Призрак оперы - Леру Гастон - Страница 4

• Предыдущая
• 4/13
• Следующая

Несмотря на то, что ему уже минул 21 год, Рауль выглядел безусым мальчишкой и поражал своей застенчивостью, скромностью и такой женственностью манер, что так часто является следствием чересчур изнеженного, исключительно дамского окружения в детстве.

Блондин, с ясными голубыми глазами и едва пробивающимися усиками, он, по свежести и цвету лица, мог соперничать с любой юной девицей, чья красота только набирает цвет. Филипп его страшно баловал и, пользуясь отпуском своего брата, знакомил его с Парижем. Граф придерживался мнения, что в возрасте Рауля излишнее благоразумие неблагоразумно, и сам, будучи человеком вполне уравновешенным и корректным, всюду возил его с собой и даже проводил за кулисы Парижской Оперы. Может быть, этого и не следовало делать, так как ходили слухи, что Филипп близок с Сорелли. Но разве это преступление… Какое кому дело до того, что холостой мужчина в самом расцвете сил проведет пару часов вечером в обществе молодой танцовщицы, которая пусть и не могла похвастать умом, но во всём остальном была само совершенство. К тому же граф де Шаньи как истинный аристократ и парижанин был просто обязан вести светскую жизнь, а балетное фойе Оперы считалось одним из шикарных мест рандеву. Впрочем, возможно, что Филипп и не свез бы туда Рауля, если бы юноша сам не просил его об этом неоднократно.

Когда граф, наконец, перестал аплодировать Кристине и повернулся к младшему брату, то был поражен его бледностью. На вопрос: что с ним, Рауль ответил:

— Разве ты не видишь, что ей плохо?

Действительно, Кристина Даэ была в обмороке.

— Но тебе, похоже, тоже нехорошо, — наклонился к нему брат. — Что с тобой?

— Пойдем!.. — сказал Рауль дрогнувшим голосом.

— Куда? — удивленно спросил граф.

— Узнать, что с ней?… Она никогда так не пела…

Филипп с любопытством посмотрел на брата, и легкая улыбка скользнула по его губам.

— А…вот оно что!.. Ну, идем, идем, — поспешно добавил он.

Однако пробраться на сцену оказалось не так легко. В проходах стояла толпа. Рауль нервно теребил перчатки, но Филипп, со свойственным ему великодушием, делал вид, что не замечает его волнения. Он понимал теперь, почему Рауль бывал так часто рассеян и постоянно заводил разговор об опере.

Наконец, они все-таки попали на сцену. Там стояла обычная суета. Рабочие, машинисты, плотники, декораторы, статисты, громкие окрики «место! место!», стук молотков и шум расставляемых декораций — всего этого было достаточно, чтобы смутить такого новичка как Рауль, но он, однако, с несвойственной ему решительностью, протискивался сквозь окружающую его толпу, занятый одной мыслью увидеть ту, которая владела его сердцем. Он долго боролся со своим чувством. Он знал Кристину еще девочкой и, увидев ее опять, после долгих лет, когда он не знал, что с ней и где она теперь, он почувствовал, как какое-то сладкое волнение охватывает его существо, и заставляет замирать сердце. И это было неправильно, потому что он дал себе слово любить только одну женщину в мире — свою жену. А разве он мог жениться на певице! Но этого тихого, нежного чувства теперь уже не было. Он как будто переродился, ему казалось, что у него вырвали сердце, грудь его ныла, и это была какая-то невыносимая душевная, и вместе с тем почти физическая боль.

Граф едва за ним поспевал, удивляясь, каким образом он мог знать дорогу, так как сам Филипп никогда не водил его к Кристине. Надо думать, что Рауль пользовался тем временем, когда граф болтал с Сорелли, которая иногда задерживала его до своего выхода на сцену и даже, за неимением услужливой мамаши, оставляла ему свои гетры, которые надевала, чтобы, идя на сцену, не запачкать башмаков.

Отложив на несколько минут визит к Сорелли, Филипп шел за братом, пробираясь среди многочисленной публики, желающей в свою очередь узнать что случилось с очаровавшей всех певицей. Бедная девушка все еще была без сознания, так что пришлось вызвать доктора, который тот час же приехал и, бесцеремонно расталкивая толпу, прошел к больной.

Рауль вошел следом за ним. Граф и еще несколько человек остановились на пороге.

