Журнал «Если», 2003 № 05 - Дяченко Марина и Сергей - Страница 20
- Предыдущая
- 20/80
- Следующая
Поднималось солнце. По небу растекались белесые полосы местного рассвета; когда на серо-бежевую, испещренную следами почву упала бледная тень, постоялка запела.
Вернее, не так. Она заговорила. Может быть, в частотной речи был какой-то аналог стихам.
Я стоял в сотне шагов, не прячась. Возможно, постоялка в самом деле меня не видела, не знаю, как у них со зрением. Ветра в то утро почти не было, и внешние микрофоны моего скафандра позволяли слышать каждый звук. Каждый отзвук.
Господи! В какой тесной скорлупе я живу — оболваненный скудными пятью чувствами, гордый своим темным разумом, своей беспомощной интуицией!
Как я хочу понять то, о чем она говорит. Как я хочу заглянуть за краешек горизонта. Кажется — только немного вслушаться. Только чуть-чуть подтянуться, и прошьешь пелену своей ограниченности, как челнок прошивает толстый слой облаков…
Постоялка замолчала.
Мне стало страшно.
— Тина-Делла, — сказал я, возвращая ей рисунки. — Мне очень важно знать… где вы видели раньше то, что вы рисуете?
Она пожала плечами, как бы говоря: понятия не имею.
— Тина-Делла… а у вас никогда так не бывало: слушаешь вашу няню и хочется… куда-то идти, что-то… искать… С вами не случалось подобного?
Делла попыталась что-то сказать. Щелкнула пальцами. Пропела несколько нот; уставилась на меня, ожидая, что я пойму. Наконец в легком раздражении написала от руки в углу картины: «Просто. Внутренний слой. Информация. Связи. Просто».
— Не понимаю, — сказал я.
Делла снова пожала плечами: мол, не удивительно.
— Тина-Делла, — сказал я тихо. — Я прошу вас… Я очень прошу вас рассказать мне о прежних ваших учителях. О резчике по камню и преподавательнице гимнастики. Вы их любили?
В глазах ее моментально возникла такая горечь, что я пожалел о своем вопросе.
Я хотел бы спросить ее, не могла ли постоялка быть причиной трагической гибели двух моих предшественников. Что если одурманенные звуками частотной речи они шли, как моряки на зов сирен, и падали со скал?
Я хотел спросить, любит ли она постоялку. И можно ли любить постояльцев. И кто они такие, черт возьми. И может ли постоялец нанести вред человеку. И может ли постоялец ревновать. И как сказалась гибель двух учителей на Деллиных с постоялкой отношениях…
Я хотел обо всем этом спросить. Но она смотрела на меня — обиженный ребенок, вынянченный и выученный кожистым мешком с антеннками-усами.
И все вопросы остались при мне.
— Не очень-то приятно, — сказал тан-Глостер за ужином, — не очень-то весело, когда гость не верит хозяину. Правда?
Тина-Делла взглянула на него вопросительно.
— Я не хотел бы, — промямлил я, — при всех…
Тина-Делла заговорила, не артикулируя. Голос ее то взвивался, как гребень волны, то растекался басами. Постоялка заворочалась в своем кресле; тан-Глостер приподнял одну бровь:
— Прошу прощения, тан-Лоуренс, что не могу перевести для вас…
— Тан-Глостер, — сказал я. — Я хочу вам задать один вопрос, один-единственный…
Он кивнул:
— Не трудитесь. Да, столь странная, на ваш взгляд, няня появилась в доме уже после самоубийства Деллиной матери, которую я любил и люблю… Да не пугайтесь вы, ради Бога. Ваши мысли написаны у вас на лице.
Ужин закончился неожиданно хорошо — у Деллы в комнате, куда я был приглашен впервые. Постоялка, желая сделать мне приятное (может быть, по договору с Деллой), удалилась и не мешала нам.
Было тепло. Было так тепло, что я первый раз со времени прибытия в Медную Аллею надел рубашку с короткими рукавами. Делла была в тонком комбинезоне-трико, и она охотно, по собственной инициативе, показала мне некоторые упражнения, которым научила ее преподавательница гимнастики.
Она была артистична и легка, моя ученица. Она призналась, что повторяет гимнастический тренинг каждый день — вот откуда эта плавность движений, эти рельефные мускулы на тонких прыгучих ногах…
Мы говорили о ее старых учителях. По всему выходило, что два подряд несчастных случая на долгое время вогнали девочку в депрессию, из которой ее смогла вытащить постоялка. Впервые в жизни я испытал добрые чувства по отношению к кожистому мешку, утыканному жесткими волосками.
