Еще не вечер - Леонов Николай Иванович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/51
• Следующая

Артеменко медленно прохаживался по номеру, пригубливал из бокала, изредка поглядывая на девушку.

Вроде собирался что-то сказать, но пока помалкивал.

– Ну что, дорогой? – Майя убрала косметические принадлежности, щелкнула замком сумочки. – Свадебного путешествия не получилось, теперь эта идиотская история.

Артеменко подумал, что происшествие никак «идиотской историей» называть нельзя, в уголовном кодексе данные действия квалифицируются как покушение на убийство. Коньяк не хмелил, не поднимал настроения. Артеменко с тоской посмотрел на красивую, вконец поработившую его женщину, не понимая, обожает он ее или ненавидит.

– Ты меня очень не любишь, – угадав его мысли, сказала Майя. – Зачем усложняешь, расстанемся интеллигентно.

«Села бы утром за руль и теперь тихая, холодная лежала бы в морге, а не мучила меня», – подумал отрешенно Артеменко и залпом допил коньяк.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Кто-то хотел убить либо тебя, либо меня. Этот придурок менял вчера колесо. Ты стояла рядом. Не обратила внимания, он затянул гайки крепления?

– Затянул, – уверенно ответила Майя. – Я, глядя на его ручищи, еще подумала: кто будет отворачивать, надорвется.

– Если не врешь, значит, ты их свинтить не могла, – сказал Артеменко, получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия.

Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки:

– Ты мужик хоть и не первой, даже не второй молодости, но здоровый. Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за это не убивают.

– Как знать.

– А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам запросто. Не моя, так и ничья, машину подарил, в ней и захоронил! – Она рассмеялась: – Даже в рифму складывается.

– Ну, хватит глупостей! – Артеменко повысил голос. – Если милиция не ошибается, то, повторяю, пытались убить либо тебя, либо меня. Не удалось – попытаются снова. Тебя не за что, кроме меня, ты никому зла не причинила. Или я ошибаюсь – чего-то о тебе не знаю?

– Ты ночью куда из номера выходил? – неожиданно спросила Майя.

– Я? – Артеменко схватился за грудь, понял театральность жеста, налил в бокал коньяку, выпил. – Дура. Сейчас не время болтать чепуху, лишь бы уколоть, сделать больно. Ты понимаешь, что вопрос идет о наших жизнях? Точнее о моей, ты никому на дороге не стоишь.

– Ты выходил, – упрямо повторила Майя.

– Да я эту ночь впервые спал, как сурок, крепко-крепко! – ответил искренне Артеменко, увидел насмешливое лицо Майи и неожиданно подумал: «А с чего это я так крепко спал?»

Он заглянул в бокал с коньяком, словно пытался найти ответ. И Майя вчера перед сном вела себя непривычно, нежная была, даже страстная. «Может, она со мной прощалась?» – Артеменко почувствовал в груди резкую боль, она захватила плечо, потекла по руке.

Родился Толик крепким, здоровеньким, рос ласковым жизнерадостным ребенком, любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали, да и возможности такой не имели. Мама работала в гостинице. Это сейчас она администратор, человек значительный, порой всесильный, а тогда – молоденькая уборщица на этаже: подмела, перестелила, подала чай, получила двугривенный. Отец, нынче заведующий гаражом, работал в те годы на рейсовом автобусе, получал зарплату, имел, конечно, и «левые», но не рвал, подвозил неимущих бесплатно – как он выражался, «за здрасьте и улыбку». Толик учился хорошо, много читал, помогал маме в домашних делах.

У Зиничей было полдома, состоявшего из двух комнат, веранды и кухни. Когда мама работала, Толик крутился в гостинице, с удовольствием разносил по номерам чай и вафли, отвечая на вопросы постояльцев, сколько они должны, неизменной фразой:

– Сколько дадите, но чем больше, тем лучше, – и, зажав деньги, бежал к матери.