— Не находите ли вы, доктор, — смело сказал Рауль, — что здесь слишком много посторонних? Страшно душно…

— Вы правы, — согласился доктор и попросил выйти всех за исключением Рауля и горничной, которая была вне себя от удивления, так как видела молодого человека первый раз в жизни.

Тем не менее, она не посмела что-нибудь сказать. Доктор в свою очередь решил, что очевидно молодой человек имеет право распоряжаться, и таким образом виконт остался около Даэ, в то время как сами директора Дебьенн и Полиньи, пришедшие выразить свое восхищение прелестной артистке, разделили участь посторонних. Граф де Шаньи, очутившейся также, как и другие, за дверью, смеялся до слез:

— Вот разбойник. Нечего сказать, хороша девочка!..

Он был в восторге. «Рауль — настоящий Шаньи», подумал он и направился к Сорелли. Но, как раз в эту минуту, как уже было сказано раньше, он встретил ее в окружении танцовщиц на лестнице.

Между тем Кристина Даэ, глубоко вздохнув, открыла глаза. Лицо Рауля было первое, что она увидела после обморока, девушка вздрогнула, и посмотрела на доктора, на горничную, потом опять на Рауля.

— Кто вы? — спросила она слабым голосом.

— Мадмуазель, — опускаясь на колени и целуя ей руку, ответил молодой человек, — я тот самый маленький мальчик, который когда-то вытащил из воды ваш шарф.

Кристина опять посмотрела на доктора и горничную, и все трое рассмеялись. Рауль густо покраснел и поднялся с колен.

— Мадемуазель, если вам неугодно меня узнать, позвольте мне сказать вам наедине нечто важное.

— Когда мне будет немного лучше, хорошо? — голос её дрожал. — Я очень рада вас видеть, но…

— Но теперь вам надо уйти, — с любезной улыбкой добавил доктор. — Я должен побеседовать с мадемуазель.

— Я совершенно здорова, — вдруг твердо сказала Кристина.

Она встала и провела рукой по лицу.

— Благодарю вас, доктор. Мне необходимо остаться одной… Уходите, пожалуйста, все… оставьте меня… у меня сегодня расстроены нервы…

Доктор хотел что-то возразить, но видя возбужденное состояние молодой девушки, решил, что лучшее средство в этом случае не противоречить больной. Он вышел вместе с Раулем в коридор.

— Я не узнаю ее сегодня, — сказал он, прощаясь, — она всегда такая тихая и кроткая…

Рауль остался один. Кругом не было ни души, очевидно, все направились в балетное фойе, где должны были чествовать двух главным виновников торжества.

Надеясь, что Даэ тоже отправится на торжество, Рауль остался ее ждать и отошел в полутемный угол коридора. Его сердце по прежнему ныло и ему хотелось сейчас же, сию минуту излить свою душу Кристине. Вдруг дверь уборной неожиданно отворилась и вышла нагруженная пустыми картонными коробками горничная. Рауль остановил ее вопросом:

— Как здоровье барышни?

Она ответила, улыбаясь, что барышня абсолютно здорова, но просила ее не беспокоить.

Рауль опять остался один. У него неожиданно мелькнула мысль: не его ли она ждет? Может быть, она выпроводила всех именно для того, чтобы дать ему возможность, как он просил, поговорить с ней наедине. С выскакивающим из груди сердцем он опять подошел к гримерной и уже хотел постучать в дверь, как вдруг до его слуха донесся чей-то властный мужской голос:

— Вы должны меня любить, Кристина!

— Зачем вы это говорите? Разве вы не знаете, что я пою только для вас, — дрожащим от слез голосом ответила молодая девушка.

Рауль отшатнулся. Он невыразимо страдал. В голове у него зашумело, сердце забилось так сильно, что ему казалось, что вот-вот в гримерке услышат эти гулкие, как стук молотка, удары, откроют дверь и застанут его на месте преступления… Его, Шаньи! Какой позор!..

Между тем мужской голос продолжал:

— Вы очень устали?

— Я вам отдала сегодня всю свою душу, я еле жива…

— Благодарю тебя, дитя мое, — продолжал тот же голос, — твоя душа прекрасна, самый могущественный император позавидовал бы такому подарку… Ты заставила плакать ангелов…

• Предыдущая
• 4/13
• Следующая