Дом у озера Мистик - Ханна Кристин - Страница 9

• Предыдущая
• 9/75
• Следующая

— Энни, — повторил отец, только теперь в его голосе слышался невысказанный вопрос.

Она заставила себя встретиться с его испытующим взглядом. Для своих шестидесяти семи лет отец выглядел хорошо. Его глаза сохранили яркость и смотрели с любопытством молодого мужчины, хотя и были окружены морщинами. Отражение пережитых им испытаний появлялось на его лице лишь иногда и быстро исчезало, как тень, набежавшая на его морщинистое лицо, когда в дождливый день на впереди идущей машине загорался стоп-сигнал или когда сквозь туман пробивался бездушный вой сирены «скорой помощи».

Хэнк спрятал руку в шрамах, оставленных давным-давно безжалостными ножами лесопилки, в нагрудный карман джинсового комбинезона.

— Энни, ты одна?

Она поморщилась. Вопрос был с подтекстом. И было так много вариантов ответа.

Отец посмотрел на нее так пристально, что она почувствовала себя неуютно, словно он мог заглянуть в ее душу, увидеть большой дом на берегу Тихого океана, где ее муж сказал: «Энни, я тебя не люблю». Она коротко ответила:

— Натали в Лондоне.

— Я знаю. Я ждал, что ты позвонишь и сообщишь мне ее адрес. Я собирался ей кое-что послать.

— Она живет в семье, их фамилия Роберсон. Как я поняла, там каждый день льет как из ведра и…

— Энни Вирджиния, что случилось?

Энни не договорила, деваться было некуда — только идти вперед.

— Он… он от меня ушел.

От растерянности отец сразу стал выглядеть беспомощным.

— Что?

Ей хотелось сделать вид, что нечего волноваться, что это пустяк, что она достаточно сильная, чтобы с этим справиться. Но она снова почувствовала себя ребенком, потерянным и косноязычным.

— Что случилось? — встревоженно повторил отец.

Энни пожала плечами:

— История стара как мир. Ему сорок. А ей двадцать девять.

Морщинистое лицо Хэнка словно постарело в одну минуту.

— Ох, дорогая…

Энни видела, что он пытается найти слова, и видела тревогу в его глазах, когда он этих слов не нашел. Он подошел к ней и прижал к ее щеке сухую ладонь. На секунду прошлое вышло вперед, проскользнуло в настоящее, и Энни поняла, что они оба вспоминают другой день, много лет назад, когда Хэнк сообщил своей семилетней дочери, что произошел несчастный случай, и мамочка отправилась на небо.

«Дорогая, она ушла, она не вернется».

В затянувшемся молчании Хэнк обнял дочь. Она прижалась щекой к мягкой фланели его клетчатой рубашки. Ей хотелось попросить у него совета, услышать какую-нибудь успокаивающую мудрость, которую она могла бы взять с собой в свою одинокую спальню и держаться за нее. Но у них были не такие отношения. Хэнк всегда чувствовал себя не в своей тарелке, когда от него требовался мудрый отцовский совет.

— Он вернется, — тихо сказал он. — Мужчины порой бывают чертовски глупыми. Но Блейк поймет, что он натворил, и вернется, будет умолять тебя дать ему второй шанс.

— Ох, папа, хочется в это верить.

Хэнк улыбнулся, явно ободренный тем, как подействовали на дочь его слова.

— Поверь мне, Энни, этот мужчина тебя любит. Я это понял, еще когда увидел его впервые. Я знал, что ты была слишком молода, чтобы выходить замуж, но ты была разумной девушкой, и я сказал себе: «Вот парень, который позаботится о моей дочери». Он вернется. А теперь, как насчет того, чтобы расположиться в твоей прежней спальне, а потом достать старую шахматную доску?

— Это было бы прекрасно.

Отец взял ее за руку. Они вместе прошли через гостиную и поднялись по шаткой лестнице на второй этаж. У комнаты Энни Хэнк остановился, повернул ручку и толкнул дверь. Золотисто-желтые обои на стенах были освещены последними лучами заходящего солнца. Цветочный рисунок на обоях, выбранный когда-то давным-давно любящей матерью, был явно детским, но ни Энни, ни Хэнк не стали ничего менять. Даже когда Энни уже вышла из детского возраста, им и в голову не приходило отодрать старые обои. В комнате господствовала белая железная двуспальная кровать, застеленная желтыми и белыми стегаными одеялами. Рядом с узким окном стояло плетеное кресло-качалка. Отец сделал его к тринадцатому дню рождения Энни. «Ты уже большая, — сказал он тогда, — тебе нужно взрослое кресло». В юности Энни провела в этом кресле много времени, глядя за окно, когда не спалось, вырезая из журнала для подростков фотографии знаменитостей, сочиняя восторженные письма киноактерам и мечтая о мужчине, за которого она когда-нибудь выйдет замуж.

