Златоборье - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/14
• Следующая

«Что ж! Пусть потчует!» — решил Антоша, собираясь съесть всё, что предложат, и дважды, именно дважды, а то и трижды попросить добавки.

Антоша болтнул пестиком рукомойника, отёр руки о штаны и сел против девчонки, постукивая ложкой о тарелку. Да всё сильней, сильней.

И — хлоп! Половник, деревянный, дубовый, с дуршлаг, подскочил со стола и треснул в лоб.

Девчонка на половник даже внимания не обратила. Она улыбнулась кому-то за спиной у Антоши и разрешила:

— Подавайте! Подавайте! Мы ужасно проголодались.

«Свихнулся я, что ли?» Антоша перетрусил, когда из кухни прилетели и стали посредине стола чугун со щами, горшок с кашей, каравай хлеба, а из подпола водрузились на тарелки солёные грузди, огурчики, кочан квашеной капусты.

— Начнём со щей, — сказала Даша, чуть подвигая к себе пустую тарелку.

Половник тотчас черпнул в чугуне, и Дашина тарелка наполнилась. Пахло всё так вкусно, что Антоша даже придвинул тарелку. Половник, на этот раз вежливый и аккуратный, наполнил её до краёв.

— Этот дом — сторожка лесника, — сообщала между тем Даша. — Моего дедушку зовут Никудин Ниоткудович. Лес, который он охраняет, заповедный — Золотой Бор. Златоборье. Меня зовут Даша.

— Антон, — сказал Антоша, не замечая, что к нему вернулся голос.

Всё его внимание занимала танцующая в воздухе кринка с молоком. Кринка прибыла со льда и стала перед Антошей, запотевшая, холодная. Антоша торопливо дохлебал щи, до того захотелось отведать молока и каши, что впервые в жизни его тарелка показала дно.

«Велимир Велимирович не надул: в Златоборье и Домовой, и Леший… И все это не в прабабкины года, но теперь, вот сейчас. Всё это можно видеть и даже чувствовать», — Антоша потрогал ушибленный лоб.

Но уступать не желал покорителям его, Антошиной, воли. Папочка с мамочкой — в Канаду, а его — в чащобу…

Полные чугуны, горшки, кринки летали, а пустую посуду убирать пришлось самим. Даша принялась за мытьё, и Антоша ещё раз осмотрел просторную лесникову избу. Печь, четыре окна кровать. Вдоль стен под окнами лавки. Стол дубовый. Посреди избы росток! Столб в углу.

«А где я спать буду?» — подумал Антоша.

— Ты можешь устроиться за печкой, — сказала Даша, — но там тесно. Лучше на печке ложись. Ты ведь никогда не спал на русской печке?

И объяснила:

— С лавки упасть можно, а на печи широко. Сны хорошие снятся. Антоше было не по себе. Его подмывало что-нибудь сделать не так. Нашлась волшебница! Поглядел на бобовый росток и — бац по нему ногой. Промазал. Бац! — промазал.

— Растопчу! — заорал Антоша, подпрыгнул, чтоб хрястнуть росток обеими ногами. И — повис. Повис, как на помочах. И тут его потянуло, потянуло и усадило на печи.

— Ах, ты уже забрался, — сказала Даша, выходя из-за кухонной занавески. — Я сама на печи спала, но мне теперь на лавке будет удобней. К хозяйству ближе. Я рано встаю: Королеву подоить, кур накормить. Ивеню овса дать, воды.

Антоша сидел на печи, помалкивая.

— Я уже убралась, — сказала Даша. — Может, купаться пойдём? На Семиструйный ручей можно, можно на Чёрное озеро.

— Пошли, куда ближе. — Антоша примерился и спрыгнул.

— Ты уж в другой раз по лесенке спускайся. Ногу сломаешь, а я этого лечить не умею.

— Ты мной не командуй! Поняла? — грозно предупредил Антоша.

Даша немного обиделась, и на Семистручный ручей они шли молча. Платье скинула за ракитой, сразу нырнула. Вынырнула на другом берегу.

— Что же ты не раздеваешься? — удивилась.

— Вода у вас пресная, — Антоша сплюнул на воду. — Я к морю привык.

— А какое оно, море? — спросила Даша.

— Да вот такое! — по-дурацки высунул язык городской гость, сел на землю и предложил ухмыляясь: — Поплавай, а я погляжу. Уж очень ты на лягушку похожа.

— А я, может, и есть лягушка! — сказала Даша. — Такие сосны кругом, ручей Семиструйный, а он — как слепой.

И нырнула, чтоб не слышать обидного ответа. Вынырнула — снова под воду.

— Ну, я тебя сейчас проучу!

