Тайна музея восковых фигур(изд.1965) - Коробицин Алексей Павлович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/44
• Следующая

Впервые я полностью осознал всю чудовищность затеи Рэнда с пресловутым новым курсом газеты «Дейли Глоб», всю чудовищность этой затеи и… всю ее нелепость!

«Ну хорошо, Рэнд!.. — сказал я про себя. — Так тебе нужна правда? Чистая правда? Ладно! Ты получишь ее. Это будет первосортный товар…»

Меня смущало лишь одно: неужели придется очернить личность убитого подозрениями о том, что он был связан с преступным миром?

— Скажите, Карриган, — спросил я инспектора, — какая могла быть уверенность у преступника, что Монтеро согласится участвовать в ограблении музея? Кто мог толкнуть на это человека, которого все характеризуют как честного?

— Очень просто — кукла.

— Нет, вы это… серьезно?

— Конечно. Я имею в виду его воскового двойника. Видите ли, в первые годы работы эта кукла гарантировала ему постоянный заработок. Но шло время — Монтеро старел, а кукла нет. И каждый день она ему напоминала, что его счастье кончается. Он не мог спокойно относиться к своему будущему. А в таком состоянии, сами понимаете, все возможно…

Я не скоро обрел дар слова.

— Постойте, Карриган. Ведь то, о чем вы говорите, ужасно! Это же страшная человеческая трагедия!

— Да, конечно. Карригану не передалось мое волнение. — Только вряд ли эта трагедия имеет прямое отношение к убийству. То есть я не спорю — какое-то отношение имеет. Но мы, полицейские, относим такого рода факты к так называемым эмоциональным. Суд их во внимание не принимает, если они не подкреплены основательными доказательствами: письмом, показанием свидетелей — одним словом, чем-нибудь реальным.

Я долго считал, что этот день был для меня началом какого-то «прозрения». Теперь я знаю — это не так. Наши взгляды формируются постоянно. Это непрерывный процесс, который мы не замечаем до тех пор, пока не приходится принимать важные решения. В тот день я понял, что мне необходимо немедленно, сейчас же повидаться с вдовой мексиканца Монтеро и узнать все о ее муже. Я был уверен, что это сейчас самое важное. В общем-то, я не ошибся…

Дом, который я искал, находился на одной из многочисленных улочек, пересекающих с востока на запад широкие магистрали Манхэттена. Я был в самом центре Латинского квартала Нью-Йорка. Здесь вывески магазинов пестрели испанскими, португальскими и итальянскими фамилиями владельцев, навстречу часто попадались смуглолицые прохожие с прямыми иссиня-черными волосами и слышалась чужая речь, в которой звучали бесчисленные «с» и твердые, раскатистые «р».

Летом, когда нью-йоркские вечера особенно влажны и жарки, здешние улицы выглядят празднично и оживленно — все окна огромных доходных домов распахнуты настежь. Приходя с работы, их обитатели набрасывают на подоконники подушки и одеяла и лежат полуодетые, высунув голову на улицу. Сотни окон украшаются ярким нарядом разноцветных подушек, рубашек и одеял. Над улицей стоит гул людских голосов, льются звуки песен и музыки из радиоприемников. А внизу, на еще не остывшем и пропахшем бензином асфальте, играют дети. Их так много, что в эти часы полиция вынуждена закрывать здесь проезд транспорта.

Где-то совсем близко живет семья мексиканца Монтеро…

Я шел по грязному тротуару, то и дело наталкиваясь на прохожих и стараясь не задеть тех, кто сидел возле своих дверей на вынесенных из дому стульях. Это были главным образом пожилые люди. Полуодетые, в шлепанцах на босу ногу, в безрукавках и небрежно запахнутых халатах, они громко разговаривали, темпераментно размахивая руками, и, видимо, чувствовали себя совсем свободно. Но всякий раз, когда я останавливался возле них, чтобы рассмотреть номер дома, они умолкали и оглядывали меня недружелюбно и насмешливо. А когда я нашел наконец нужный дом и уже собирался войти в темный, как туннель, подъезд, со всех сторон раздались тревожные, грубые окрики:

— Вам кого надо?

— Что вы здесь потеряли?

— Вам какую квартиру?

— Я… Мне к миссис Монтеро. В двести семьдесят четвертую. Это ведь на восьмом этаже, не так ли миссис? — обратился я к толстой женщине в папильотках.

