Голубой вереск - Картленд Барбара - Страница 29

— С какой стати, черт возьми, я обязан вам отвечать, — сказал американец, — если вы что-то утаиваете?

Он уставился на герцога, и внезапно в его глазах промелькнуло подозрение.

— Вы, случайно, не намекаете на то, что я вор? — спросил он.

— Нет! Конечно же, нет! — поспешил заверить его Иэн, прежде чем герцог что-либо ответил. — Такое нам и в голову не пришло бы. Нам просто нужна ваша помощь. К величайшему сожалению, мы не можем сказать вам, что именно пропало, но кое-что все же исчезло. Вы не заметили каких-либо подозрительных личностей?

— Мне в Шотландии куча людей кажется подозрительными, — ответил американец, — но это вовсе не значит, что все они воры или у них находится таинственное нечто, украденное у герцога.

— Где вы были между четырьмя и шестью часами? — громогласно повторил герцог.

Американец долго смотрел на него, затем медленно, чеканя каждое слово, ответил:

— Это мое личное дело.

Визитерам не оставалось ничего другого, кроме как уйти. Иэн пытался загладить конфликт, а Беатрис решила пустить в ход все свое очарование и пригласила Струтера на обед; ее приглашение было встречено решительным отказом.

Они покинули Бенюр подобно школьникам, получившим хорошую порку в кабинете директора. Ничего так и не выяснилось. Очевидно, они показались Дугласу Струтеру такими же подозрительными, как и он им.

— Несомненно, он и есть вор, — сказал герцог, когда они садились в машину. — Почему же мы уезжаем?

— Ты ничего не добьешься, если будешь обвинять его в воровстве. Разве что он узнает о пропаже твоего вереска.

— Арчи, ты должен был доверить ведение переговоров мне, — сказала Беатрис. — Ты же знаешь, что американцы любят рассказывать истории не торопясь.

— Да пошел он к черту, не могу же я весь день его выслушивать, — кипятился герцог.

— А разве помогло, что мы его торопили, — возразила Беатрис.

Они ехали по неровной, изрытой колдобинами дороге, которая вела к охотничьему домику, как вдруг герцог крикнул:

— Стойте!

Иэну не пришлось спрашивать, в чем дело. К ним приближался какой-то доисторический автомобиль, за рулем которого сидел человек с угрюмым лицом и в шоферской кепке.

— Сазерленд! — взволнованно воскликнул герцог. — Это водитель Фрезера. Может, он что-нибудь знает.

Иэн остановил машину. Герцог вышел и зашагал по дороге к тому месту, где водитель остановил свою древнюю колымагу, чтобы уступить им дорогу.

— Доброе утро, Сазерленд! — сказал герцог.

— Доброе утро, ваша светлость, — мрачно ответил Сазерленд.

— Хочу кое о чем тебя спросить, — произнес герцог таким тоном, как будто собирался раскрыть государственную тайну.

— Да, ваша светлость.

Герцог оглянулся через плечо, словно боялся, что его подслушивают.

— Брал ли мистер Струтер машину вчера между четырьмя и шестью часами пополудни?

Сазерленд почесал подбородок.

— Между четырьмя и шестью? — задумчиво повторил он. — В последнее время у меня очень плохо с памятью, ваша светлость.

Герцог понял, что это была просьба, и, порывшись в нескольких карманах своего твидового пиджака, извлек из нагрудного кармана потрепанную банкноту в десять шиллингов, аккуратно держа ее двумя пальцами. В глазах Сазерленда внезапно появился проблеск ума.

— Нет, ваша светлость. Мистер Струтер никуда не ездил в машине. Они со старым Дональдом стреляли по мишени на холме. Дональд говорит, что никто не стреляет из ружья хуже Струтера.

— Это было точно в шесть часов или позже? — настаивал герцог; в его голосе сквозило отчаяние.

— Да, ваша светлость, около семи часов он возвращался к своему дому, я видел его собственными глазами. Этот его странный килт ни с чем не перепутаешь — на настоящий вообще не похож.

— Спасибо, Сазерленд. Это все, что я хотел узнать, — сказал герцог. На мгновение он задумался, затем убрал десятишиллинговую банкноту в нагрудный карман. — Все, что я хотел узнать, — повторил он и отвернулся, абсолютно не обращая внимания на разочарованное выражение лица Сазерленда.