«Он вернется». Она куталась в слова Хэнка, как в шаль, отгораживаясь ими от мрачных мыслей. Она отчаянно хотела, чтобы отец оказался прав. Потому что, если он ошибся, если Блейк не вернется, Энни не представляла, что ей делать и где ее место.

Ночь прошла беспокойно. Энни несколько раз резко, словно от толчка, просыпалась в отголосках собственного плача, простыни сбивались вокруг ее ног, влажные и пахнущие чем-то кислым. Последние четыре дня она бродила по дому, как привидение, не находя себе места. Она редко отваживалась отойти далеко от телефона.

«Энни, я совершил ошибку. Я прошу прощения. Я тебя люблю. Если ты вернешься домой, ко мне, я никогда больше не буду встречаться с Сюзанной».

Энни ждала этого звонка целыми днями, а когда наступала ночь, забывалась беспокойным сном, и этот звонок ей снился. Она знала, что должна что-то делать, но понятия не имела чтo. Всю жизнь она заботилась о других, старалась создавать идеальные условия для Блейка и Натали, и теперь, оставшись одна, она чувствовала себя потерянной.

«Ложись и спи». Вот оно. Энни снова забралась под пуховое одеяло и уснула.

В дверь постучали.

— Я скоро выйду, — пробормотала Энни и потянулась.

Дверь распахнулась, на пороге стоял Хэнк. Он был во фланелевой рубашке в красную и голубую клетку и в выгоревшем, покрытом пятнами комбинезоне, это была своего рода его униформа, в которой он почти сорок лет ходил на лесопилку. Хэнк держал поднос с едой, в его прищуренных глазах и чертах лица читалось неодобрение. Он осторожно поставил поднос и подошел к кровати.

— Паршиво выглядишь.

Энни вдруг расплакалась. Она знала, что это правда, что она тощая и некрасивая, и никто, включая Блейка, ее никогда больше не захочет. От этой мысли ее вдруг затошнило. Зажав рот рукой, она бросилась в ванную. Ей было стыдно, что отец слышит, как ее рвет, но она ничего не могла с этим поделать. Когда приступ рвоты прошел, она почистила зубы и на дрожащих ногах вернулась в комнату. Хэнк посмотрел на нее с тревогой.

— Вот что! — Он с хлопком сложил ладони вместе. — Ты идешь к врачу. Одевайся.

При мысли о том, чтобы выйти из дома и куда-то пойти, Энни охватил ужас.

— Я не могу. Люди…

Она сама не знала, чего боится, знала только, что в этой комнате, в постели, в которой она спала с детства, она чувствует себя в безопасности.

— Знаешь, детка, хоть ты и взрослая, я все еще могу перекинуть тебя через плечо. Так что выбирай: или ты одеваешься, или едешь в город в этой пижаме. Выбор за тобой, но в город ты поедешь в любом случае.

Энни хотела возразить, но она знала, что отец прав. Да и, если честно, было приятно почувствовать, что о ней заботятся.

— Ладно, ладно. — Она медленно прошла в ванную и переоделась в ту же помятую одежду, в которой приехала. Зачесать волосы наверх было уже выше ее сил, поэтому она просто провела по ним пальцами и спрятала красные опухшие глаза за темными очками. — Пошли.

Энни смотрела в приоткрытое окно отцовского пикапа «форд». За ее головой дребезжала о стекло пустая подставка для ружья. Хэнк вел машину, умело объезжая выбоины на дороге, и затормозил перед приземистым кирпичным зданием. Написанная от руки вывеска гласила: «МЕДИЦИНСКАЯ КЛИНИКА ГОРОДА МИСТИК. ДОКТОР ДЖЕРАЛЬД БАРТОН, СЕМЕЙНЫЙ ВРАЧ».

Энни улыбнулась. Она много лет не вспоминала старого дока Бартона. Когда-то именно он принимал роды у ее матери, и на протяжении почти двадцати лет он же лечил все ее простуды, ушные инфекции и травмы, которые нередко случаются в детстве. Он был такой же частью ее детства и отрочества, как скобки на зубах, школьные танцы и купания нагишом в озере Кресент.

• Предыдущая
• 9/75
• Следующая