Всадник без головы(изд.1955) - Рид Томас Майн - Страница 60

• Предыдущая
• 60/91
• Следующая

— Ну да!

— Но вы же не станете есть ее, мистер Стумп? Ведь этак можно отравиться.

— Много ты понимаешь! Там яда уже не осталось. Я отрубил ей голову, а вместе с ней и весь яд.

— Фу! Я все равно не взял бы и кусочка этой гадости в рот, хотя бы умирал с голоду.

— Ну и помирай себе на здоровье! Кто заставляет тебя ее есть? Я только хочу, чтобы ты отнес змею домой. Ну, иди же и делай, что тебе говорят. А то смотри, как бы я не заставил тебя проглотить гадюку с головой и со всеми ее потрохами!

— Честное слово, мистер Стумп, я вовсе не хотел ослушаться вас. Уверяю вас, Фелим О'Нил исполнит все, что вы скажете. Я готов даже проглотить змею! Святой Патрик, прости меня, грешника!

— Брось чепуху говорить! А ну, пойдем!

Фелим больше не рассуждал и покорно отправился по пятам охотника в лес.

Исидора вошла в хижину и подошла к постели больного. Страстными поцелуями покрыла она его горячий лоб и запекшиеся губы. И вдруг отшатнулась, точно ужаленная скорпионом. То, что заставило ее отскочить, было хуже, чем яд скорпиона. Это было всего лишь одно слово — одно коротенькое слово.

Тот день, когда Луиза Пойндекстер освободила Мигуэля Диаза, был для нее мрачным днем, вероятно самым мрачным во всей ее жизни.

Печаль о потерянном брате сливалась с тревогой о любимом человеке. Горе усугублялось ревностью. Письмо Исидоры к Джеральду было тому причиной.

Судя по содержанию письма, отношения между Морисом Джеральдом и мексиканкой оказались более интимного характера, чем он, говорил. Морис, значит, обманывал ее. Иначе почему бы эта женщина стала так откровенно писать о своих чувствах? В письме не было и намека на дружбу. Оно все дышало страстной любовью.

И затем это свидание!

Правда, она обращается к нему с просьбой. Но это лишь форма, кокетство уверенной в себе женщины. Кончалось письмо уже не просьбой, а в повелительном тоне:

«Приходите же, я жду вас!»

Прочтя эти строки, Луиза безжалостно смяла письмо.

— Да, теперь мне все ясно! — воскликнула она с горечью. — Это не впервые он отозвался на такую просьбу. Не в первый раз они встречались на этом месте, «…я буду на вершине холма, за домом моего дяди». Это место их постоянных свиданий.

После долгих часов бурных переживаний креолка стала немного успокаиваться и рассуждать разумнее. Снова перечитала она письмо и задумалась над ним. Все же оставалась еще одна надежда: ведь могло быть, что Мориса Джеральда не было в сеттльменте.

Проверить это при создавшемся положении было для Луизы Пойндекстер очень трудно, но другого выхода не было. И лишь только стало смеркаться, она отправилась на своем мустанге к сеттльменту и остановилась у дверей таверны.

В поселке в этот вечер было совершенно пусто. Все жители его разъехались. Некоторые поехали по следам преступления, другие — в поход против команчей. Обердофер был единственным свидетелем предосудительного поступка Луизы.

Услышав, что не она первая наводит справки о Морисе-мустангере, что раньше нее еще одна женщина уже задавала те же вопросы, Луиза в отчаянии повернула обратно в Каса-дель-Корво.

Всю ночь металась она и не могла найти себе покоя. В короткие минуты забытья ее мучили кошмарные сновидения.

Утро не принесло с собой успокоения, но с ним пришла решимость — твердая, смелая, почти отчаянная.

Луиза Пойндекстер не видела для себя другого выхода, как только ехать к берегам Аламо. Не было никого, кто бы мог удержать ее, никого, кто бы сказал ей: «Нет!»

Розыски по делу убийства продолжались всю ночь, и никто еще не вернулся.

Луиза хотела узнать всю правду. Одно из двух: либо она успокоит свое сердце, либо оно будет разбито. Даже последнее казалось ей лучше тех мучительных сомнений, в которых она беспомощно металась. Воля самого отца едва ли могла бы удержать ее от этой поездки.

