Плата за жизнь - Леонов Николай Иванович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/23
• Следующая

– Лев Иванович, а ты не мудришь? – спросил Усов. – Почему не попросить директора банка предупредить нас за десять минут до отправления денег?

– Павел Петрович, ты этого директора знаешь? Я – нет. Мы не знаем, где у них осведомитель.

– А нельзя заменить одного из охранников? – спросил Акулов.

– Считаю, нельзя, – ответил Гуров. – Коллеги, мы не можем рисковать. Если завтра мы промахнемся, то послезавтра у нас может не быть. Преступники – не простые налетчики, они достаточно интеллектуальны, умны. Если их вновь предупредят о засаде, они могут либо рассыпаться, либо осесть на дно, заняться чисткой окружения, выясняя, от кого мы получаем информацию. Вашего человека, Павел Петрович, либо убьют, либо уберут из окружения. Мы ослепнем и будем вновь ждать, когда, где и скольких человек убьют.

– Лев Иванович прав, – сказал Крячко. – Мы должны сегодня создать запас прочности такой, как в лифте. Я не знаю, сколько там точно, слышал, вроде стократный. Ничего, помучаемся часик-другой, не первый год замужем.

– У тебя, Станислав, известно, Гуров всегда прав, – усмехнулся Усов.

– Паша, подумай о душе и о Боге! Он, – Крячко указал на потолок, – всех видит: и талантливых, и завистливых.

– Станислав, – одернул друга Гуров, – мы завтра, выражаясь высокопарно, пойдем под пули. Кто-то может не вернуться своим ходом, кого-то, возможно, привезут. Только мы, а не молодые парни с автоматами решим исход операции. Бандиты нужны живыми, необходимо выявить и арестовать предателя, пресечь утечку информации, невозможно жить, работать и знать, что тебя продают. Если мы ликвидируем банду и оставим здесь эту суку, то завтра другие налетчики в других местах начнут убивать и грабить. А мы вновь начнем дергаться, словно мартышки во время родов.

– Ты принимал роды у мартышек? – ехидно поинтересовался Крячко.

– Станислав, тебе не понять, у меня же есть фантазия.

– Согласен, фантазии у тебя в избытке. – Усов поднялся. – Я могу быть свободен, – не спросил, сказал утверждающе и вышел.

Полковника Усова можно было понять. Он, начальник отдела, добыл агентурные данные о готовящемся налете, сидел на равных с оперативниками и выслушивал наставления самовлюбленного Гурова. А что он, Усов, в свое время служил под началом этого Гурова, полковник давно забыл.

– Баба с возу, – сказал Крячко.

– Станислав, Паша неплохой парень, хороший сыщик, а что честолюбив и завистлив, так кто без греха? – сказал Гуров, но с уходом Усова тоже почувствовал некоторое облегчение. – Последнее, что я хочу сказать. Скажите своему экипажу, если кто-нибудь из них выстрелит прежде, чем выстрелите вы, завтра же останется без погон, на улице.

На следующий день, в двенадцать часов, мимо банка на улице Щепкина прокатилась серая «Волга», через тридцать секунд задрипанный «Москвич», следом «Волга», затем «Жигули», снова «Москвич». Через две минуты кольцо замкнулось.

«Карусель» вертелась, пока не отъехала машина с валютой. Оперативные машины змеей скользнули следом, меняясь местами, проследовали на Щелковское шоссе.

Валюту доставили по назначению. Оперативные машины развернулись в обратную сторону, только тогда по внутренней связи раздалась матерная ругань.

В кабинете генерала Орлова все было как обычно. Хозяин кабинета, сидя за столом, подпирал тяжелую голову ладонями, Крячко сидел на стуле рядом, Гуров присел на подоконник, курил и пускал дым в форточку. Молчали плотно, тяжело.

Наконец Гуров подошел к столу генерала, раздавил в пепельнице окурок, достал из кармана лист, сложенный вдвое, развернул, положил перед начальником и другом, сказал:

– Здесь девять человек, один из них предатель, даю голову на отсечение.

Орлов взглянул на листок, затем на Гурова, вновь на листок, перечитал, шевеля губами, севшим голосом произнес:

– Ты сошел с ума?

– К сожалению, я абсолютно здоров. – Гуров кивнул и вышел из кабинета.

