Дельфания - Лермонтов Владимир Юрьевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/72
• Следующая

Константин осекся и был удивлен столь неожиданным суждениям пустынника, который продолжил:

— Не вера у вас, а видимость одна, не религия, а игра. Иерархи-то злато-серебро так возлюбили, что кроме него ничего знать не хотят. Какие хоромы настроили себе, на дорогих машинах разъезжают.

— Ну, не все, — возразил Константин.

— Посмотри, Костюшка, война давно идет на русской земле, а никто ее не замечает, кроме тех, кто страдает и гибнет на ней. Так у вас власти про войну говорят, что, дескать, это не война, а бунты, которые нужно подавить, и дело с концом. А они не подавляются, а напротив, разжигаются. И сюда, на Кавказ, война пришла. Вот и получается, что, по твоему разумению, вера возрождается, а зла прибавляется. Разве так может быть?

Через два дня старец слег и не поднимался более. Константин хлопотал вокруг него, суетился, но старец увядал у него на глазах.

— Все, Костюшка, радость моя, кончился мой земной путь, — говорил, смущенно улыбаясь, Нектарий. — Жизнь моя совершила свой оборот, и закончилось странствие.

— Да что вы, отче, еще поживете, у вас вон сколько сил! — подбадривал Константин пустынника.

— Тебе, радость моя, я духовную эстафету передал, теперь мне можно и на покой. Я ведь почему так долго жил? — спросил Нектарий. — Потому, радость моя, мне Господь годков-то без размеру прибавлял, что некому было мне знания передать, а вот ныне я свое дело сделал, тебе его отныне и продолжать.

И без того сухое тело Нектария стало совсем высохшим. Константин не отходил от умирающего пустынника. Обтирал лицо и грудь студеной водой, бегал за сушняком, стараясь надолго не оставлять старика. Вскоре Нектарий начал бредить, и Константин понял, что старец вновь переживает прожитое: он говорил об Афоне, иноках, называл имена, звал кого-то, молился. На дворе лето было в самом разгаре, природа буйствовала, а старец умирал. Почему так несправедливо, думал Константин, все живет, радуется, веселится, а тут смерть, как несуразно и несправедливо! Контраст между умирающим старцем и поющей, веселящейся природой был разительный.

Когда Константин зашел в пещеру с ведром воды, принесенной из источника, пустынник ожил и поблагодарил его:

— Спасибо тебе, Костюшка!

— Да что вы, отче, я готов на все, лишь бы вам лучше стало!

— Смирись, радость моя, всему свой черед, пора и мне переселяться в небесные обители, где нет ни плача, ни вопля, ни болезни, — произнес, улыбаясь какой-то неземной улыбкой, пустынник. — Я ведь, Костюшка, умер уже, да вот попросил Создателя еще один денечек подарить, чтобы попрощаться.

У Константина выступили слезы, и старец увидел их.

— Не плачь, радость моя, не надо! — произнес проникновенно пустынник, и в его глазах появились отблески неземного блаженства. — Если бы ты знал, какая там радость и благодать ожидает праведника! Ничто земное не сравнится с нею! — Старец прикрыл глаза и, немного помедлив, продолжил. — Я ведь, Костюшка, увидел новое небо и новую землю, а еще новый город Иерусалим! И ангельское пение… И радость там такая! — старец глубоко вздохнул и произнес высказывание библейского пророка Исайи: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его!».

Старец вдруг приподнялся, глаза его горели все тем же неземным блеском, он будто смотрел сквозь Константина куда-то вдаль. И Константин понял, что сейчас он слышит последние наставления великого молитвенника, и опустился на колени у ложа, стараясь запомнить каждое слово старца, запечатлеть в памяти каждую мысль мудреца, сделавшего уже один шаг в вечность.

