Потомок Микеланджело - Левандовский Анатолий Петрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/86
• Следующая

— И я не волен. Закон есть закон.

— Но ведь речь идет о Буонарроти!

— Ну и что из этого? Хотя бы о самом господе боге. Не следует забывать, что этот Буонарроти — человек опасный: он уравнитель.

— Это в прошлом.

— Горбатого могила исправит. Однако оставим этот разговор. Если хочешь, попробуй провести бумагу через Законодательную комиссию. Интересно, что тебе ответят эти твердолобые.

Воцарилось молчание. С некоторых пор между братьями пробежала черная кошка. Люсьен был обижен на старшего брата, считая, что тот недооценил его помощь в день 19 брюмера. Наполеону же казалось, что новый министр слишком заносится и забывает о дистанции.

— Кстати, — сказал он вдруг официальным тоном, — прошу, когда будешь разговаривать со мной при посторонних, обращайся на «вы».

— Слушаюсь, — ответил Люсьен с явной издевкой в голосе.

— Не строй из себя шута.

Люсьен не выдержал:

— Уж не прикажешь ли называть тебя «вашим величеством»?

Наполеон смерил его холодным взглядом. И без гнева, но еще более сухо ответил:

— Всему свое время. А пока прошу обращаться ко мне на «вы».

После ухода брата он задумался. Буонарроти… Заговорщик, горд и себе на уме. Но чертовски талантлив. Такой может пригодиться, если его переломить. Надо еще подумать об этом деле.

Люсьен решил последовать совету Наполеона.

3 нивоза VIII года[5] он поставил вопрос об изгнанниках перед Законодательной комиссией.

Он выступил с пространной речью, в которой подчеркнул, что заключенные на острове Пеле — это последние жертвы антинародного режима Директории, что весь их процесс был надуман и несправедлив. Теперь уполномоченные нового, народного правительства должны пересмотреть приговор Верховного суда, как несоответствующий тяжести преступления и вынесенный под сильным давлением извне.

Но красноречие брата диктатора пропало даром.

В Законодательной комиссии сидели тертые калачи, старые судейские крючки, всеми силами державшиеся за незыблемость «закона», в особенности если речь шла о покушении на частную собственность.

О заговоре Равных помнили слишком хорошо.

Ответ членов комиссии был единодушен:

— Верховный суд вынес свое решение без права апелляции и пересмотра. А посему приговор Буонарроти и его соратникам носит о к о н ч а т е л ь н ы й характер и должен остаться в силе вне зависимости от срока давности и изменений в правительственных учреждениях.

Эта формула претворилась в декрет.

Три недели спустя он был отослан администраций форта «Насьональ».

Люсьен не сразу признал себя побежденным.

В плювиозе он связался с министерством полиции. Он написал Фуше, предлагая встретиться, чтобы обсудить данную проблему.

Фуше не уклонился от встречи.

— По существу, — заметил Люсьен, — это вопрос вашей компетенции. Ведь именно ваше министерство отвечает за порядок в стране. Полиция обязана следить, чтобы интересы подданных государства не ущемляли без нужды.

Министр полиции чуть улыбнулся.

— Вы правы. Именно поэтому мы и держим преступников в тюрьмах.

— Но преступник преступнику рознь. Ведь на острове Пеле заключены люди, преступление которых не столь уж велико. Кроме того, если не ошибаюсь, их взгляды были вам когда-то близки.

Подобный ход оказался опрометчивым. Фуше не любил, чтобы ему напоминали о его прошлых взглядах. Он сразу замкнулся.

— Полагаю, нет необходимости поручать моим заботам этих несчастных. Я всегда приказывал, чтобы с ними обращались гуманно.

«Ушел», — подумал Люсьен.

Он не стал продолжать разговор и больше к нему не возвращался.

Но помощь совершенно неожиданно пришла с другой стороны.