Антоша схватил Дашино платье, спрятался в кустарнике, а чтобы навести панику на девчонку, хотел завыть по-волчьи, но тут его мягко толкнули в плечо. Обернулся — волк! Волк взял из рук безобразника Дашино платье и вышел на берег ручья.

— Волчица! — обрадовалась Даша. — Антоша, ты где? Не бойся! Это моя знакомая… А где волчонок?

Тотчас выскочил на берег и волчонок. Запрыгал вокруг Даши, лизнул в нос. Лёг на спину, приглашая поиграть. Даша оделась, пощекотала волчонку пушистое брюшко.

— Антоша! Да где же ты? Милая волчица, это он тебя испугался. Ты уйди, пожалуйста, в лес, а я его поищу.

Волчица улыбнулась, дружески помахала хвостом и исчезла. Тут и Антоша вышел из кустарника с липучкой в руках.

— Какие красивые цветы! — сказал он, словно ничего и не знал о волках.

— Красивые, — согласилась Даша. — Нектар так и сочится.

— Дарю! — Антоша сунул девочке цветок, а сам пошёл к воде и вымыл руки, боялся, что ядовитый.

Дома гость спросил:

— Так чем же мне заняться?

— Дай курам зерна. Напои Ивеня. Со скворцом поговори.

— Между прочим, — сказал Антоша, — я на твоей тараканьей печи не лягу. Я на кровать лягу, как человек.

— Кровать дедушкина, — только и сказала Даша.

Антоша вышел из дому, хлопнув дверью. Вечерело. Золотой Бор на ночь глядя потемнел. Через луг, возвещая о себе мычанием, шла большая красная корова. Даша с хлебом, посыпанным солью, поспешила к ней навстречу.

— Дура! — сказал Антоша девочке в спину: и так был противен себе, что в ушах зазвенело.

— Чеп-пуха! — сказали над Антошиной головой. — Саммм дуррра-лей!

Антоша покрутил головой и увидел скворца. Уж этот-то был не опасен.

— Голову сверну! — пообещал Антоша Дразниле.

— Тррррууу! — затрещал, запыхался скворец, исчез, вернулся и уронил на Антошу мохнатую, жгучую гусеницу.

Спать Антоша улёгся на постели Никулина Ниоткудовича, ухмылялся: чего хочу, то и делаю.

— Спокойной ночи! — сказала ему Даша и тотчас заснула.

Антоша тоже на бок повернулся. День у него вышел длинный, второго такого, пожалуй, и не случится: скачка, рысь, волк, невидимые Дашины слуги, говорящий скворец…

«Будет всё по-моему», — хмыкнул Антоша и закрыл глаза.

И только он закрыл глаза, как ему на грудь уселся кто-то тяжелый и лохматый. Ни вздохнуть, ни крикнуть — воздуха нет. Умирая, догадался спустить ноги с кровати, рванулся, сполз на пол. И никакого наваждения! В избе полусвет, дышится хорошо.

Взял одеяло, подушку, вышел в сени. Лёг на половину одеяла, другой укрылся. Только глаза смежил, кто-то мохнатенький рядом устраивается. Вскочил Антоша, по стене царапается, а двери нет. Отворила ему Даша.

— Ты что?

— Так.

— Спать ложись. На печи.

Забрался Антоша на печь и только головой подушки коснулся, как приснилось ему, что летит он на белом лебеде по синему, по звёздному небу, а внизу леса, озёра, туманы. И так хорошо на лебедях летать, что и просыпаться жалко.

Взяли ребята туесок и лукошко, пошли по землянику. Даша повела гостя к Трем камням. Правду сказать, очень ей хотелось поглядеть, на месте ли три колечка, или их взяли те, кому оставлены были.

Сначала ягоды смотрели из-под каждого третьего кустика, из-под каждого второго, потом уж из-под каждого. Антоша шагает, как гусь, ничего не видит. И не утерпел:

— Скоро ли ягоды? Даша засмеялась.

— Наклони, спинку-то!

Антоша нагнулся, провёл рукою по листьям, а там как полымя. Тут он сел на землю и начал хватать ягоды двумя руками — и в рот.

Даша обрадовалась, что Антоша к одной поляне присох. Побежала на камни взглянуть. Черный в тени, красным мхом по макушку зарос, а на белом солнышко гуляет. Ни змей, ни колец…

Трава у самых ног зашуршала, и Даша увидела медянку. Змейка приподнялась от земли, и девочка увидела: змейка держит медное колечко.

— Это мне?

Даша немножко подождала, потом наклонилась и взяла колечко. Померила кольцо на средний палец — мало. На безымянный — мало, а на мизинец — впору. Даша покрутила колечко на пальце. И тут, шумя большими крыльями, спустился на белый камень старый ворон.

• Предыдущая
• 7/14
• Следующая