Выбери любимый жанр

Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 58

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

— Из тюрьмы? — Марфенька с сочувствием посмотрела на женщину.

— Убить бы меня совсем. Не отстояла я своего сыночка! Что же я за человек… Мне воровка одна сказала: слизняк ты, а не человек. Умереть бы, а смерть не берет. Хуже я всякой воровки. Ох, мамушка, мука моя!..

Христина вдруг сползла на пол, корчась от невыносимой муки.

Она долго надсадно рыдала.

Побледневшая Марфенька молчала, не находя слов, которыми бы можно было утешить в таком горе.

Понемногу рыдания стихли, видимо не принеся облегчения.

— Вот что, Христина Савельевна, — уверенно начала Марфенька, — после вы мне расскажете все, если захотите… Сейчас для меня ясно только одно: какую бы ошибку ни совершили, вы дорого заплатили за нее. Кажется, не по силам дорого. Но вы живая, и надо жить. Надо как-то перенести это несчастье. Вы не пробовали искать работу?

— Нет.

— Почему? Вам просто все безразлично?

— Не знаю, как сказать… Руки у меня опустились. Крест хотела на себя взять. Может, бог простил бы…

Кое-как, с большим трудом Марфенька выпытала у Христины, что та живет у старушки монашки, по имени Агния (комната Христины была давно занята). Она-то и посоветовала ей просить милостыню: «Смирись перед людьми, проси милостыньку, и бог тебя простит. Нищие духом царство божие узрят». Христина отдавала старушке всю выручку, и та кормила ее и предоставляла ночлег.

«Вот уж точно: нищая духом», — со вздохом подумала Марфенька.

— Давно вы из тюрьмы? — спросила она тихо.

— Месяц доходит, — проронила Христина и снова заплакала. — Да уж в колонии и то лучше было: наработаешься и спишь. А теперь глаз не сомкну до утра. Не могу я этот крест нести! Снова жизнь наладить, как все люди, не в силах: словно душу у меня вынули. Сама я себе в тягость. По делам меня бог наказывает, а я уйду от его наказания?

— Что ж, он вас всю жизнь будет наказывать? — мрачно возразила Марфенька. — Из тюрьмы вас и то выпустили, а он все будет наказывать?

— Бог карает, бог и милует, — кротко отозвалась женщина и перекрестилась.

В Марфеньке все бушевало от гнева, но она взяла себя в руки, твердо решив вернуть эту женщину к радости и счастью.

Задача была не из легких, но тем заманчивее было ее выполнить.

— Знаете что: сосните пока, до прихода папы, — решила она. — У вас такое измученное лицо, поспите.

Она принесла подушку со своей кровати и уложила женщину, несмотря на все протесты, на диван, ласково прикрыв ее сверху пледом.

Христина пригрелась и действительно уснула. Марфенька до прихода отца сидела неподвижно возле нее.

Девушка серьезно поговорила с Евгением Петровичем,

не скрыв от него, что Христина сидела в тюрьме за какое-то, видимо уголовное, преступление.

— Папа, она совершенно раздавленная, как она только живет? Если ей не помочь, она погибнет.

— Я понимаю, — мягко сказал профессор, — но почему именно ты должна этим заниматься? У тебя выпускные экзамены в этом году. Я позвоню в исполком, и ей найдут работу.

— Хорошо, позвони, — обрадовалась Марфенька, — но работа в данном случае — это не все: ей нужна моральная поддержка и ласка!

— Но экзамены…

— А у тебя — твоя работа. У каждого что-нибудь есть. Я теперь не брошу ее, даже… даже если бы это правда помешало экзаменам. Человек дороже какого-то там аттестата.

Марфенька рассердилась, черные глаза ее сверкали и даже вроде как начали косить, что у нее бывало только в минуты крайнего раздражения. Евгений Петрович с интересом посмотрел на нее и слегка поморщился. Разумеется, он был недоволен появлением в своей квартире этой женщины, но Марфенька, судя по всему, не собиралась отступать, и профессору пришлось покориться обстоятельствам.