Октябрь задождил, москвичи натянули куртки и плащи, прикрылись зонтами, уже смирились, что наступила осень. В один ненастный день тучи расползлись, вылезло солнце, а ветер пропал, листва пожухнуть не успела, засверкала золотом, казалось, вернулось бабье лето.

Солнце поблескивало в окнах домов, заглянуло оно и в окно одного из кабинетов прокуратуры. Старший следователь по особо важным делам Игорь Федорович Гойда пребывал в скверном настроении и встретил солнечный луч недовольной гримасой. Он поглядывал на сидевшего напротив убийцу без злобы и отвращения, а равнодушно, несколько недоуменно. После долгой паузы Гойда сказал:

– Не понимаю вас: серьезный человек, все законы вам известны. Вы отказываетесь давать показания, подписывать протоколы, хотя взяты с поличным на месте преступления. Конкин, вы не первый раз арестованы, даже не второй, вам прекрасно известно, что своим поведением вы лишь осложняете собственную жизнь, задерживаете следствие, продлеваете свое пребывание в тюрьме.

Конкин, человек возраста неопределенного, в районе пятидесяти, а может, и сорока, глянул на следователя равнодушно, ответил:

– Я никуда не тороплюсь. Менты с Петровки, сопляки, лепят мне чужое. Я на дурацкие вопросы отвечать не буду.

– Давайте разберемся, что ваше, что чужое, – безнадежно произнес следователь.

– Я не попугай, в деле имеется мое объяснение. Убил, никакого умысла не было, к наркоте я никаким краем.

– Но имеются ваши пальцевые отпечатки, – возразил Гойда.

– Я объяснял, что ты имеешь. – Конкин указал на лежавшее на столе «дело». – Мне чужого не надо, своего хватает. Я просил этих молокососов позвать полковника Гурова. Они, видите ли, такого не знают. Начальник отдела, сыщик, брал меня. Недавно.

– Неправда. Гуров давно на Петровке не работает, – сказал Гойда.

– Давно? – Конкин наморщил лоб, зашевелил губами. – Так, я отсидел, на воле три года, да уж лет восемь минуло. Время течет. – Он вздохнул. – А вы Гурова знаете?

– Допустим.

– Устройте мне с ним встречу, я с Гуровым переговорю, начну давать показания.

– Вы сотрудничали? – спросил Гойда.

– Я никогда на ментовку не работал! – Конкин обернулся на конвойного, стоявшего у дверей. – Все менты сволочи, но Гуров человек.

Гуров и Крячко сидели за своими столами, то есть друг против друга, молчали, поглядывали без симпатии.

– Хорошо… – Крячко подвинул к себе тонкую папочку, открыл. – Начнем от печки. Ты назвал девять человек. Я в твои расчеты и интуицию верю. Мы провели поверхностную проверку, какую смогли. Установлено, пятеро из девяти живут на ментовскую зарплату, сводят концы с концами. Согласен, дураку ясно, располагая деньгами, такой цирк в быту не устроишь. Остаются четверо, у которых деньги в жизни проглядывают. Но ведь это ничего не доказывает. Деньги могут поступать от родителей, иных родственников, побочных заработков.

– Уймись, с тобой никто не спорит, – сказал Гуров. – Я лишь продолжаю утверждать, что Иуда – один из этой четверки. Мы должны его выявить, арестовать, судить.

– Должны, – согласился Крячко. – Люблю это слово, я с ним родился, с ним меня похоронят. Как выявить? Допустим, ты сумеешь. Как доказать? Что нести в прокуратуру и в суд?

Зазвонил телефон. Гуров снял трубку:

– Слушаю.

– Лев Иванович? Здравствуйте, Гойда из прокуратуры…

– Приветствую, Игорь Федорович, легок на помине, только что здесь произнесли слово «прокуратура».

– Надеюсь, доброжелательно?

– Пес с котом всегда любили друг друга. Игорь, выкладывай, зачем менты понадобились?

– Сидит напротив меня гражданин. Взяли его твои коллеги с Петровки с поличным. А гражданин давать показания отказывается. Уперся рогом, твердит, мол, пока с полковником Гуровым не увижусь, слова не скажу. Лев Иванович, дорогой, ты представляешь, какая мне морока?

– Кто такой?

– Конкин Михаил Сергеевич…

– Какой масти, когда я его брал… Конкин… Конкин…

• Предыдущая
• 6/23
• Следующая