Мы говорили о тане-Глостере. Делла, устав артикулировать, писала на оборотной стороне одной из своих последних работ:
«Ему можно доверять. Я верю ему совершенно».
— Мне неприятно, что он… — я замялся, — читает мысли.
Делла понимающе кивнула.
— Скажи, — я закусил губу, — а ты… тоже?
Она вздохнула. Сдвинула брови и написала:
«Понять тебя легко. Тяжело, чтобы ты понял».
— А давай, я научу тебя хорошо говорить? — предложил я.
И сам слегка смутился.
Через несколько дней она стояла перед этюдником, заканчивая новую большую работу. Кроме острого глаза и твердой руки, которые я отмечал и раньше, у нее появилось терпение — добродетель, прежде неведомая моей ученице.
Она увлеченно работала почти час. Потом улыбнулась, будто впервые меня заметив. Махнула рукой вперед (маленькие смерчики, танцующие на серо-бежевом склоне и тщетно пытающиеся слизать увековеченные в тяжелой пыли следы ботинок). Потом показала в угол своей работы, где лежала на траве тень от цветущего каштана (я учил ее, что надо подписываться, когда работа закончена).
Я покачал головой. Взял у нее кисть. Прищурился; добавил несколько темных пятен в кроне каштана. Глубокие и мрачные, они разом оттенили все, что хотела изобразить Делла: весенний день, празднично-белые облака, желтые искры одуванчиков в траве…
Одуванчики. Откуда она знает, что это такое?
Она запела от восторга. Она была явно довольна, она обняла меня за шею и легонько стукнула лицевым щитком своего шлема о лицевой щиток моего.
— Т-ы по-ймеж, — сказала она, и это была высочайшая форма доверия.
Мы сидели в Деллиной комнате.
— Ш-ли сы-орок мы-шей, — выговаривала Делла. — Нес-ли сы-орок гро-шей…
Кто такие мыши и что такое гроши, я объяснил ей заранее.
Вошла Нелли. Повела ручной антенной; робот-техник тут же свесился с потолка, высветив на брюхе протокол последнего теста.
— Скажи мне, Нелли, — попросил я, — мне показалось, что потребление энергии выросло раза в полтора? Это что, сезонное?
— Состояние генератора позволяет, — Нелли смотрела на меня большими, в венчиках изогнутых ресниц, глазами. — Прогноз — благоприятный.
— Дыве мыши поплош-ше, — выговорила тина-Делла почти без усилия, — нес-ли по дыва грош-ша…
Я смотрел на нее. Она делала успехи; она была легко обучаема, прямо как воск. Но почему-то и забавная скороговорка, и стихи великого поэта в ее устах звучали одинаково — как будто смысл их давно разгадан ею, давно прочитан и не представляет интереса.
Я учил ее изречениям и афоризмам. Она повторяла — все чище и чище. Прилежно, чтобы сделать мне приятное. Она взрослела на глазах. Может быть, потому, что по-настоящему взялась учить меня?
«Ты по-ймеж».
Мы выходили на поверхность. Мы работали и гуляли; всякий раз за ужином тан-Глостер молчал, никак не комментируя происходящее.
Она говорила со мной на языке постояльцев. Она улыбалась, рисовала узоры, рисовала какие-то цветные пятна, рисовала, как ребенок, будто разом забыв все, чему я ее учил; я хмурился и следил за ее губами. Пытался вслушиваться. Иногда впадал в некое подобие транса: мне казалось, что я лечу в светлый колодец, и миллионы добрых глаз глядят на меня из этого света…
Мне казалось, что я вот-вот прорву пелену, застилающую мой мозг. Научусь думать, как она, и ощущать, как она. Со стороны увижу свой кокон — место, где я прозябал тридцать пять оборотов моей жизни…
Тем временем энергопотребление в имении возросло настолько, что включились программы интерьера. В теплых комнатах пахло хвоей и морем; потолки сделались голубыми и засветились, а по ночам на них проступали земные звезды. Лежа в своей комнате без сна, я мог следить за перемещением светил, за искоркой пролетающего спутника, мог слушать пение цикады…
- Предыдущая
- 20/80
- Следующая