Солнечный восход застал Луизу в седле. Выехав из ворот Каса-дель-Корво, она направилась в прерию по уже знакомой тропе. Двадцать миль отделяли Каса-дель-Корво от уединенной хижины мустангера. Не прошло и двух часов, как Луиза примчалась на своем быстроногом мустанге к цели своего путешествия. Луиза уже не испытывала отчаяния — печаль ее сердца озарялась искрами надежды.

Но они погасли, как только она переступила порог хакале. Подавленный крик вырвался из ее груди. Казалось, он был последним воплем наболевшего сердца. В хижине была женщина.

Для молодой креолки всё стало ясно… Она видела перед собой женщину, автора любовного письма. Свидание, повидимому, все-таки состоялось.

Боль, стиснувшая сердце Луизы, едва ли может быть передана словами.

Не менее ясны и не менее мучительны были и выводы Исидоры. Мексиканка поняла, что для нее уже больше нет места в сердце Мориса. Слишком долго ловила она бессвязные речи больного, чтобы сомневаться в горькой правде. На пороге стояла женщина, которая заняла ее место.

Лицом к лицу, с горящими глазами, стояли они друг перед другом. Обе, страстно влюбленные в одного и того же человека, обе, терзаемые ревностью, обе вблизи него — увы, не чувствовавшего присутствия ни той, ни другой. Каждая из них считала другую своей счастливой соперницей. Луиза не слыхала тех слов, которые бы успокоили ее, но они до сих пор звучали в ушах Исидоры, терзая ее сердце.

Это была сцена безмолвной вражды. Они не обменялись ни словом. Ни одна из них не просила объяснений у другой — в этом не было необходимости. Бывают моменты, когда слова излишни. Это был взаимный вызов оскорбленной любви, выраженный только огненными взглядами и презрительными складками в уголках рта.

Эта сцена едва ли длилась больше двадцати секунд. Она кончилась тем, что Луиза Пойндекстер повернулась и направилась к выходу. В хижине Мориса Джеральда нет места для нее!

Исидора тоже вышла, почти наступая на шлейф своей соперницы. Одна мысль была в ее голове: в хижине Мориса Джеральда нет места для нее!

Казалось, они обе торопились покинуть как можно скорее хакале. Серая лошадь стояла ближе, мустанг — дальше. Исидора первая была в седле. Когда она проезжала мимо Луизы, та уже тоже садилась на лошадь, готовясь тронуться в путь. Снова соперницы обменялись взглядами. Ни один из них нельзя было назвать торжествующим, но в них не видно было и прощения.

Взгляд креолки был полон грусти, гнева и удивления. Последний же взгляд Исидоры, сопровождавшийся вульгарным восклицанием: «Сагау!», был полон бессильной злобы.

Под ярким солнцем, сияющим над Аламо, ехала Исидора, полная мрачных мыслей. Ее терзала жажда мести.

Это чувство спасало ее от отчаяния.

Исидора остановилась перед крутым подъемом. Над ней простирались огромные темные ветви кипариса. Эта мрачная тень была ближе ее наболевшему сердцу, чем радостные лучи солнца.

«Мне нужно было убить ее на месте. Не вернуться ли, чтобы бросить ей смертельный вызов? Но если я и убью ее, что толку? Ведь этим не вернешь его сердце. Оно потеряно, потеряно навсегда! Только ее образ царит в нем. А для меня не осталось даже искры надежды!. Нет, это он должен умереть! Он сделал меня несчастной. Но если я убью его, что тогда? Во что превратится моя жизнь? В нестерпимую пытку! А сейчас… разве это не пытка? Я не могу больше терпеть! И не вижу другого выхода, кроме мести. Не только она, но и он — оба должны умереть!.. Но не сейчас, а тогда, когда он сможет осознать, от чьей руки он погиб! О, пусть чувствует всю силу моей мести!. Святая дева, дай мне силы отомстить!»

Исидора пришпорила лошадь и быстро поднялась по крутому откосу.

Выехав на равнину, она не остановилась и не дала лошади отдохнуть, а помчалась неистовым галопом по прерии.

Предоставленный самому себе, конь скакал в каком-то неопределенном направлении. Всадница, казалось, не обращала на это никакого внимания. Со склоненной головой, погрузившись в глубокие думы, она не замечала ничего вокруг.

• Предыдущая
• 60/91
• Следующая