Звездная пыль - Лещенко Владимир - Страница 28

• Предыдущая
• 28/95
• Следующая

Хотя поначалу молоденькие фрейлины и даже стражницы встречали его появление в таком экстравагантном виде диким визгом…

Глупые, глупые! Они-то думают, что животные нужны ему для антуража, для того, чтобы поддерживать имидж мага! Пусть думают так и в будущем — оно и к лучшему.

Вначале он извлек из клетки филина, беспокойно заворочавшего головой, пробормотал скороговоркой заклинание, а затем привязал к его третьей ноге маленькую корзинку с крышкой, а на шею — один из амулетов.

Затем вынул из вольера пару пуховых мышей, проделал над ними несколько пассов, после чего осторожно проколол палец ритуальным ножом и стряхнул несколько капель крови в чашу с остатками волшебной микстуры.

Потом он осторожно, чтобы ничего не повредить нежным зверькам, сунул каждую мышь мордочкой в чашу. Они не хотели пить, вертели головками, но Шпруттер был хотя и аккуратен, но настойчив, и пуховкам пришлось всё же глотнуть остро пахнущего пойла.

Оставалось последнее. Посадив мышей в корзинку, он распахнул окно. В лицо ударил ветер — как-никак его квартира находилась на тридцатом этаже дворца.

— Еууор! Astix! Membas kro! Hffopa qwe p'roqo, ryydass nlek! Та! Tu! Та! Tu! Та! Tu! — торжественным речитативом произнес Иргар Шпруттер и выпустил филина в вечернее небо.

Чародей закрыл окно и удовлетворенно улыбнулся.

Через двадцать минут филин сядет на крышу родового особняка де Орсини и выпустит из корзинки мышей, а те, пройдя вентиляционными ходами, щелями и трещинами старых стен, доберутся до места, которое эта самовлюбленная дура де Орсини считает защищенным от всех видов прослушивания. Так оно, в общем-то, и есть — смонтированные в замке приборы способны засечь и подавить любое постороннее излучение, любое, самое миниатюрное электронное устройство.

Но вот только на этот раз никаких приборов не будет. Но он всё увидит и услышит — глазами своих зверушек.

Ученые в один голос отрицают саму возможность телепатии, а уж тем более — возможность передачи мыслей от животных к человеку. Ах, если бы свято верящие в это профаны знали, сколько Готика приплачивает некоторым из этих ученых, чтобы они так говорили!

Темескира, элитный квартал в центре города

Элеонора де Орсини причалила свой флаер прямо ко второму этажу особняка, к ограждению балкона, через которое небрежно перемахнула. О машине сразу забыла — прислуга поставит ее в гараж: за это ей и платят жалованье.

Пинком распахнула дверь в холл второго этажа.

Не замечая окружающей роскоши, ответила на поклон старой дворецкой.

Стремительно и легко — как и привыкла — ворвалась в свои покои.

Торопливо стащив с себя выходной костюм, она осталась лишь в чисто символических трусиках — весьма неширокая полоска золотистой ткани на почти невидимом пояске (узри ее сейчас кто-то из «Лунных девиц» — непременно взял бы на заметку фасон). И небрежно развалилась в кресле перед пустым туалетным столиком.

Жительницы Амазонии обычно почти не пользовались косметикой — ну, тени для век, тушь для ресниц, реже — помада.

(Вот разве что в последнее время вошла в моду — по большей части у молодых — разноцветная краска для волос, превращающая прически в подобие попугайских перьев.)

Но Элеонора де Орсини принципиально игнорировала даже эти мелочи — она считала себя (да и в самом деле была) достаточно красивой и без всяких таких ухищрений.

Бесшумно появившийся слуга слабого пола, аккуратно собрав разбросанные детали одежды, украдкой оглядел свою хозяйку. Но даже если бы она и заметила этот взгляд, то не отреагировала бы ровно никак.

Во-первых, это всего лишь мужчина — чего его стесняться, спрашивается?

Во-вторых, сейчас у нее были несравненно более важные дела, чем воспитание слишком возбудимых лакеев.

Как ей казалось, она нашла нечто, чем можно — пусть только при большой удаче — свергнуть ненавистную Ипполиту.