— Ты говоришь, она москвичка… Следовательно, прописана в Москве? Прописана? Ну, где она там у тебя…

Доктор технических наук вошел в столовую, где давно уже проснувшаяся Христина со страхом прислушивалась к доносившимся до нее обрывкам фраз. Она угрюмо встала, как вставала в колонии при входе в барак начальника отделения, испуганно глядя на хозяина этой роскошной, по ее понятиям, квартиры. Она каждую минуту ждала, что ее выгонят, а Марфеньке достанется за то, что она ее привела.

Евгений Петрович вежливо поздоровался за руку, попросил ее сесть и сам присел в кресло. Затем он так же вежливо устроил Христине настоящий допрос. Марфенька стояла возле, готовая вмешаться, если отец чем-нибудь обидит гостью. Но, к ее некоторому удивлению, он оказался удивительно тактичным, так что Христина сразу приободрилась. Между прочим он спросил, какое у нее образование, и, когда Христина ответила, что семилетнее, Марфенька так и ахнула про себя: уж очень было непохоже.

— У вас есть какие-нибудь документы?… — спросил Евгений Петрович. — Потребуются для поступления на работу.

— Есть документы, а как же… Я всегда их ношу с собой, — заторопилась Христина.

Она боялась оставлять их монашке: еще сожжет! Значит, в глубине души надеялась, что документы еще пригодятся. Христина вытащила из кармана черного платья — предварительно отколов булавку — ветхий бумажник и протянула профессору свои нехитрые справки. Вот их перечень, по выразительности своей не уступавший иной подробно написанной автобиографии: паспорт с московской пропиской («Двадцать пять только!»— ужаснулся Евгений Петрович), вместо метрики справка о воспитании в детдоме, свидетельство об окончании семилетки, справка о том, что она проработала полтора года на швейной фабрике и уволена по собственному желанию в связи с рождением ребенка, брачное свидетельство из загса, метрика о рождении сына и справка о досрочном освобождении из заключения в связи с амнистией.

— Простите, за что вас осудили? — мягко спросил Евгений Петрович.

Христина заметно побледнела. В широко раскрытых, чуть выпуклых голубых глазах был застывший ужас. Она молчала. Евгений Петрович ждал. Марфенька подошла и ласково положила узкую смуглую руку на плечо женщины.

— Папа, видишь: ей тяжело вспоминать… Ну, и не надо спрашивать. И она ведь уже отсидела. Может, она потому и работы не ищет, чтоб не спрашивали…

— Судили за соучастие в убийстве, — глухо произнесла Христина, стараясь ни на кого не глядеть. И покорно выждала тяжелую паузу. — Муж запорол до смерти сыночка. А я не сумела отстоять. Испугалась сильно… вроде как обомлела. Два годика ему было, сыночку-то. В железной печке сжег деньги. Отлучилась я… за хлебом. Он часто бумажки жег: играл так, нравилось ему, как вспыхивают… Бумажек-то не было больше, он деньги… две тысячи рублей. Муж прятал их… в сломанной гармони… даже я не знала. Вот как… Пять лет мне дали.

Меня одну судили. Муж-то ушел от милиции через забор. В ту же ночь повесился. Погорячился он. Характер у него был лютый. Так я его боялась… Говорил: если уйдешь от меня, все равно найду, хоть на дне моря, и убью. И сына, говорит, убью. Судья сказал: ты виновата, почему не звала на помощь? А я обомлела… Дала сыночка на глазах у себя убить.

Евгений Петрович смотрел не на Христину, а на дочь: свежее полное лицо Марфеньки побледнело, но в черных глазах была решимость, словно всем силам зла бросала она вызов.

«Дочь вернет к жизни эту несчастную, — подумал он. — Задача ей по силам. Но что же мне делать с Христиной? Устроить гардеробщицей к нам в институт, пока обживется… Ей и жить-то, наверное, негде, придется в общежитие ее устраивать. А что, если…»

Он с досадой вспомнил про Катино требование надбавить ей двести рублей: «Зазналась баба, никто столько и не платит домработнице. Что я, миллионер, что ли!»

— Хотите поступить к нам домработницей? — неожиданно предложил он.

— Папа! — Марфенька хотела решительно возразить, но вдруг подумала, что на первое время для нее это будет, пожалуй, даже неплохо. Эта женщина так нуждалась в уходе и ласке, грубое или насмешливое, сказанное невзначай слово могло ее опасно ранить.

— Оставайтесь у нас, Христина Савельевна, — сказала она. — Не бойтесь, я буду вам помогать.