— Запомни, радость моя, что молитве, по сути, невозможно научить, так как у каждого человека этот религиозный опыт единственен и неповторим, как пер— вый крик при рождении и последний выдох перед смертью. Каждый человек обращается к Богу по-своему, свойственному его уму, душе, умению и знаниям. Поколения сменяются поколениями, и каждое взращивает и постигает свой опыт богообщения и богопознания. Как природа, которая и тысячу лет назад была та же, да каждый год обновляется и становится новой. Как солнце, которое каждый день одно и то же, да каждое утро восходит по-своему, неповторимому. Оттого, радость моя, человек, по существу, одинок и, в одиночестве должен взойти к Богу, по своему опыту, потому как общего религиозного опыта нет. Человек, который стоит в храме и не имеет своего опыта молитвенности, присутствует в храме формально, как и у вас сейчас происходит в миру. Храмов понастроили, народ их наполнил, а опыта ни у кого нет, вот тебе и видимость создается, будто вера возродилась, а зло в мире торжествует. Соборная молитва, радость моя, это как хоровое пение, когда каждый в отдельности научился этому искусству, потом и вместе собираются для совместного пения. А представь себе, если соберутся те, кто петь не умеет, не научился, какое хоровое воспевание получится? Набьются в храм люди и воображают, будто все остальные молятся; на самом же деле — не молится никто; все только притворяются, будто молятся, и принимают других, не молящихся, за молящихся. Вот и получается всеобщий самообман, всеобщая эйфория, что, дескать, обряд совершается, а внутренне на самом деле все пусто и мертво. От мертвых слов и лицемерного обрядоделания к Богу не восходит ничего, кроме неправды и фарисейства. А это означает, Костюшка, что никакие внешние действия: ни коленопреклонение, ни возжигание свечей, ни каждение, ни земные поклоны, ни крестное знамение, ни воспеваемые слова, ни воздетые руки сами по себе молитвы не составляют и не свидетельствуют о ее совершении.

Люди уже давно разучились по-настоящему молиться и собственно уже и не знают, что это такое. А ведь молитва, радость моя, подлинная совершается без внешних проявлений, без слов, телодвижений, в неподвижности и молчании. И я тебе больше скажу, что даже человек, считающий себя не верующим, не думающий о Боге, обращается порой к Божественному то ли сознательно, то ли случайно или непроизвольно, и выходит, что по существу своему человек этот подлинно молится!

Тут Константин не выдержал длинной и сокровенной речи старца и спросил:

— А как же язычники, дохристианские народы или люди нехристианской веры?

— Дух Божий, радость моя, от сотворения мира никогда не покидал языческие народы, а ведь они составляли почти все человечество. В народах тех, не видевших Христа, были свои молитвенники и праведники, имели они свою живую религиозность, свою вдохновенную мудрость, и как сказал Апостол Иоанн Богослов, «всякий, делающий правду, рожден от Бога». Потому, радость моя, те люди, дохристианские, которые жили, делая правду, были христианами до Христа! Это относится и к Будде, и к Сократу, и к Платону, Сенеке и Марку Аврелию. Потому в притворах древних христианских храмов помещали иногда изображения Аристотеля, Платона, Сократа.

И люди нехристианской веры, если они искренни, если подлинно религиозны, то по духу своему могут быть ближе ко Христу, нежели тот, кто именует себя христианином.

— Как же правильно молиться, отче? — спросил Константин.

— Евангелие нам завещало, прежде всего, тайную, ОДИНОКУЮ молитву в «комнате с закрытой дверью». Люди-то сейчас в мире как думают? Что молитва — это умственное перебирание определенных слов, да и то произносят их только по праздникам, утром и вечером, перед едой и после еды. Или думают, что молиться надо только в церкви, а дома не обязательно.

А молитва, радость моя, это как дыхание, это — сердечный жар, духовный свет, льющийся из недр души постоянно. Человек может думать о чем угодно, заниматься делами, есть, пить, спать, напряженно работать или предаваться отдыху, а внутренний свет неугасимой молитвенной лампады будет неизменно источаться и освящать вокруг себя все своею любовью и радостью. Будто дыхание Божие воцаряется внутри человека, и человек видит Бога, Его присутствие в каждой травинке, песчинке, твари бытия.

• Предыдущая
• 23/72
• Следующая