Речь шла об одном из древних законов Александры Великой, а именно — Пятом (об этом она тоже как бы между делом расспросила адвоката).

Гласил он следующее: «Неспособная быть матерью не может занимать трон, ибо как будет она матерью народу и стране?»

Обычно его всегда истолковывали как запрет наследования престола для тех членов правящей фамилии, кто не способен рожать детей.

Но ведь, если подумать, то понятие «неспособная быть матерью» можно истолковать и более широко. Например, «неспособная относиться к детям по-матерински». В законах Амазонии, кстати, предусмотрено лишение материнских прав за жестокое обращение с детьми: хотя и нечасто, но такие уродки появлялись в их замечательном обществе. Причем подобное влекло за собой и разные прочие наказания вроде увольнения с должности, запрета участвовать в выборах, утраты гражданских прав и даже высылки в отдаленные места.

Конечно, императрица — это не какая-нибудь пьянчужка, ежедневно лупящая до крови своих отпрысков кнутом.

Но, с другой стороны, разве не сказано в священных книгах: «Перед Богиней равны и первая, и последняя»?

Только представить: дочь и единственная наследница сбежала из-за материнской жестокости, не выдержав тяжести несправедливого приговора!

Тем самым, кстати, поставлены под угрозу стабильность и спокойствие в империи.

Вот вам и повод для отрешения от престола.

А что, если… Элеонора даже задохнулась от этой мысли. Что, если… Если эта… эта юная и впечатлительная девочка возьмет да и покончит с собой, не выдержав позора!

Да — возьмет да и покончит с собой!

А семейные законы Амазонии особо суровы к тем, по чьей милости дети кончают самоубийством. Ведь, в сущности, перехватить яхту в космосе, зная маршрут, очень просто. А когда кораблик найдут…

Но тут княгиня Элеонора сказала себе: «Стоп!» Это всё, конечно, заманчиво (о, как заманчиво!!), но столь же и опасно.

Лилит побери — смертельно опасно! Да и нет у нее столь надежных людей, чтобы поручить им такое неслыханное для амазонок дело. Знать бы раньше — можно было бы нанять с дюжину головорезов из того же Корпуса, не боящихся ни Богини, ни богов.

Впрочем, у нее есть-время всё обдумать — может быть, что-то и придет в голову. В конце концов, разве ее голова — не одна из умнейших голов империи? А до последнего заседания штаба заговорщиков осталось еще несколько часов…

Голиаф. Временный штаб сил вторжения

— Что это может означать? — желчно обратился Великий Гроссмейстер к адмиралу де ля Вею. Остальные спешно собранные на видеосовещание высшие чины ВКФ Лиги, числом около дюжины, среди которых дежурный по штабу со своей жалкой унтер-адмиральской тамгой чувствовал себя очень неуверенно, благоговейно молчали, даже, как будто стараясь пореже дышать.

— Я вас спрашиваю: что это может означать? — повторил он уже с нажимом в голосе, отбрасывая от себя злосчастную распечатку.

— Э-э, ваше высокомрачнейшество, я думаю… я думаю, м-м, то есть я не думаю… — забормотал еще ничего не соображающий начальник штаба.

— Я и не сомневался, что вы не думаете! Но меня не волнует — думаете ли вы, или не думаете! Меня волнует — что это может означать?

— Боюсь, амазонки что-то пронюхали, — выдавил из себя адмирал.

— А как полагаете вы, унтер-адмирал? — обратился Гроссмейстер к стоявшему позади начальника штаба его помощнику по оперативным вопросам.

— Я согласен с начальником штаба, ваше высокомрачнейшество! — рявкнул во всю мощь своих легких Калигула Карабасов, при этом замирая от сладкого ужаса.

Вновь воцарилось тупое молчание.

— Вы понимаете, о чем идет речь? — спросил Гроссмейстер. — Нет? Так я вам скажу! Это — угроза всем нашим планам! Этим эсминцам достаточно пройти еще десяток парсек, и они вполне смогут обнаружить наш флот.

— Может быть, они повернут, не доходя… — робко высказался второй заместитель командующего.

Великий Гроссмейстер буквально пронзил его огненным взглядом: таким, что, будь взгляды способны и в самом деле поджигать, от того осталась бы лишь маленькая кучка пепла.

• Предыдущая
• 28/95
• Следующая