Вместо ответа она сказала соседям, презрительно кивнув головой в мою сторону.

— Ну, что я вам говорила? К ней и есть! Теперь уж начнут шляться! Помню, когда повесился кривой Фернандо, целый месяц к его старухе шлялись точно такие же…

Я понял, что меня приняли за агента, собирающего взносы за вещи, проданные в рассрочку. Пытаться рассеять это мнение было глупо, а повернуться спиной и сразу же войти в дом — невежливо. И мне пришлось услышать в мой адрес еще несколько нелестных замечаний:

— Уж эти-то свое дело знают!

— Шкуру сдерут и с живого и с мертвого!

— Я бы на ее месте все продал! В тот же день взял бы да и продал. И пусть шляются сколько хотят. С голого рубашку не стащишь…

Еще в грязном, заплеванном лифте я стал испытывать мучительный стыд и растерянность перед свиданием с вдовой Монтеро.

Я не имел ни малейшего понятия о том, как представлюсь и начну разговор, хотя, в сущности, мой визит был самым обычным делом для рядового газетного репортера. Вот где пригодился бы Джо! Но я сам отказался от его помощи…

«Здравствуйте! — скажу я. — Я из газеты. По поводу убийства вашего мужа». А потом буду задавать вопросы, расспрашивать о человеке, которого она вчера, да, только вчера похоронила.

Лифт остановился, а я все не выходил. Мне безумно хотелось нажать кнопку, спуститься на первый этаж и уйти. Уйти из этого дома, из Латинского квартала, из проклятой газеты мистера Рэндольфа Грейтса-младшего!

Теперь я часто думаю: интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я тогда так поступил?

Квартиру Монтеро я сразу узнал по траурному банту на облезлой двери. Я подошел к ней вплотную, отыскивая глазами кнопку звонка, снял шляпу и… изумленно застыл с поднятой рукой, прислушиваясь к веселым детским голосам, которые раздавались с той стороны.

Как только прозвучал мой звонок, шум приблизился. Смех, хныканье и веселая возня послышались совсем рядом, затем дверь задергалась, приоткрылась, и на мгновение показалось смуглое личико девочки лет пяти. Она смотрела на меня огромными смеющимися глазами и энергично кого-то от себя отталкивала. Борьба продолжалась недолго. Дверь внезапно распахнулась, сильно качнулся и упал черный бант, и передо мной предстал клубок из детских тел. Невозможно было понять, сколько там детей и кто из них плачет, кто визжит, а кто хохочет. На меня уже никто не обращал внимания. Я попытался успокоить ребят и даже стал их растаскивать. Один из них отчаянно, взахлеб ревел. Мне удалось поднять и взять на руки совсем маленького мальчугана с очень черными волосами и огромными ресницами. Ему было не больше трех лет. Он так обильно поливал круглые, крепкие щеки слезами, что казалось — окунул свое личико в воду. На лбу у него набухала шишка.

— Ну ничего, ничего… — успокаивал я ребенка, вытирая платком его щеки. — Сейчас все пройдет!

Из глубины темного коридора выбежала испуганная худая женщина и, вырвав малыша из моих рук, зашептала с отчаянием:

— Святая дева Мария! Мистер, мистер, ради бога, что с ним? Что с тобой, Карлитос, где болит? Покажи маме…

Она гладила задыхавшегося от крика мальчугана в отчаянии, мешая английские слова с непонятной мне певучей испанской речью.

— Это Пэпе, мама, Пэпе!.. — говорила девочка, дергая мать за юбку. — Я только пошла открывать, а он ка-ак толкнет…

Пэпе, красивый мальчуган с такими же озорными глазами, как у сестры, наморщил курносый носик и заревел во весь голос.

— Да замолчите вы! Нет от вас покоя ни днем, ни ночью… Вот уж наказание господне! Карлитос, что с тобой, мой мальчик?.. Проходите, сеньор, проходите. А вы марш отсюда!

Она подняла с пола затоптанный, пыльный траурный бант, с раздражением хлопнула им несколько раз о колено, повесила на место и закрыла дверь.

Я следовал за ней по коридору и как можно громче, чтобы заглушить детский плач, объяснял:

• Предыдущая
• 11/44
• Следующая