутались, тело задрожало, голова наполнилась шумом. Истина мерцающими бликами засветилась прямо под ногами, Кирстен оставалось лишь наклониться и поднять ее.

Истина была в любви.

Разум Кирстен упорствовал: не эту истину искала она. Но было поздно, то, что так ярко открылось лишь мгновение назад, исчезло. Исчезло бесследно.

Кирстен услышала голос Натальи, некогда предостерегавшей ее: «Держись подальше от любви. Любовь отвлекает от музыки, осушает ее и истощает. Любовь разжижает мечту. Держись подальше от любви». И Кирстен услышала.

В своей погоне за мечтой Кирстен совершенно растеряла любовь.

Джеффри за все время их брака ни разу не сказал Кирстен, что любит ее. Даже Майкл за все годы, что она его знала, никогда не говорил о любви. И Эндрю, все еще страдавший по своей покойной жене, не хотел любить Кирстен.

Но в таком случае и сама она никогда не позволяла себе любить. Всю свою жизнь она, считавшая, что имеет все, на самом деле никогда не имела главного. Всю свою жизнь она казнила себя за то, что тоскует. Точно так же, как казнила себя за смерть Мередит. Музыкой она пыталась защищаться от страсти. Смертью дочери она защищалась от музыки.

Кирстен рыдала во весь голос. Впервые в жизни она наконец поняла истинное значение слова «все».

И «все» было именно тем, что Кирстен намеревалась получить в один прекрасный день.

Сквозь рыдания Кирстен услышала какой-то посторонний звук. Очевидно, кто-то из слуг включил радио. Мельком, как-то невзначай, она взглянула на свои руки… На крик Кирстен сбежался весь дом. Ее руки — эти окаменевшие лапы, столько лет державшие Кирстен в заточении, — двигались. Они были живыми, они порхали по клавишам.

— Американка, — фыркнул дворецкий.

— Артистка, — вздохнула повариха.

И чего было так орать? Пианино оно и есть для того, чтобы па нем играть. А для чего же еще?

Кирстен родилась заново.

Следующие полтора месяца она провела в добровольном заточении в своем лондонском доме, заново открывая для себя свою музыку. Пользуясь нотами, купленными для нее Эриком, и теми, что она приобретала сама, Кирстен снова учила произведения, которые знала прежде и успела забыть: каждую прелюдию, сонату, мазурку, скерцо, вальс, этюд, фантазию, гавот и полонез. Добившись совершенства в малых формах, она принялась за концерты и начала со Второго концерта Рахманинова.

Кирстен прерывала свои занятия только для того, чтобы поесть и немного поспать. Весь день она думала только о музыке и ни о чем больше не мечтала по ночам. Позанимавшись первые две недели в одиночестве, Кирстен начала привлекать прислугу в качестве своих слушателей — первых своих слушателей за десять лет. Все они считали такую обязанность за честь и удовольствие. Поначалу она страшно нервничала в их присутствии, но нервозность быстро прошла. Ее ежедневные семичасовые занятия стали неотъемлемой частью повседневной жизни обитателей дома: слуги увлеклись музыкой настолько, что порой отказывались от выходных с тем только, чтобы присутствовать на очередном представлении.

Кирстен дала задание Хьюго объехать все музыкальные магазины города и разыскать любые старые записи ее выступлений. Но задача оказалась невыполнимой: записи Кирстен давно превратились в коллекционную редкость. Ей не с чем было сравнить свою игру, узнать, как она играла прежде и что у нее получается теперь. В конце концов Кирстен отказалась от поисков и положилась на то, что никогда в жизни ее не подводило, — па собственный инстинкт.

Дни становились холоднее, а с ними становилось холоднее и на душе у Кирстен. Близилось время ее отъезда: через неделю — Рождество. Оно напоминало Кирстен об Эндрю. Три Рождества назад они повстречались вновь. А как будет этим Рождеством? Все, что знала Кирстен, — Эндрю Битон навсегда покинул Тавиру.

Кирстен заказала Хьюго купить маленький чемоданчик специально для нот и тщательно его упаковала. В день отъезда, наутро, она совершила краткое путешествие по дому, с тем чтобы попрощаться с каждой комнатой персонально. В парадном холле выстроилась вся прислуга, собравшаяся попрощаться со своей хозяйкой, и у всех на глазах стояли слезы. Кирстен медленно прошла вдоль ряда, обмениваясь рукопожатиями и поцелуями в щеку.

— Надеюсь, не забудешь поливать фиалки, Жан? Но только от дна и подкармливай их раз в три недели.

— Не забуду, мэм.

— Тобин, помни, что рояль необходимо настраивать раз в месяц.

— Сделаем, мэм.

— Нелли, за тобой проветривание комнат и борьба с пылью.

— Все будет в порядке, мэм.

— Следи за влажностью воздуха в музыкальной зале, Патриция. Это очень важно.

— Хорошо, мэм.

— Ивонна, не забудь наготовить мне запеканок, о которых я тебя просила, и храни их в холодильнике.

— Я уже начала, мэм.

— Хорошо, хорошо. — Кирстен рассеянно покивала головой, мысли ее были уже заняты совсем другим.

Наблюдая, как Хьюго выносит ее багаж и укладывает его в автомобиль, Кирстен почувствовала, как к горлу подступает комок. Ей вдруг расхотелось уезжать. Она боялась уезжать. Лондон был ее Страной чудес: здесь волшебство срабатывало. Здесь воплощались чудеса.

А что, если волшебство в Тавире кончится? Что, если, приехав туда, Кирстен снова не сможет играть?

— Лучше бы нам поторопиться, мадам, — озадаченно поглядывая на Кирстен, заметил Хьюго.

— Еще минутку.

Кирстен знала, что должна сделать. Стремительно промчавшись через парадный вестибюль, она ворвалась в музыкальную залу и бросилась прямо к стеклянной коробочке, в которой лежала палочка Майкла. Положив на коробочку ладонь правой руки, подобно тому как кладут руку на Библию, принося присягу, Кирстен тихим, но твердым голосом пообещала:

• Предыдущая
• 96/105
• Следующая