Когда он вернулся в машину, у Беатрис и Иэна не было необходимости его расспрашивать. Достаточно было посмотреть на печально отвисшие светлые усы герцога. Просто абсурдно жалеть его, подумала Беатрис. И все же ее не оставляла надежда на то, что голубой вереск найдется.

Различные увлечения герцога — а за те годы, что Беатрис знала его, их было много — остальным людям казались чрезвычайно скучными и по тем или иным причинам утомительными. И все же Беатрис знала — это из-за того, что в жизни герцога нет абсолютно никаких привязанностей. Он увлекался самыми необычными вещами, и пока интерес сохранялся, он вкладывал в них всю свою душу.

Когда Беатрис познакомилась с ним, герцог был еще молод, но уже и тогда он казался ей каким-то жалким. Вот почему, хотя в душе она немного и презирала Арчи, инстинктивно испытывала к нему материнские чувства и старалась защищать от последствий его же собственных увлечений.

Отец Арчи был деспотом во времена, когда герцоги обладали властью и авторитетом, отчего на них смотрели одновременно с благоговейным страхом и уважением. Тем не менее он исполнял свои обязанности в столь суровой манере, что даже те, кто получал от него подарки, принимали их с неохотой.

Его жена, мать Арчи, была красавицей и полной дурой. Ей нравилось быть герцогиней, и единственной вещью в жизни, которую она любила, было се красивое личико. Она порхала по жизни как бабочка.

У нее было все, что она хотела, — лесть, поклонение, успех в обществе и внимание молодых людей. Много времени она проводила в Лондоне, в Аркрэ-Хаус, где, стоя на верху длинной мраморной лестницы, встречала и провожала сотни именитых гостей.

Фотографировалась она всегда исключительно в вечернем платье, тиаре и бриллиантовом колье. Саржан написал ее портрет в этих же драгоценностях, а в газетах во время каждого открытия сессии парламента или когда герцогиня посещала королевский двор, появлялось их подробное описание. Дети ее не интересовали, и, произведя на свет наследника, она отказалась снова стать матерью. Иногда она даже забывала о существовании своего единственного сына.

Его портрет тоже писал Саржан, и эта картина висела в галерее рядом с портретами предков. В детстве об Арчи заботились няньки; а когда он учился в Итоне и приезжал домой на каникулы, за ним присматривал домашний учитель.

Он всегда производил впечатление одинокого человека, даже в самой веселой и шумной компании. И, как у многих одиноких людей, у него была дурная привычка появляться в самый неподходящий момент и снова исчезать, прежде чем его присутствие кто-либо обнаружит.

Приезжая в Лондон, герцог заглядывал к Беатрис.

— Арчи, почему ты не сообщил мне о своем приезде? — спрашивала она, если тот заходил в ее квартиру на Гровнэр-сквер в неподходящее время, когда у нее было собрание комитета или женский ужин.

— Не хочу вам надоедать, — обычно извинялся герцог. — Просто зашел узнать, все ли у вас в порядке.

— Сегодня вечером я приглашена на ужин, — отвечала Беатрис. — Как насчет завтра? Поужинаешь со мной, Арчи? Я пригласила нескольких человек, которые тебе наверняка понравятся.

— Не уверен, — говорил герцог. — Сообщу позже.

Со временем Беатрис поняла, что это его способ отказываться от приглашения, потому что всегда ей приходило послание: «Герцог Аркрэ сожалеет…»

Беатрис не имела представления о том, чем Арчи занимался в Лондоне или кто его друзья. Она знала, что он посещал свой клуб, иногда она встречала людей, которые видели его в самых неожиданных местах, таких как парк Баттерси или Британский музей. В любом случае его действия были такими же загадочными, как и его прибытие, и иногда утром она звонила в Аркрэ-Хаус, и ей сообщали, что герцог отбыл обратно в Шотландию.

— Пора тебе жениться, Арчи, — однажды сказала ему Беатрис.

— Увы, никого нет на примете, — ответил он.

— Это исправимо, — возразила Беатрис.

Все женщины обожают устраивать чужую личную жизнь, и Беатрис не была исключением.