В начале вантоза Первый Консул вызвал к себе министра полиции. Поговорив о разных делах, он вдруг, как бы между прочим, заметил:

— Тут на имя Консулов пришло прошение из Шербура.

— Я знаю, гражданин Первый Консул, — ответил Фуше.

— Вы ознакомились с этим документом?

— Разумеется.

— И ваше мнение?

Фуше помедлил самую малость.

— Мне жаль этих людей. И по-видимому, вина их не соответствует тяжести наказания: они всего лишь ошибались в характере и пределах понятия «свобода».

«И понятия „собственность“, — про себя добавил Наполеон. Но вместо этого сказал совсем другое:

— Что же мы можем для них сделать?

«Ага, ты хочешь что-то сделать для них, — молнией пронеслось в мозгу Фуше. — И прощупывание твоего братца было наверняка подсказано тобой».

— Конечно, приговор несправедлив, — сказал он. — Но изменить его трудно… Пожалуй, даже невозможно.

Ему показалось, что во взгляде диктатора мелькнула тень недовольства.

— Однако мы можем его… ослабить, смягчить, — продолжал Фуше. — Их приговорили к изгнанию. Но почему оно должно быть столь суровым? В нашей власти изменить место ссылки и режим.

— Это разумно, — задумчиво произнес Бонапарт.

— Их можно сослать на свободное поселение, скажем, на остров Корсику…

Наполеон скривился. «Пустить козла в огород», — подумал он.

Фуше снова уловил его мысль.

— Или на остров Олерон.

— Пожалуй, — резюмировал диктатор.

— Тогда отдайте распоряжение.

— Считайте, что оно уже отдано. Составьте бумагу, а Консулы ее подпишут.

…23 вантоза[6] состоялось решение Консулов о перемене места ссылки для заключенных Шербурской крепости. Они переводились на свободное поселение на остров Олерон.

Но от принятия решения до проведения его в жизнь прошел срок не малый — почти два месяца. Бюрократическая машина Консульства действовала не быстрее, чем расхлябанный административный аппарат покойной Директории.

Все началось с того, что в конце вантоза правительственный комиссар Шербура известил узников форта «Насьональ» о переменах, которые в ближайшее время должны произойти в их судьбе. Это таинственное сообщение (никаких объяснений и уточнений не давалось) взбудоражило Буонарроти и его товарищей.

Неужели на этот раз подействовала их петиция? Чего же можно ожидать? Пересмотра приговора? Амнистии? Или, напротив, правительство готовит им новые, еще более суровые испытания?

Положение чуть-чуть прояснилось, когда 2 жерминаля[7] Филиппу и его супруге (а равно и другим заключенным) были торжественно вручены письменные характеристики за подписью коменданта крепости, в которых удостоверялось их образцовое поведение в период жизни на острове Пеле.

Это обнадеживало. Иначе к чему было давать примерные аттестации?

Через несколько дней стало известно, что правительство постановило перевести пятерых бабувистов из департамента Ла-Манш в департамент Нижней Шаранты. Но куда именно? И на каких правах? И только во второй половине жерминаля, когда изгнанникам зачитали письмо министра внутренних дел от 15-го того же месяца[8], обрисовались общие контуры того, что их ожидало.

Министр писал: «Я извещаю вас, что сделал все возможное для облегчения вашего переезда на остров Олерон. С этой целью я списался с министром полиции и префектом департамента Ла-Манш, чтобы каждый из них принял зависящие от него меры, делающие ваше путешествие и пребывание на новом месте возможно более приемлемыми. Я уполномочил префекта выделить средства, необходимые для приобретения вам одежды и пропитания на все время пути. Я также предписал выдать каждому в момент отбытия сумму в 300 франков. Желал бы, чтобы все эти меры облегчили вашу участь. Приветствую вас. Люсьен Бонапарт».

Письмо вызвало всеобщее разочарование.

Вот вам и пересмотр! Вот вам и амнистия!

• Предыдущая
• 14/86
• Следующая