На курорте самые скупые становятся если не щедрыми, то хотя бы нормальными. Веселый, ловкий, услужливый мальчишка вызывал у людей симпатию. Они одаривали его всякими лакомствами, совали в ладошку серебро, не считая. В двенадцать-тринадцать лет у Толика уже водились деньжата, тем более что и тратить их было некуда. Конфеты, мороженое, соки и кино парнишка получал бесплатно, кругом все свои, все его отлично знали.

То была присказка, сказка Толика ждала впереди.

Неподалеку от гостиницы, где работала мама Толика, поднималась стена старых сосен, в нее врезалось асфальтированное шоссе, по которому, как казалось Толику, никто не ездил. Как-то парнишка стоял меж сосен, смотрел на тихое, уходившее в сумеречную тень шоссе и думал, что там, в неизвестности, наверное, находится секретный объект. Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные, машины. Таких машин в их городе не было. Мальчишка заинтересовался и, изображая разведчика, начал красться меж сосен вдоль асфальтированной дороги, которая уползала все дальше и дальше. Через полчаса он оказался около высокого зеленого забора. Ворота еще не закрыли, и он, никем не замеченный, проскользнул на запретную территорию, которую впоследствии окрестил «заповедником». Мальчишку больше всего интересовали машины. Подкравшись, он прочитал никелированную надпись «Чайка» и вспомнил, что видел такие по телевизору.

– Что толкаешься без дела? – спросил мужчина, открывая багажник. – Тащи в дом.

И Толик начал носить ящики с бутылками боржоми, картонные коробки, тяжелые кожаные сумки.

На огромной, застеленной коврами веранде накрывали длинный стол. Толик по привычке стал помогать, расставлять тарелки, приборы (он уже знал, что надо нож класть справа, а вилку слева), открывал бутылки. Из глубины дома доносились голоса, смех, вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро, два шофера охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим машинам. Когда приехавшие спустились на веранду, Толик, босой, в одних шортах, дочерна загоревший, встретил их, не стесняясь, – в гостинице он привык разговаривать с гостями:

– Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады!

Первым вошел старый седой мужчина. Сверкнув золотыми зубами, рассмеялся:

– Ты кто такой? Абориген?

– Точно! – Толик, конечно, не знал этого слова, но привык с гостями во всем соглашаться.

– Тебя наняли, ты здесь работаешь?

– Нет, я на общественных началах.

На пороге стоял мужчина помоложе и не такой толстый, смотрел внимательно и, как почувствовал Толик, враждебно.

– Давай, общественник, ноги в руки и на выход!

– Подожди, – остановил уже собравшегося смотаться Толика первый.

Он подошел к перилам и громко сказал:

– Степаныч, ты что же человека к работе привлек и устранился? Накорми парня и поработай с ним.

Толик насчет работы ничего не понял, а есть никогда не отказывался. Водители уже поставили на траве столик и встретили Толика как старого знакомого. Вскоре, уплетая ужасно вкусные бутерброды, он взахлеб рассказывал о городе, курортниках, гостинице, родителях и своем интересном житье-бытье. Шофер Степаныч кивал и подбадривал, мазал на хлеб икру. Он служил в ведомстве, где вопросы задавать умеют, поэтому Толик, не подозревая, что с ним «работают», рассказывал красочно, вставая, изображая смешных курортников и то, как он мажет их обожженные тела мацони.

– Ты здорово рассказываешь, – смеялся Степаныч, – наверное, и в школе тебя любят и с интересом слушают?

Толик хотел согласиться, но задумался, и после паузы сказал:

– Нет, в школе я помалкиваю. Это моя работа, мне платят, а люди не любят трепачей. Я сказал, второй передал, четвертый повторил, дойдет до гостей – меня звать перестанут.

Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина:

– За знакомство, Толик.

– Не употребляем, – по-взрослому ответил Толик, чем и решил свою дальнейшую судьбу.

Работал Толик в «заповеднике» много лет, такое повидал, что даже дома никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная, то сутки в неделю, то неделя в месяц. Никакого соглашения, деньги в конверте, солидные.

• Предыдущая
• 20/51
• Следующая